Наш опыт удаления аппендицита в Канаде

Ну здравствуйте, дорогие мои, наконец, первая попытка выйти в Сетку….

Попробую пересказать, что мы пережили за все это время.

Надо сказать, что Настасья чувствовала себя неважнецки довольно долго, около месяца. То тошнило, то как-то кушать не хотелось, но мы всем семейством перенесли ротавирус накануне нового года, поэтому списывали все именно на последствия этой пакостной инфекции, которая очень метко называется в Германии “кишечным гриппом”. То есть обычные вирусы ОРВИ/ОРЗ вместо положенного им уха-горло-носа вдруг пикируют в желудок и вызывают состояние, похожее на отравление. Рвота-диарея-температура… Классика жанра, много раз испытанная нами в Германии.

Но на прошлой неделе дело начало ухудшаться. Она стала бледной, тошнота усилилась, появилось отвращение к еде, а главное – при чистке зубов она испытывала сильные приступы тошноты. В общем, не было бы чаду десяти лет, я бы подозревала беременность 🙂

Наконец, мы поехали в больницу. А вот тут, друзья мои, начинается действительно история, о которой святой Варсонофий писал: примечайте события вашей жизни, через них с вами говорит Бог.

Итак, пятница утро, мы вваливаемся в отделение скорой помощи центральной городской больницы. Небольшая очередь, нас заводят в отдельный бокс и начинают первичный осмотр. Интересно то, что медсестра оказывается немкой, с которой мы трындим по-немецки к обоюдной радости – ей поговорить на родном языке, мне – его вспомнить. Поразило то, как детям вставляют канюли: со специальным гелем-обезболивающим, который делает процесс неприятным, но безболезненным.

Затем приходит очередь докторов. Сначала заходит интернша с модерновой прической с выбритыми висками. Она спрашивает о симптомах и говорит: аппендицит. Потом зовет уже врача – врач крутит-вертит и говорит – нет аппендицита. По Ванкуверу ходит инфекция, вызывающая воспаление паховых лимфоузлов, скорее всего – это она. Тут я настаиваю на дополнительных исследованиях именно аппендицита – потому что ровно месяц назад мы уже были в госпитале с ровно тем же подозрением. Для того, чтобы врачи в Ванкувере слегка поднапряглись, нужно обязательно продемонстрировать хотя бы какое-то знание медицины. Поскольку я по специальности медсестра военного времени и медицину изучала целых два года, мне не сложно.

Заслышав всякие термины от заполошной мамашки – врачи решают обследовать по полной, зовут хирургов. Повторяется ровно та же картина: вначале интерн, который мнет/крутит и выносит вердикт, что это не аппендицит. Затем уже его начальство, которое тоже утверждает, что симптоматика на аппендицит ну явно не тянет. На всякий случай назначают УЗИ.

Настя к тому моменту уже измучена, мы четвертый час в клинике, где ее уже начали капать, потому что на всякий случай есть и пить ей не разрешают – вдруг нужно будет резать. И вот мы, полусогнувшись, едем с ней на УЗИ с волокущимся позади на колесиках аппаратом для прокапывания – выше моего роста штангой с коробкой, мигающей огоньками, висящим пакетом с лекарствами и тянущимися от нее капельницами. Поскольку УЗИ – общее для ургентных и очередных, проходим мимо сидящих людей с улицы. Мое бледное рыжекудрое измученное дитя в рубашечке с тянущейся за ней капельницей вызывает у очереди реакцию медсестры из “Гостьи из будущего” – “Беднаая деевочка”… Даже Настя обращает на это внимание и шутит, что нам вполне можно ходить и собирать с людей милостыньку – подадут… 🙂 (тут добавлю, что у девицы обнаружилось унаследованное от обоих родителей чувство юморца, сама иногда поражаюсь, какие она выдает перлы).

На УЗИ собирается консилиум, и наконец, приглашенная завотделением однозначно выдает вердикт: вот отросток, он воспален, захватили самое начало, нужно резать.

