Из воспоминаний (мои немецкие роды)

Надо сказать, что в Германию мы ехали уже не вдвоем, а уже втроем… Просто один из пассажиров ехал внутри другого. И сегодня, в день рождения драгоценной младшей Адамс, захотелось вспомнить, как все было…

Нужно сказать, что само появление нашей дочери было не совсем простым: мы уже семь лет жили в браке, моя младшая сестра была беременной, ну и сами представляете, каково мне было осознавать, что уже и младшенькой скоро в роддом, а мы все сидим и невесть чего ждем.

Тут нам позвонил наш любимый друг и сообщил, что в Луганск привезли чудотворную Иверскую, надо бы съездить. Первым чудом было уже само то, что в то время никто из нас не то, что не был воцерковлен, а вообще не был замечен в посещении церкви на регулярной основе. Наш с мистером Адамсом максимум был зайти и поставить перед иконой свечку, про друга – не знаю, но тоже не думаю, что он ходил в храм чаще нашего. И вот мы по вечерней прохладе, все же был июль месяц, отправились к нашему Луганскому храму, выстояли очередь и приложились к иконе, рядом с которой стояла суровая монахиня и вытирала стекло. Я так еще и носом ударилась – чисто монахиня вытирала 🙂

И вот в тот же вечер, как говорится, дитятя и явилась к заждавшимся родителям. Знаете, вот самое удивительное то, что очень многие мои подруги ЗНАЛИ, что они непраздные буквально через минуты после соединения двух клеток в искомое. Так и со мной – у меня буквально ниоткуда появилась мысль о том, что я беременна. А тест показал результат только через три недели.

Так что уже сидя на чемоданах и понимая, что мне придется рожать в Германии, я экстренно занялась немецким в особо продвинутой форме, потому что очень четко сознавала, что иначе никак нельзя. Параллельно я еще откушала чудесной украинской медицины, где моя гинекологша орала на меня, что я слишком сильно набираю вес и рожу ей безголового ребенка (???), что у меня “конфликт крови” с мужем, поэтому ребенок еще больше будет безголовым – отчего я тряслась, рыдала и получила матку в тонусе на самых нежных сроках. Кое-как отговорив мистера Адамса бить гинекологше рожу, мы нашли чудесную узистку, бывшего врача акушера-гинеколога, которая очень быстро поняла, что психическую меня нужно сначала откачивать от оптимизма, вселенного коллегой-коновалом, а потом – уже объяснять, что со мной все хорошо, а с ребенком еще лучше.

На шестнадцатой неделе мы собрали нехитрые пожитки, состоявшие из двух спортивных сумок одежды и ста килограммов книг – и рванули в Киев катать визы. В немецком посольстве, внимательно поглядевши на мой округлившийся живот, один из бюрократов, бормоча “шайсе и блётё регельн”, все же отправил нас с мужем на тест, определяющий фиктивность нашего брака. Фиктивность проверяли вопросами про цвет зубных щеток и имен двоюродных бабушек, а затем, получив искомое, мы тут же отправились покупать билеты на Дрезден.

Надо сказать, я еще хотела потусоваться в Киеве, осмотреть напоследок достопримечательности, но мистер Адамс торопил – и в результате оказался прав. Майдан оранжевого цвета уже шумел, деревья гнулись – и буквально за нашим автобусом перекрыли все границы. Вот буквально – мы проскочили последними. Как бы я провела несколько дней беременная в чистом поле – ума не приложу. Но помимо традиционного укромайданного развлечения 1.0, еще одним нюансом путешествия был буран. Мы ехали гигантским Неопланом, но метель в ноябре была такая, что я, всю жизнь считавшая, что пушкинские и некрасовские описания метелей, заметавших целые обозы, были поэтическим преувеличением, поняла, что вообще-то поэты еще сильно преуменьшали. Наш автобус швыряло и качало так, что в один прекрасный момент мы просто встали и не могли двигаться, потому что за стеклами не то, что ничего не было видно: мы находились словно в густой муке, которую с воем ветра кто-то швырял хаотически во все стороны с силой, предполагавшей, что любое живое существо будет этой мукой посечено до костей.

Кое-как, со скоростью паралитика, мы доковыляли до границы – нас пропустили, собрав какую-то дань по 5 евро с носа за то, чтобы не досматривать – и махнули “проезжайте”. Какакя-то пограничная баба, пожалевшая меня во время досмотра паспортов, вдруг сняла трубку зазвонившего телефона и бросила: “Все, этот последний”. Границу закрыли – и огромная очередь из машин, фур и автобусов осталась ждать в поле результатов оранжевой революции имени гнидности. За полосатыми шлагбаумами не то, что не было метели, там не было ни снежинки! Ровная дорога, идеальная, как стол. Изрядно растрясшаяся, я тут же вырубилась – вспомнив, что родители говорили о том, что после Украины можно будет поспать, потому что автобус будет ехать буквально без единого качка и трясения.

