Из серии "Сны"

В моей жизни был десятилетний период плотных занятий психоанализом. На любительском уровне – но методики работали, а глубоко в психику людей проникать было боязно. Зато над собой опыты проводить пробовала смелее. Это были обычные психоаналитические методики, никаких медитаций или погружений в “ауры и чакры”, но процесс был занимательным.

И именно тогда мне стали сниться сны. Никогда до этого мне ничего ТАКОГО не снилось, я записывала самые яркие из снов, и продолжаю это делать сейчас, правда, они мне стали сниться очень редко, не больше 5-6 раз в году. Ничего общего с сонниками, гаданиями и прочей чернухой все это дело, как мне кажется, не имеет… Может, какие графоманские центры периодически глючит и они выдают странные сценарии 🙂

Некоторые из снов, слегка литературно обработав, может быть, решусь опубликовать тут в рубрике “Графоманю” 🙂 Но один – помещаю точно. Записан он в 2003 году.

1.

Отрывок из дневника.

…Вообще-то по моим снам надо писать сценарии. Я их давно записываю, а когда перечитываю, то самой интересно и забавно, как такое могло в голову прийти. Я даже психологией стала интересоваться – ведь надо же знать, что могут означать шаманы в доисторических пещерах, блуждания в лабиринтах с русалками и прочие странные образы, приходящие ко мне во снах.
Но сегодня никаких русалок в компании с шаманами не было. Я проснулась среди ночи и тут же бросилась записывать увиденное. Потому что я помнила все: шероховатость дерева под руками, запах опилок и роз, звуки патефона, тепло солнечного луча на щеке. Большей реалистичности и в жизни представить трудно. А тут – ощущать все во сне.

Я была на летном поле – люди вокруг запускали планеры. Был очень яркий теплый день, по радио играл какой-то старинный марш, бегали дети в белых рубашках и красных галстуках, прохаживались военные в смешных галифе. Я уже тогда почувствовала себя подозрительно – уж больно все смахивало на масштабный костюмированный бал. Ну, или розыгрыш внушительного размаха. Я подошла к столику с планерами. Женщина в замысловатой шляпке и платье в яркий цветочек поджала губы и осуждающе смерила меня взглядом. Позади кто-то произнес: «Позор, а еще девушка». Я опустила глаза – вроде бы все в порядке: на мне моя любимая футболка с расшитым бисером воротом и джинсы, за спиной болтался любимый джинсовый рюкзак на веревочках. Хотя по такой жаре можно было смело надевать шорты. Справа от меня кто-то громко рассмеялся, я оглянулась и увидела конопатого пионера в тюбетейке, он тыкал в меня пальцем, хотя как по мне, пальцем должна была тыкать я, потому что тюбетеек на людях не видала никогда, разве что в музее на стенде «Искусство стран Востока». Когда я в упор на него посмотрела, он высунул язык, потом проорал: «Шпионка!» и тут же сбежал в неизвестном направлении. Что-то явно было не так. Я еще раз огляделась – толпа не летном поле выглядела очень непривычно для моего глаза: дамы в белых носочках и платьях ярчайших расцветок, мужчины в старинной военной форме, пионеры, которых уже лет пятнадцать никто не видел, молодые люди в широченных штанах и кепках; музыка, доносившаяся из черной тарелки на столбе, была знакома мне по черно-белым фильмам времен юности моей бабушки. Где это я? Коммунисты устроили праздник ностальгии по старым временам? Спросить было не у кого, и ничего логически осмысленного в голову не приходило. Ровно до тех пор, пока меня не толкнул очкастый дяденька в светлом костюме, читающий на ходу газету «Правда» с портретом Сталина на всю первую страницу. Я пристроилась рядом и через некоторое время уже стояла столбом прямо на том месте, где до моего сознания дошло, что дата выпуска газеты – 14 июля 1940 года…

