О невозможности моральной оценки. Снова… Ко Дню Победы

Завтра День Победы…

Я уже писала, что у меня знакомство с историей собственной страны началось в эмиграции – в порядке кризиса самоидентификации. Я оказалась не готова к правде – даже к той, которая доступна в книгах и воспоминаниях. Я вижу, что не одна такая: где бы, скажем, ни публиковались воспоминания Астафьева или Никулина – везде реакция одна и та же: “Это вранье, такого не было!” И чем моложе человек, тем острее у него отторжение.

Да, мы последнее поколение, которое не просто видело ветеранов, а СЛЫШАЛО их. Слышало рассказы от первого лица. Это никогда не были нормальные полноценные рассказы: все, что слышала я сама или мои друзья, – это обрывочные, очень скупые сведения, часто произносимые через силу, с перерывами, с необходимостью выпить – воды или водки. Зачастую вообще все это было подслушано откуда-то из-под столов или из-за двери, потому что говорить ОБ ЭТОМ воевавшие могли только с друг другом. Страшное братство тех, кто ПРОШЕЛ…

Бабушка, пережившая оккупацию подростком, говорить о пережитом тоже не могла. Несколько раз я слышала о том, как при ней разорвало ее лучшую подругу снарядом, как ходили они хоронить трупы после боев (все – и русские, и немецкие солдаты были похоронены простыми бабами да детишками). Как страшно было быть членом семьи партизана – родной брат отца бабушки был в партизанском отряде и речь шла о том, что если бы кто-то из сельских выдал – повесили бы всех. Но не выдали – хотя и собирали народ, и выспрашивали: кто из семей красных командиров и партизанов. Даже полицаи – не выдали, промолчали. Слабое оправдание – но и из-за их молчания я жива и пишу эти строки.

Я могу посчитать по пальцам случаи, когда она заставляла себя это вспоминать – и если ее увиденное и пережитое искорежило на всю оставшуюся жизнь, то страшно вообразить, через что прошли воевавшие. Свои воспоминания оставили и те, кто прошел через горячие точки – и снова, это невозможно слушать спокойно, это какой-то кромешный ад, напоминающий, что человечество ввергается в него постоянно, никак не желая оставить попытки убить себе подобных по любым поводам.

Так вот, сами воспоминания о войне были одной сплошной шоковой терапией, но хуже стало тогда, когда я начала узнавать и о другой правде войны… Что нельзя обмазывать своих только красной краской героев, а врагов – черной краской ненависти. Та же бабушка рассказала, что они выжили только потому, что их подкармливали немцы, квартировавшие у них в доме. Что взрослые женщины ЖАЛЕЛИ немецких солдат, зачастую оказывавшихся простыми дядьками, оторванными от семей и детей и согнанными на Восточный фронт. Точно так же тосковавшими по своим женам и детям, как и русские солдаты в своих окопах. Все нынче орущие “ненавидим-не простим, можем повторить!” – не понимают, что расчеловечивают себя гораздо больше, чем им кажется. Они, не испытавшие того ужаса, – просто не имеют права рассуждать о ненависти или повторении… И им стОит сто раз подумать: отчего же те, кто напрямую стал свидетелем или жертвой ужаса, чинимого врагом, находил в себе моральные силы ЖАЛЕТЬ его, хоронить его мертвых, протягивать хлеб тем, кто попал в плен… Если у тех людей находились в сердце силы проявить высшее милосердие – милость к падшим, то, возможно, всем незабывающим-непрощающим образца 21 века нужно тихо сидеть, припухнув на своих диванах, и не высовываться со своими мнениями?