Так оно и было – в пять утра нас высадили на краю Дрездена, где нас и встретил мой папа вместе с такси.

Не буду вспоминать первый шок от попадания в Европу, расселение и поиски квартиры – это к рассказу отношения не имеет. Мне быстро удалось встать на учет к врачу, где мы обе предавались “открытиям чудным”, я – тому, что на меня никто не орет по поводу веса и предполагаемой безголовости ребенка, а наоборот, объясняют, что при моем росте 168 см – вес ухода в беременность 51 килограмм – это маловато, что мне сначала нужно добрать до нормы, а потом уже отсчитывать от этой нормы необходимый максимум набора, а наличие или отсутствие у ребенка головы не зависит от группы крови родителей. Врачиха – удивлялась другому: моей общей зашуганности и порой самым дебильным вопросам, которые я умудрялась задавать с пугающей ее частотой.

Таким образом мне удалось доходить до 30 недели, когда на очередном осмотре тетка напряглась и сказала, что началось раскрытие и неплохо было бы попасть в больницу в самом скором времени. Я тоже чуяла неладное – у меня все время тянул живот и казалось, что в его низ залили жидкий свинец – причем все проходило, когда я ложилась на кровать. Надо сказать, что на приеме я была одна, все были заняты и никого со мной не было, а ехать домой нужно было на другой конец города. Еле-еле, черепашьим шагом, я двинулась на трамвай и все время умоляла дочь терпеть и наружу не лезть. Доползши до квартиры родителей, я завалилась на диван и стала ждать, когда появится хоть кто-то. Появились все и сразу – и загрузив меня в такси, мы двинулись в уже выбранный заранее роддом/больницу Святого Иосифа.

Врачи, покрутив меня туда-сюда, тут же сунули меня на сохранение, объявив, что срок самый опасный, легкие ребенка могут не раскрыться, поэтому будем сохраняться изо всех сил. От капельниц меня истошно рвало, крутило и качало – вокруг орали и стонали роженицы, пока сердобольная врачиха не нашла мне отдельную палату, где меня хотя бы не шугали открывающиеся виды мучающихся схватками немецких фрау. Погода за окном была самая что ни на есть разнообразная: тогдашняя весна отличалась тем, что по двадцать раз на дню то палило солнце, то выпадал снег, что лил дождь.

Наконец, меня выписали, строго настрого наказав лежать до 38 недели, не вставая никуда, кроме туалета. Мой бедный муж, едва оправившись от тяжелейшего гриппа с температурой сорок, пытался обставить хоть чем-нибудь нашу новую квартиру – и к моменту моего появления в ней, там были хотя бы кровать, шкаф и кухня, предметы первой необходимости в нашем с ним случае.

Вы знаете, я плохо помню эти недели полной неподвижности: я читала сколько могла, смотрела какие-то фильмы по компьютеру, даже пыталась что-то готовить, пока никого не было дома и некому было дать нагоняя. Но вообще все мысли были сконцентрированы вокруг того, чтобы доносить и не разродиться раньше срока. Поэтому когда в начале 38 недели врачиха дала мне добро на передвижение по окрестностям, я обнаружила, что почти забыла, как переставлять ноги. Мы даже умудрились прикупить что-то из детского приданого, когда 18 апреля в 6 утра меня разбудил сильный толчок. Я подскочила и поняла – что началось.

Надо сказать, я до сих пор убежденная противница присутствия мужа на родах, но в моем случае – я совсем уж упиралась бараном и умоляла мужа не ездить со мной в роддом, предпочтя иметь с собой рядом сестру. Разумеется, меня никто не послушал – и приехав в роддом на такси, я уже поняла, что изгнать мистера Адамса из родильного отделения у меня не получится ни угрозами, ни лаской. Поскольку я кровила, врачи оставили меня в отделении сразу – хотя обычно выгоняют нахаживать раскрытие дома. Собственно, весь день 18 числа я ходила и бродила, не чувствуя ничего, кроме легкой тяжести внизу живота. Раскрытие шло плохо – и вообще тут бы знаменитым немецким врачам и догадаться, что со мной чего-то не так, но не случилось.