Пощипав для верности руки, я пришла к выводу, что сомневаться было излишне: я в своих американских джинсах, хипповой футболке с бисером, босоножках на платформе и распущенными по спине волосами каким-то непостижимым образом оказалась в 1940 году. Повторные щипки и дерганья за нос не принесли искомого результата – бодренький марш сменился песней из «Веселых ребят», а личности в алых галстуках, галифе и платьях в цветочек продолжали курсировать вокруг меня, с недоумением оглядывая невнятную девицу, застывшую с открытым ртом посреди всеобщего гуляния. Между тем я уже не просто так стояла открыв рот, а лихорадочно пыталась вспомнить школьный курс истории родной страны времен культа личности. Память работала с перебоями, но в голове удалось зафиксировать две мысли: если в таком наряде загреметь в милицию, то бишь в НКВД, то в ближайшем времени можно увидеть тайгу из окна зековского вагона – да и то, если повезет. Второе – я не знаю города образца 1940 года, поэтому мне некуда идти. Однако идти было надо, потому что вокруг меня уже начинали ненавязчиво толпиться любопытствующие граждане. Вспомнив, что привычное мне «господа» только ускорит прибытие НКВД, я рявкнула: «Проходим, товарищи, не задерживаемся», – и потрусила вдаль, рассчитывая все же найти край этому полю и дойти до выхода.

То ли меня вела счастливая звезда, то ли проснулась интуиция, но я дошла до деревянной арки с надписью «Сталин — наше солнце боевое, Сталин — нашей юности полет!» и бойкой мороженицей у правой колонны и решилась спросить у нее, как дойти до города пешком. Девушка вытаращила на меня глаза, но махнула рукой вправо. Я поблагодарила, а вслед донеслось: «Гражданочка, далеко, вам бы на машине доехать». Но я не обернулась и со всех ног устремилась в указанном направлении. И тут меня осенило! Ведь я неплохо знаю город своего времени, а географически ничего не изменилось. Летное поле – это место, где построится училище штурманов, а от него – несколько трамвайных остановок до центра, который я знаю. Старый центр – у реки, значит идти мне все время по гору, все время вниз. Вот и шла я вдоль грунтовой дороги, по которой через 64 года будут ездить трамваи, автобусы и автомобили, которых мне сейчас так не хватало.

Надо сказать, мне повезло. Конечно, было жарко, пыльно и очень хотелось пить, а денег у меня не было. Вернее, предъявить нашу национальную валюту было немыслимо. Дорога была пустой – все были на празднике, случайных прохожих я не встретила, да и видеть их желания особого не наблюдалось. Минут через сорок я поняла, что уже кое-что узнаю. Вот, на месте этого кладбища не краю города будет центральная библиотека, а значит, я почти пришла. Уже давно начались одноэтажные домики с оцвевшей пыльной сиренью в палисадниках, нужно было решать, куда идти дальше. Тут мне пришла в голову мысль, что оба дома моих бабушек по времени уже должны быть построены, но вся беда в том, что в сороковом году одна бабушка жила в Херсоне, вторая – в Макеевке, да и свое явление в дом будущих родственников со словами: «Здрасьте, я ваша будущая внучка» я не представляла. Немного постояв, я все же решила идти в дом к будущей еврейской бабушке в надежде на то, что мне хоть кто-нибудь там поможет.