Возвращаемся в наш бокс ургентного отделения, начинаем ждать. Наш папа едет с сумкой необходимого для больницы (оказалось, я могу оставаться с ребенком в отделении и ночевать без проблем, это покрывается обычной стандартной страховкой), я пишу всем сообщения, что нас собираются оперировать, прошу молитв. Дитя начинает бояться – резать обещают около десяти вечера. Подъезжает папа – я иду его встречать и тут обнаруживаю, что ургентное отделение, куда мы приехали с утра и были в очереди пятыми – не просто полно, оно забито под завязку до самых дверей. В очереди ждет человек 80 детей с родителями. Ошалев от количества – я понимаю, что мы еще неплохо попали. И ждем мы в боксе, а не в коридоре.

Но к десяти вечера оказывается готова только наша палата, но никак не операционная. Мы заселяемся, Насте капают антибиотики – и я понимаю, что попала в сериал “Скорая помощь”. По отделению мечутся медсестры, видно, что работы море, и никакая “пятница вечер” тут просто не работает.

Операцию переносят на утро, потому что мы плановые. Палата хорошая, с собственным туалетом, шкафчиком, мне выделяют нечто вроде трансформирующегося в кресло и обратно матрас с постельными принадлежностями, Настю кладут на классическую больничную койку. Пытаемся спать – но спать особенно не получается, в соседней палате лежит младенец трех недель от роду с суженным сфинктером между пищеводом и желудком, отчего практически вся пища им рвется. Младенец кричит – ему тоже ставят канюли и вообще он испытывает все те же страдания, что и все остальные. Маман младенца через пару часов начинает рыдать и УХОДИТ в ночь – вокруг копошатся медсестры, пока не вызванивают бабушку. Бабушка приезжает и оказывается растатуированной теткой примерно моего возраста с разноцветной головой, в уггах и мини под истошные лосины. Бабушка хоть как-то успокаивает младенца, на часах – около двух ночи. Пытаемся спать.

Утром обнаруживается, что нас начинают двигать по расписанию вниз. Привезли четверых ургентных – мы ждем, потому что капают антибиотики и мы еще можем ждать. Ждать с каждым часом все невыносимее, у Насти, наконец, начинает развиваться классический аппендицит с синдромом раздражения брюшины, я понимаю, что если бы нас отправили домой непродиагностированными, то мы бы уже поступили в ургентное по скорой, а операции все нет.

На часах шесть вечера – наконец, нам сообщают, что все готово. И тут… вот тут начинается апокалипсис. Вдруг раздается странный звук и механический женский голос произносит: “Красный код”. Медсестры начинают действительно бегать, хотя изо всех сил показывают, что типа паники нет, паника невозможна. Звуки и оповещение красного кода продолжается – мы выглядываем из палат, персонал явно встревожен.

Через полчаса приходит весть о том, что в нашей операционной БЫЛ ПОЖАР, благо, пожарники приехали через минуту, их станция буквально напротив. Операционную моют, снова стеризилуют, мы ждем. Младенца за нами отодвигают на завтра, у Насти начинается классическая истерика с потерей ориентации в пространстве и взрослыми слезами: “Мама, я тут никому не нужна, почему они меня мучают”. Мама находится в чудном состоянии, когда ты видишь, что ребенку тяжело и физически и морально, помочь нечем – и ты начинаешь звереть и хотеть искусать всех в радиусе километра.

Наконец, медсестричка шепчет мне, что операция будет стопроцентно – и истерика у Насти выходит на коду. Наконец, в десять вечера нас спускают в операционную. Матерям разрешено вести ребенка за руку буквально до самых дверей операционной, что я в сопровождении кота Шоколада (игрушечного) и проделываю. Команда – совершенно дамская, от медсестер до хирурга, которая больше похожа на подиумную модель, а не на врача. Наконец, я последний раз крещу Настю – и ее увозят. Я иду ждать в палату.