В шесть часов вечера мне поставили какую-то свечку, которая, по словам врача, должна была либо дать мне поспать, либо – разродиться – и началось. Началось сразу – и с такой интенсивностью, что сунувшие было меня в комнату с медитативной музыкой акушерки, называемые по-немецки “хебаммами”, поняли, что музычкой тут не обойтись. Боль началась сразу и такая, что с этого момента память моя фиксирует только отрывки происходившего. Напоследок умолив мужа уйти, я осталась с сестрой один на один со своей болью, от которой периодически теряла ориентацию в пространстве. Я сознательно отказалась от эпидурали, начитавшись о последствиях для ребенка и зная одно: в родах мучаются оба, поэтому если мать обезболивать, ее тело не вырабатывает нужных ребенку веществ, помогающих ему справляться с колоссальной нагрузкой прохождения через родовые пути.

Только потом я узнала, что то, что со мной было, имеет название “дискоординированная родовая деятельность”, когда, грубо говоря, схватка сокращает матку не выталкивая из нее ребенка, а колбасясь по телу матки произвольно, как вздумается. Но тогда я о таком не знала, понимая только одно: раскрытие идет медленно, мне очень больно, а толку нет. Да и перерывы между схватками были около 40 секунд, когда меня колотило крупной дрожью и я совершенно не успевала отдыхать. Не знаю, что довелось вынести моей сестре, потому что я никогда не могла представить, что мое горло способно выдавать звук такой силы и интенсивности, но знаю точно, что чувствовал супружник, выгнатый из предродовой, но нашедший способ пробраться к нам поближе по большому сплошному балкону, опоясывавшему здание. Он подошел к балконной двери, и, по его словам, увидел нечто столь ужаснувшее его, что ему захотелось тут же пойти, кого-нибудь избить, что-то сломать, а желательно – сделать все это одновременно. Потом, сильно потом, я говорила с присутствовавшими на родах мужчинами – и все как один говорили, что не кровь и не анатомия ужасала их больше всего, а отсутствие всякого человеческого выражения на лице рожающей женщины. Разумеется, если мы говорим о тех, кто рожал естественно, без обезболивания.

Вот и мистер Адамс испугался именно того, что он просто меня не узнал – а у мужчин реакция на то, что их любимая женщина мучается, а помочь они не в силах, – простая. Надо пойти и чего-нибудь поломать или разбить, а то адреналин просто разорвет их на части. Кажется, пострадали стенка (меньше) и костяшки пальцев мистера Адамса (больше).

Между тем, пляска святого Витта достигла апогея, происходившее я помню еще более смутно, чем остальное. Знаю, что наконец, врачи забеспокоились, потому что сердцебиение ребенка упало до 40, потуги шли одна за одной – а результата не было принципиально. Наконец, вернули со смены кого-то, кто умел накладывать вакуум экстрактор, нагнали кучу врачей и хебамм, что доказывало, что дела мои совсем швах – и уж не помню, кто, до меня докричался, что мне нужно выдать еще 2 сантиметра. Два сантиметра, после которых можно будет резать и доставать ребенка. Иначе – дочкину голову планировали протолкнуть обратно по родовым путям и делать кесарево. Знаете – я даже не знаю, на каком языке происходило общение, потому что мне до сих пор кажется, что Господь Бог отменил смешение языков – и я каким-то макаром понимала то, что от меня нужно. Хотя – вполне вероятно, что это был голос сестры – у меня давно уже не оставалось сил на рефлексии, кажется, из всего, что было вложено в мое тело, у меня функционировали только частично мозг и полностью то, чем рожают.

С тех пор я знаю цену 2 сантиметрам – которые выдала неизвестно, как, и неизвестно – на каких силах. Дальше – помню истошно-голубой цвет вакуум-экстрактора, оснащенного пугающими трубами вроде пылесосных, и странное ощущение, что из меня выскользнуло что-то огромное. Настасья запищала – позвали мистера Адамса, моего папу, который дежурил в коридоре, меня вроде кто-то шил, я целовала чьи-то руки – но это уже не фиксировал даже спинной мозг, поняв, что ребенок жив и здоров, я отключилась и практически не помню, ни как меня шили, ни как везли в палату.

Ах да, кое-что еще я помню: кресло стояло под неимоверной красоты лампой, похожей на звездное небо… Когда эти звезды врубили на полную катушку, показалось, что надо мной разверзлась целая галактика – а врачам просто нужен был свет, много света, чтобы начать свои манипуляции.