Дом был на месте. Более того, во дворе стояло даже два дома, один из них каменный, на 2 хозяина, второй – деревянный, просторный, с высоким крыльцом. Я осторожно открыла калитку – собаки не было. Зато были цветы, новые белые стены, каких я не помнила, и звуки патефона. Пока задумчиво созерцала то, что всегда знала старым и облупившимся, мне навстречу выскочил юноша с обгоревшим носом в традиционной тюбетейке:
– Здравствуйте, а вы к кому?
Нужно было что-то отвечать, поэтому я изо всех сил бодренько спросила:
– Мне дали этот адрес, здесь живут Левины?
Разумеется, никаких Левиных здесь не было и быть не могло, но я решила идти напролом.
Молодой человек замотал головой:
– Нет, Левиных здесь нет. Мы – Дубинины, рядом – Лифшицы, вам, может, Лифшицы нужны?
Я отрицательно покачала головой.
– А здесь, напротив – Сорокины, но их нет, они в Ессентуках.
Я продолжала упорствовать:
– Мне нужны Левины.
Тут к калитке подошла дородная дама в бигудях под косынкой и спросила:
– Что, Витя, кто пришел?
Миша кивнул на меня и ответил:
– Вот тут товарищу какие-то Левины нужны.
Дама громогласно крикнула кому-то в глубине двора:
– Папочка, тут в округе Левины есть?
Оттуда донеслось:
– Нет, а кто это?
Дама начала было объяснять, но мне нужно было прекращать это бесполезное выяснение и я, изобразив отчаяние, произнесла:
– Что же делать? Я в городе первый раз. Мне некуда идти!
Кстати, особо актерствовать мне не пришлось, если бы меня сейчас прогнали, то я бы попросту села посреди улицы и завыла на солнце и луну.
Но дама всплеснула руками и заахала:
– Бедная девочка! Как же такое возможно. Папочка, папочка, иди скорее сюда! Здесь девушке дали неправильный адрес и ей совершенно некуда идти!!!
По ступеням загрохотали чьи-то шаги и рядом с дамой объявился огромного роста мужчина в майке и серых пижамных штанах. Смерив меня взглядом, он объявил:
– Мамочка, куда ты смотришь? Ну погляди, какая она худая. И вдобавок пыльная с дороги. Ее срочно нужно накормить и переодеть.
Потом мужчина обернулся и зычным голосом проорал:
– Витька, Сережка! Бегом сюда!
Из деревянного сарая, где моя бабушка всегда держала картошку и банки с огурцами, выскочили двое молодых людей и присоединились к нашей честной компании.
Мужчина протянул руку и представился:
– Я – Степан Кондратович, инженер на заводе Ленина. Это моя жена, Вероника Львовна, учительница. А это – мои остолопы, Витька, Сережка и Васька-меньшой. А вас как звать-величать?
– Я – Ирина.
Вероника Львовна протянула мне руку:
– Откуда же вы, Ирочка?
Ну вот, опять врать нужно.
– Я из Москвы (Москву я еще неплохо знаю, поди-знай, что там в Киеве в 40-м году было).
Все заахали и заохали, мол, столица нашей родины, Кремль, ВДНХ… Я протянула руку ребятам – те залились краской, но на рукопожатие ответили.
Тут Вероника Львовна захлопотала, потянула меня в дом, причитая, что я голодная, уморившаяся и несчастная. Мне тут же достался необъятный халат в красных розах, джинсы мои она с недоумением осмотрела и повесила на стул, а вот мое белье повергло ее в шок:
– Деточка, я понимаю, что вы из столицы, но скажите мне, где сейчас шьют такие малоприличные вещи?
Я с недоумением поглядела на свои стринги и бюстгальтер из кружева и едва не хлопнулась в обморок: идиотка, нашла перед кем переодеваться. Как в анекдоте про Штирлица и парашют. Нужно было срочно отвлекать ее от опасного продолжения, поэтому, резвенько запахнув халат, я весело сказала:
– Вероника Львовна, у вас чудный дом, все обставлено с большим вкусом.
Я не стала уточнять, что вот в этот невероятных размеров дубовый шкаф с зеркалом я буду смотреться через 60 лет. Моя бабушка не соврала, что этот шкаф они купили вместе с домом.
Вероника Львовна расцвела и принялась щебетать, что вот ришелье и мережку она делала сама, а этажерку для книг сделали ребята, что они у нее большие умницы, Витенька хочет стать летчиком, Сережа заканчивает школу и еще не решил, кем быть, а Васенька хочет в училище, а они с отцом – чтобы в старшие классы. Рассказ о детях плавно перешел в рассказ о том, как Вероника в юности приехала в Москву (вы знаете, деточка, я была такой активной комсомолкой и меня наградили поездкой на ВДНХ) и там познакомилась с ударником Степаном (он был таким медведем, но застенчив, дорогая, как он был застенчив), который потом и увез ее на Донбасс, а история их знакомства — прямо как в кино показывают… Рассказ об этом знакомстве я пропустила мимо ушей, потому что думала, как мне быть дальше.
К концу нашего задушевного разговора у меня бешено урчало в животе, за дверью раздавалось многозначительное покашливание всех членов Дубининской семьи.