Через час пятнадцать мне разрешают пройти в реанимацию. Медсестры просят “следовать за звездочками” на том же этаже, где и операционная. Я соглашаюсь и спускаюсь на первый этаж, где помню только двери в хирургию – куда и иду с видом Семена Фарады, разве что не крича “Тому, кто меня найдет”. Вот и двери в хирургию… Начинаю ломиться туда – причем, верите или нет, я уже практически придумала, как пройти через них, хотя они открываются только по карточкам персонала, когда спинной мозг подсказал поискать другой вход. Вход нашелся – и оказался реанимацией. Единственным пациентом было мое дорогое чадо, лежащее на кровати с фруктовым льдом в качающеся руке. Реаниматологша объявила, что операция прошла успешно, вышедшие хирург и анестезиолог рассказали, что случай был словно из учебника: аппендикс был воспален, но ткани вокруг не пострадали, все обошлось иссечением, антибиотики не нужны.

Дитя, вопреки двум вкатанным кубам морфина и коктейлю из всего остального – оказывалось вменяемым и отвечающим на вопросы, чем крайне удивила реаниматолога и анестезиолога. Пока мы все ждали необходимый час, побеседовала с дамами. Оказалось, что эти два дня были полным трэшэм и угаром, потому что в конце концов госпиталь ПЕРЕСТАЛ ПРИНИМАТЬ ДЕТЕЙ и начал отправлять их во взрослые хирургии!!! Такого не упомнят ни старожилы, ни вообще ни один работник больницы. Врачи говорили, что обычно тяжелым временем являются полнолуния и солнечные затмения, что никто не любит смены, выпадающие на эти дни, ибо количество людей просто зашкаливает, а операции проходят тяжелее обычного. Но вот эти дни – это нечто вообще за пределами добра и зла. Я приободрила всех присутствующих дам тем, что год високосный, и пусть ждут августа – мало не покажется. Тетеньки взгрустнули и на этой мажорной ноте отправили нас в палату. И только на обратном пути я обнаруживаю, что стены коридора изрисованы звездочками, и не заметить их мог только слепой на оба глаза человек…

Следующий день был не менее томным – первый постоперационный для нас и снова с бешеным количеством ургентных для младенца за стеной. Вместо утра – его взяли на стол в шесть вечера. Мамаша объявилась только к самой операции, была занята – устраивала вечеринку (все это рассказывала словоохотливая бабушка). Настя, похоже, впервые в жизни прозрела по-настоящему – будучи свидетельницей всего этого безобразия, она впервые поняла, что мамы бывают разными, и то, что ее собственная мамаша кудахчет над ней все эти дни, вовсе не является правилом жизни.

Нас выпустили утром следующего дня – наказав вставать и расхаживаться. Что, собственно, мы и делаем. От несколькодневной голодухи ребенок, конечно, похож на бухенвальдского, но вес – дело поправимое.

Я, разумеется, пока с трудом отличаю день от ночи, а какое сегодня число, год и месяц – отвечаю с большим трудом и мозговым штурмом.

Но главное – что мы успели попасть в больницу до этого кошмара с переполенностью, что из-за пожара операционную вымыли и перекварцевали, что нас взяли на стол до того, как отросток образовал абсцесс – ну и вообще, слава Богу, что все хорошо закончилось.

Огромная благодарность всему персоналу Ванкуверской детской больницы, их безграничное терпение и доброта, настоящая доброта к детям – достойны всяческого уважения. И спасибо всем тем, кто молился и переживал о нас. Вы знаете, в чем сила молитвы за человека? Не только в том, что все хорошо заканчивается, а еще и в том, что нет паники даже тогда, когда паниковать хочется. Так что благодаря вам, дорогие, нам было в разы легче переносить болезнь.

Пы.Сы. Села писать и решила засечь, сколько раз придется прерваться, чтобы помочь болящей. 9 раз 🙂 Еще ничего, терпимо…