Но я отвлеклась. Чем больше я читала о войне, тем больше понимала – что не бывает одной правды. И что победный чеканный шаг победителей на Красной Площади оплачен миллионами жизней, и среди них – и те, кому стреляли в спину заградотряды, и расстрелянные без суда и следствия по закону военного времени и без разбора, что именно произошло; и подростки, убежавшие из голодной эвакуации с заводами из Зауралья “к мамке домой”, потому что голодно, холодно и страшно – и получавшие свои 12 лет лагерей за побег и предательство; и женщины-партизанки, топившие младенцев в болотах, чтобы на запах молока и детский плач не вышли собаки; и ППЖ (походно-полевые жены), и брошенные на убой подо Ржевом бездарными командирами; и попавшие в оккупацию или плен – и расстрелянные или арестованные своими же… Много – очень много того, от чего делается жутко, читала я в воспоминаниях о войне… И эта правда – она громоздкая, страшная, неудобная, собственно, как и любая правда. Да, можно отмахнуться от нее и сказать: брехня, такого просто не было. И уподобиться нынешнему молодняку, который действительно считает, что на фронте медсестры ходили в лайковых колготках и модельных сапожках, а все солдаты – были как на подбор в орденах и новенькой форме с блестящими пуговичками. И все было “красиво и не так жутко”.

И боюсь, нынешняя карнавализация Дня Победы, когда детишки бегают в военной форме разных размеров, их мамочки – тоже в кокетливо сдвинутых на фигурно прорисованную бровку пилотке, а у их папочек на машине написано “На Берлин”, – внесла в это отношение свою лепту. Ну когда празднично и весело – зачем знать о жутких подробностях настоящей войны, где бесконечны смерть, голод, холод и потрясающая, неосмысляемая жестокость… И небольшие островки радости – вроде свежего хлеба, короткой передышки или острой, на краю смерти – любви.

Я не знаю, зачем нынешним правителям страны замыливать память народа и заменять ее на комиксовые картинки, на позорнейшие кинематографические поделки типа “Сволочи” или Михалковские вампуки; на все эти “дегустации блокадного хлеба” и торговлю георгиевскими ленточками; на обвешивание медалями себя и своих корешей по партии; на раздраконивание обидок “а вот соседи забыли, кто их освобождал”. Да елки-палки, вы сами что о войне знаете и помните? Что Федя Бондарчук показал в кине про Сталинград? Или в киноэпопее про танчики “Т-34”? Что те соседи, если вы сами сотворили с этим праздником такое, что ни один госдеп не додумался… Но ладно, то меня снова понесло…

Ну и о невозможности моральной оценки – о которой я написала в заглавии.

Сегодня я узнала совершенно реальную историю.

Итак, сражающиеся солдаты, вчерашние школьники, попавшие на фронт из учебки и тут же угодившие в окружение… Выбор – смерть или плен. Выбирают плен. Среди них – не просто командир, а военный инженер, обладающий очень важной информацией, касающейся оборонных планов армии данного региона. Фашисты их собирают, готовят к отправке в лагерь, допрашивают. Кто-то из мальчишек не выдерживает – и выдает информацию, что среди них важный командир. Нацисты оставляют солдат в покое и сосредотачиваются на ценном пленном. Тот выдерживает пытки, держится несколько дней. А потом фашисты просто вывели его на плац и стали делать следующее: “Выдавай сведения!” “Нет”. Одного из его солдат расстреливают. Дальше – отказ. Снова пуля солдату. И командир не выдержал, сломался. Отдал немцам все, что знал. Его солдат перестали стрелять.

Он каким-то образом выжил в лагере, бежал, воевал с партизанами. Через десять лет после победы его узнал один из спасенных им тогда солдат и написал в КГБ о том, что такой-то и такой-то – предатель. Мужика арестовали, расстреляли как предателя, потому что его сведения действительно несли в себе нехилые потери для армии, которые и произошли.

А теперь давайте, ребята, давайте моральную оценку и командиру, и тому, кто потом выдал его КГБ.

Я – не могу. Он выдержал все пытки – и сломался на том, что при нем начали расстреливать его солдат, совсем молодых желторотиков. Он спас их своим предательством – но нанес ужасный урон армии. И тот, кто остался жив только потому, что этот командир тогда предал родину, – он его выдал. И обрек на смерть.

Получится у вас разобрать, как морально оценить произошедшее?

Я могу только склониться и сказать: “Боже, ты веси!”

С Днем Победы, ребята. Пусть это НИКОГДА не повторяется! Даже если кто-то и может повторить…