В конце концов Степан Кондратович ворвался и объявил, что нормальные люди хотят есть, а в этом доме живут одни ненормальные, и что он уже ни за что не отвечает.
Стол был накрыт во дворе, кстати, у нас там будет малинник. Вероника Львовна вопросительно на меня глянула, я рассмеялась и показала ей знак о’кей. Тут уже на меня смотрели все. Нужно было как-то выкручиваться, поэтому я пробормотала:
– Это такой знак американских чернокожих, угнетаемых империалистами, – и села за стол.
Покушать у Дубининых любили и умели. Степан Кондратович налил себе водочки, нам с вероникой Львовной – вина. Сыновья пили квас.
– Ну, дорогие мои, выпьем за нашу родную Советскую власть, за любимого вождя Сталина и нашу великую авиацию!
Как по мне, тост был стебный, но смеяться, как я поняла, было смерти подобно. Поэтому я встала и поспешно выпила свою рюмку до дна. За столом повисла тишина – все старательно жевали. Потом Степан Кондратович заговорил:
– Ну, Ирочка, расскажите-ка нам, чем вы там у себя в Москве занимаетесь, чем живете, чем увлекаетесь?
Да-а, сказать, что я переводчик, увлекаюсь психоанализом и компьютерными играми, люблю читать Толкина и Юнга, а живу вообще в другом времени – это было посильнее «Фауста» Гете. Поэтому я не моргнув глазом ответила, что проживаю на Волхонке, работаю учителем английского языка, а увлекаюсь – чтением. Ребята за столом оживились и рассказали, что их мама тоже учитель, только русского языка, они сами учат в школе немецкий и тоже любят читать, особенно про Павку Корчагина. Степан Кондратович на них цыкнул и продолжал расспрашивать меня о московской жизни – о параде на 1 мая, была ли я на Красной Площади и если была, видала ли вождей на Мавзолее… Короче, чем дальше длился этот разговор, тем больше я понимала, что пропадаю. Какие такие парады с вождями, если я красный флаг последний раз лет 10 назад видела? К счастью, Степан Кондратович переключился на свой завод, трудовые подвиги рабочих, и я потихоньку расслабилась. Потом еще лучше – я начала помогать Веронике Львовне убирать со стола и нахваливать ее стряпню. В общем, обошлось. Ежели бы еще о текущих врагах народа заговорили – я бы совсем засыпалась, я ведь совершенно не помню, кого и когда великий вождь всех народов изволил приговорить к расстрелу.