Ну что еще сказать… Что я колотилась над так трудно доставшимся мне ребенком и не позволяла забрать ее ни на минуту, благо, палаты позволяют маме быть с ребенком все время, их не забирают – вернее, забирают только по желанию самой матери. Что первые фотографии дочки страшно показывать – потому что на ее личике с двух сторон были огромные гематомы, похожие на те, которая остаются после банок на спине. Что плацента была сложена небрежно, и через два дня у меня температура скакнула за сорок – и я жрала антибиотики, и еще какие-то лекарства, пока этот забытый кусок не родился сам – и лечение начисто убило Насте кишечную флору, отчего она мучилась коликами до пяти месяцев. И что зашили меня небрежно, отчего когда я взглянула на то, во что превратилась моя эпизиотомия, я безостановочно рыдала, потому что ландшафт напоминал гребень экзотического динозавра – и завотделением глубокомысленно сказала, что надо делать пластику, а “то вам же еще замужем жить”.

Хотя с другой стороны – были и интересные моменты. Скажем, на сохранении на меня водили смотреть студентов-медиков, потому что впервые за многие годы им привезли роженицу с угрозой выкидыша, не вызванной никакими инфекциями типа ЗППП. Удивительное рядом – врач долго показывал результаты моих тестов, рассказывая притихшим студентам о том, что “глядите, товарищи, реликтовое зрелище, у тетки чисто в мазках, у нее там чистота, как в операционной, но тем не менее у нее угроза выкидыша, а значит – нужно понять, почему так происходит”.

Другим интересным моментом было то, что уже после родов на меня тоже водили смотреть студентов – но по другому поводу, у меня начисто сократился живот, став практически таким же плоским, как и до родов. Престарелая санитарка, после того, как я родила, объясняла, что сколько лет тут в роддоме работает, не видела, чтобы женщина после родов талию имела. Если честно, я не знаю, насколько это большая редкость – однако, рассказываю, как все было.

Ну и апофеозом, разумеется, был мой приход на эту самую плановую пластику через пару недель после родов. Заявившись в отделение в полном боевом раскрасе, в дородовых штанах и какой-то моднячей куртейке, я вошла в ординаторскую в поисках своей хирургини с ребенком в одной руке и сумкой в другой. На меня смотрела завотделением и вопросительно ждала, чего я ей расскажу. Я скромненько напомнила, что фрау такая-то явилась взрезаться – и увидела, как и так крупные глаза тетеньки плавно перекочевывают куда-то на лоб. Потом тетенька издала нечленораздельный вопль, на который побежал другой народ. Совершенно неполиткорректно завотделением тыкала пальцем в мой адрес и на высоких нотах забирала про “гляньте, вы ее узнаете?”

Ну понятно, отекший дирижабль, 23 часа колотившийся головой о стенки – и тетька в макияже явно различались между собой, поэтому у отделения в те минуты был аттракцион “а ну-ка угадай персонажа”. Так что резали и шили меня с огоньком и пионерским немецким задором – и справились на славу, не то, что в первый раз.

А знаете, что было самым потрясающим? Понять, что те два сантиметра действительно не просто спасли жизнь ребенку – они спасли еще и его здоровье. Буквально через пару дней после того, как родилась Настя, мой папа был в гостях в какой-то немецкой семье. Пришел он оттуда совершенно потрясенным: вместе со всеми за столом сидела девушка лет 16 в инвалидном кресле. Полный паралич всего тела, кажется, чуть-чуть у девушки шевелился палец одной из рук, ну и головой она могла двигать. Оставшись наедине с папой, девушка просто и каким-то будничным тоном сказала, что больше всего на свете мечтает умереть… Шокированный папа чуть позже спросил, что с девушкой произошло – и ему рассказали, что когда ее рожала мама, у нее не хватило сил выдать в потугах несколько сантиметров, ребенка протолкнули назад по родовым путям, чтобы прокесарить маму… ну и…

Знаете, наверное, с этого момента и началось наше воцерковление. Именно в момента осознания, что иногда – человеческих сил может не хватить даже на пару сантиметров, и тогда ему помогает Тот, в Чьей власти дать сил даже там, где их больше нет. Нам предстоял еще долгий путь к храму – но именно тогда был сделан первый шаг. Когда в голове сомкнулись две очень простые мысли: этот ребенок был необыкновенно дан – и еще чудесней выведен в этот свет вопреки всему. А КАК МОГЛО БЫТЬ – было показано едва ли не мгновенно. Жаль, что нас иногда приходится действительно вытаскивать за шкирку – и какое спасибо, что нас еще тянут и откажутся тянуть, только если мы сами этого захотим…