После обеда Степан Кондратович всегда спал, поэтому он ушел в дом, а Вероника Львовна категорически выгнала меня с кухни. Я же решила посмотреть на сарай, который в мое время был уже полуразваленным, темным и мрачным местом. Но перед этим я решила снять хозяйкин халат и облачилась в более привычную для меня собственную одежду, которая была аккуратно вытряхнута от пыли и развешена на стульях.
В сарае было светло, в мое время единственное окно было прокопченным и света не пропускало. Дверь была распахнута, ребята возились с моделями планеров, вытачивая какие-то детали. Я присела на скамью и стала смотреть, как они работают. Симпатичные милые лица, смешные стрижки: у старшего на макушке волосы длиннее, а над ушами и на затылке – короткие, вот только я забыла, как эта стрижка называется. Младший почти лысый, только надо лбом хохолок челочки, кажется, эту стрижку зовут полубокс. Да уж… А ведь через год… Да, через год! Через год будет 1941 год, и эти мальчики могут… не могут, а точно пойдут на фронт. Господи!
– Витя, а сколько тебе лет?
Старший смущенно покосился и ответил:
– Почти 18. А вам?
– Не нужно называть меня на «вы». Мне почти 30.
Младший вдруг засмеялся:
– Нет, это вы разыгрываете! Вы ведь комсомолка! Мы все комсомольцы.
«Ну да, комсомолка», – подумала я.- «Я из пионеров сама вышла, а в комсомоле отродясь не была». Вслух пришлось сказать, что уже вышла из комсомольского возраста. Средний, Сергей, вдруг серьезно спросил:
– А если не комсомолка, то член партии?
– Нет, я беспартийная.
Виктор серьезно посмотрел на меня и сказал:
– А я мечтаю стать коммунистом. Совершать подвиги! Быть полезным народу. Иначе – зачем жить?
Ох, только бы себя не выдать. Какие милые, честные, добрые ребята. И ведь они так думают, нельзя над ними смеяться. Меньше, чем через год они и вправду смогут совершать подвиги и быть полезными своему народу. А еще у них появится возможность стать настоящими героями – возможно, посмертно.
Нельзя, чтобы такое произошло! Это нечестно! Они ведь совсем юные, такие чистые и милые. Конечно, если я сейчас что-нибудь скажу, меня либо отправят в сумасшедший дом, либо, что вероятнее, вызовут милицию. Сочтут шпионкой. В лучшем случае просто прогонят. И еще, если я скажу – то изменю будущее. Кажется, в фантастических романах авторы об этом писали. И будущее может измениться настолько, что я его не узнаю, когда, вернее, если вернусь обратно. Все эти мысли неслись у меня в голове, и я совершенно не представляла, что делать.
Тем временем ребята заспорили о какой-то модели и отвлекли меня от раздумий. Внезапно Вася обернулся и спросил:

– А вы… ты была в Сибири?
– Нет, а зачем туда ехать?
– Там же великий край! Наш батя обещал, что в следующем году мы поедем на байдарках по сибирским рекам. Вот будет здорово!
Сергей отвлекся от измерений двух планок.
– В следующем году все вообще будет по-другому. Я школу окончу… Ира, а вот вы… ты учителем стала по призванию?
– Ну, как бы тебе сказать…
– А-а, ты захотела учить детей грамоте? Это твой долг перед родиной?
«М-да, час от часу не легче…» Вслух мне пришлось ответить:
– Да, родина позвала…
Сергей не унимался:
– Ну а кем ты хотела стать? У тебя мечта есть?
– Да, я хотела бы путешествовать и увидеть мир.
Мальчики явно оживились. Старший заулыбался:
– И я хочу. Хочу увидеть мир с высоты. И буду летчиком, как наш дядя Володя.
Вася с горящими глазами уселся рядом со мной.
– А вот я мечтаю стать инженером. Как папка. Строить корабли, паровозы, самолеты. Представляете, знать, как работает стотонный механизм, уметь им управлять. Вот это жизнь! Наш батя – герой, стахановец. Его цех – самый передовой на заводе.
– Замечательно. Вам есть, на кого равняться.
Тут к нам подсел средний, Сергей, помялся немного и заговорил:
– Ира, вот ты меня извини, но зачем ты на себя такие странные брюки надела? Ты ведь не физкультурница, не рабочая, я никогда не видел, чтобы девушки брюки просто так носили. И кольцо у тебя на пальце золотое. И цепочка на шее. Это же буржуазно. Ты ведь молодая учительница, бывшая комсомолка, а носишь мещанские вещи.
«Ну, вот и началось, – подумала я. – Осмелели. Знала бы, что сюда попаду, влезла бы в старые закрома, обрядилась бы во что-нибудь социально-спокойное». Хотя в моем гардеробе такого не бывало. Хорошо хоть моего крестика на цепочке пока не заметили.
– Брюки я ношу, потому что это удобно. Таким штанам сносу нет. Они называются джинсы. Их раньше носили рабочие в Америке, так что в них ничего буржуазного нет. А кольцо у меня на пальце, потому что я замужем. У вашей мамы разве нет кольца?
Вася помотал головой. Виктор последним отошел от верстака и сел напротив нас.
– А почему ты о муже нам ничего не сказала? Где он?
– Дома сидит, Винда артачится, приходится разбираться…
Конечно, я только потом поняла, что сказала. Мальчики очень задумчиво на меня смотрели и явно чего-то ждали. После неловкой паузы Вася произнес:
– Винда – это, наверное, механизм. Он у тебя рабочий? Тогда почему он дома разбирается?
И тут мне стало ясно, что я либо сойду здесь с ума, либо скажу им все как есть. Не могу я больше фильтровать каждое слово, отвечать на вопросы, на которые нет ответов, об этих планах слушать, а планам этим сбыться не суждено, задавать себе вопрос, будут ли они живы через пять лет…

Я встала, вышла на порог сарая и осмотрелась. Стояла ужасная жара, во дворе никого не было. В доме все то ли спали то ли просто отдыхали. Я обернулась – ребята выжидательно на меня смотрели. Я прикрыла двери сарая и подошла к окну.
– Ребята, я вам сейчас кое-что скажу. Я абсолютно нормальная, вы верите, что я нормальная, не сумасшедшая?
В ответ – настороженное кивание.
Я немного подумала, с чего бы начать, и пошла напролом:
– Я родилась в 1974 году…
Молчание.
– Я не знаю, как я здесь оказалась, зачем и почему. Я жила в этом доме в 90-х годах 20 века, сейчас уже 21-й. Этот дом моя бабушка купила после войны.
Тишина.
– Второй мировой войны. Война началась… Начнется… Ребята, вам надо уехать отсюда. Куда-нибудь за Урал. В Сибирь. Тут бомбежки быстро начнутся. И сюда придут враги. А мама ваша – еврейка. Ведь еврейка?
Вася пару раз икнул, а потом попытался улыбнуться.
– Ира, ведь это шутка такая? Ты с братьями договорилась? Я уже не маленький, не боюсь.
Остальные молчали.
– Я понимаю, что вы сейчас думаете. Я не из НКВД, не провокатор. И не германская шпионка. Я – обычная женщина. Только… ну и идиотизм… из будущего. Елки-палки, сколько я фильмов тупых о таких вещах видела! Понимаю, какой дурой выгляжу.
Молчание.
– Ребята, только не надо никуда звонить или идти. У вас тут принято обо всем подозрительном в школу или НКВД докладывать. Но так вы только себе и родным хуже сделаете.
Виктор вдруг взвился:
– Никакой войны не будет! У нас с Германией мирный договор подписан! Товарищ Сталин…
– Это пакт Молотова- Риббентропа? Мы в школе проходили. Я помню. Но 22 июня 1941 года об этом пакте никто не будет помнить. И Сибири никакой не будет следующим летом, байдарок не будет. Потому что война начнется!
Сергей рывком поднялся.
– Все, я иду за отцом. Это политические разговоры. Среди нас враг народа.
Я преградила ему выход.
– Послушай, я никуда отсюда не денусь. Вы вольны сдать меня, когда захотите. И я вас даже не осужу. Но неужели де тебе не хочется спросить меня, что будет через 60 лет? Зачем сразу думать, что я враг? Ты правды ни в одной фантастической книге не прочтешь. Сам все узнаешь, только если доживешь.
Вася пожал плечами.
– А откуда мы узнаем, что ты правду говоришь? Проверить ведь все равно нельзя.
– Зато интересно. Вот что бы ты хотел узнать о следующем веке?
– Сталин жив?
«Ну и люди, у них что, мозги тут набекрень?»
– Нет, конечно. Он умрет в 1953, в марте.
– Что-о-о?! Как умрет? Такого быть не может, он вождь всех народов!
– Он человек, хоть и великий. А люди умирают. Вы что, его бессмертным считаете?
Сергей опять напрягся, я поняла, что НКВД мне не избежать в 100 процентах.
– Ребята, давайте не будем о вождях…
Меня перебил Витя:
– А кто вождь советских людей?
– Вот вы знаете, что в 1961 году советский человек первым в мире в космос полетел? Юрий Гагарин. А в 2003 году американцы и европейцы послали на Марс зонды. Может, даже русские первыми на Марсе окажутся. У нас вообще все по-другому, у нас есть телевизоры, компьютеры, вокруг Земли спутники летают, телефоны мобильные есть, когда твой телефон всегда с тобой, и проводов никаких не нужно. Самолеты сверхзвуковые есть, вертолеты… Так много новинок технических.
Виктор пожал плечами:
– Знаешь, ты говоришь вроде и по-русски, но тебя не поймешь. Ира, нельзя такие вещи даже в шутку говорить.
– Ладно, закончим лекцию о будущем. Я весь этот разговор затеяла только чтобы вас предупредить. Вы были очень добры ко мне, я хочу хоть чем-то отплатить. Вам нельзя тут оставаться. Тут следующим летом самолеты немецкие будут летать и солдаты фашистские расхаживать. Вы можете погибнуть. Это не шутки. Ведь война идет 1939 года. И мои слова – правда.
Виктор решительно встал.
– Я больше не буду это слушать. Пойдем, ребята, а ты, Ира, останешься здесь. Мы позовем папу и подумаем, как с тобой быть.
Я даже не сопротивлялась. Зачем? Все это бессмысленно. Как говаривал писатель Твен, бойтесь ваших желаний, они могут сбыться. Вот хотела я узнать психологию людей того времени на практике – получайте полной горстью. Я бы на их месте тоже не поверила. В рюкзаке у меня был блокнот. Я вырвала страничку и написала:
«Что бы вы ни сделали, как бы ни поступили, уезжайте отсюда, иначе будет поздно. 22 июня 1941 года начнется война и немцы дойдут почти до Москвы. Они точно будут здесь. Уезжайте, особенно если в семье есть евреи. Немцы их не пощадят. И еще – война закончится 9 мая 1945 года. Желаю вам добра. Ирина».
Записку я сунула под модель планера, ее сразу было видно от входа, а сама уселась на верстак и стала ждать. В окне показались четверо – ребята и Степан Кондратович, дверь начала открываться….

Я оказалась в полной темноте. Рядом посапывал муж. А где Степан Кондратович, Витя, Сережа, Вася? Где все? О Господи! Я же дома, ночь на дворе! Так это мне приснилось? Или нет? Надо срочно записать сон, это ж надо, путешествие в прошлое приснилось. Хоть кино снимай.

Из дневника Виктора Дубинина.

14.07.1940.
Мне очень редко снятся сны. Я в них не верю, потому что снам верят только старухи и прочие несознательные элементы. Но сегодня я проснулся среди ночи от очень странного сна, братья спят, но ворочаются и стонут, а я вообще заснуть не могу, поэтому решил поделиться с дневником. Мне приснилось, что к нам во двор пришла очень странно одетая девушка. Я никогда не видел, чтобы девушки на улице просто так брюки носили – никакого спортивного праздника не было и было воскресенье, рабочие все отдыхали. И еще у нее волосы были распущенными, не в косе, так женщины не ходят, и золотое кольцо на пальце, как у дамочек всяких, которые по Ленинской прогуливаются. Девушка искала каких-то Левиных, таких здесь никогда не было. Еще она сказала, что приехала из Москвы, ей некуда было идти. Сначала она была в доме, говорила с мамой, а потом папка им сказал, чтобы обедать садились.

Девушка, ее звали Ира, сказала, что она учительница английского языка. Мне это показалось странным, ведь у нас все учат немецкий. Она сначала говорила с мамой и батей, а потом к нам пришла, мы в сарае планер мастерили. Ира сначала нам просто о себе рассказывала, а потом мы у нее на пальце золотое кольцо и цепочку на шее заметили. Она сказала, что это кольцо обручальное, но ведь у нас социалистическая страна, колец никто не носит, потому что это пережиток мещанского прошлого. Вот и отец мамке запретил их кольца из шкафа доставать. Потом Сережка ее про брюки спросил. И тут началось. Она сказала, что такие брюки носят американские рабочие, но мы в кино такого что-то не видели. Я понял, что она разведчица, нас на бдительность проверяет. Но когда она стала говорить, что из будущего пришла, что я понял, что она шпионка, будет нас вербовать. Ведь батя на заводе важном работает, враги хотят что-то выведать, вот и прислали шпионку к нам в дом. Ира сказала, что война через год начнется. Что придут немцы, будут бомбить город и убивать евреев. Еще она сказала, что Сталин умрет, это ужасные слова, я их еле пишу в дневнике, такого точно не может быть. Мы ее хотели разоблачить, но она не стала больше говорить о нашей стране, начала о будущем рассказывать, что советский человек в космос полетит в 1961 году, что на Марс какие-то зонты отправят. Я ничего не понял, но братья не должны были слушать такие разговоры, они опасные. Тогда мы решили привести батю, пусть она с ним поговорит, а потом мы решим, куда ее вести. Сначала батя нас турнул, но потом выслушал, нахмурился и пошел с нами в сарай. Мы начали дверь открывать, Ира сидела на верстаке, и тут она стала прозрачной и исчезла. Я очень испугался… и проснулся. Вот сейчас сижу, пишу в дневник, и не могу прийти в себя. Это очень странный и страшный сон, не знаю, откуда….
(далее запись обрывается).

Из дневника Виктора Дубинина.
17 августа 1940 года.

Мы уезжаем. Завтра за вещами приходит машина. И все из-за той записки, которую Васька нашел на верстаке. Там было всего несколько строк:
«Что бы вы ни сделали, как бы ни поступили, уезжайте отсюда, иначе будет поздно. 22 июня 1941 года начнется война и немцы дойдут почти до Москвы. Они точно будут здесь. Уезжайте, особенно если в семье есть евреи. Немцы их не пощадят. И еще – война закончится 9 мая 1945 года. Желаю вам добра. Ирина».
Мы очень долго думали, кто над нами так пошутил, мама боялась, что это провокация и если мы не донесем в НКВД, то нам будет очень плохо. Они уже хотели уходить, а я решился и рассказал о своем сне. Тогда мама сильно побледнела, записку спрятала, а нам с братьями молчать строго повелела. Они с батей всю ночь не спали, все говорили, и я кое-что услышал. Оказывается, мать и батя тоже видели во сне девушку по имени Ирина. Но их разговор я не дослушал, батя меня застукал под дверями. И вот теперь мы едем в Иркутск, на Ангару. Батя туда перевелся, братья в школу пойдут. А мне чего делать? Я ведь в летное готовился. Хотя военные училища и в Сибири есть, но как же Валя? Я ее очень долго не увижу!!! Она обещала мне письма писать и в гости приехать. Но ведь Иркутск так далеко!

(ниже второпях дописано)
приехала машина, я воспользовался суетой и вытащил из батиного кармана записку. Теперь понятно, почему мы едем. Внизу листа кто-то из родителей подчеркнул мелкую надпись: Отпечатано в Луганской типографии в 2003 году.
Интересно, неужели и вправду будет война?…