О Честертоне

145 лет Честертону…

В моей жизни было несколько авторов, перепахавших меня, как плуг почву, буквально вывернув наизнанку, перелицевав и заставив отказаться от идей, царивших в голове многие годы.

В детстве это был Льюис, показавший, что сказки могут быть “такими” (говорится с придыханием).

Первым автором в сознательной жизни был Марк Твен, который в двадцать лет впервые заставил задуматься о роли мгновения в жизни. В своем очень страшном посмертном произведении “Таинственный незнакомец” он рассказывал о визите в средневековую Германию падшего ангела – который изменил жизни обитателей маленькой деревушки. Пересказывать книгу смысла нет, ее нужно только читать – но сама идея о том, что одна минута, которую ты, вместо того, чтобы встать, провел в постели, может кардинально изменить всю твою жизнь, была для меня новой и неожиданной.

Потом был Моуди, Гарсиа Маркес с его “Сто лет одиночества”, Толкин, а потом, уже после тридцати, – после встречи с Льюисом-мыслителем на меня свалился Честертон, – и это было подобно врезавшемуся рядом со мной в землю метеориту. Так это было внезапно, ярко, сильно и с колоссальными последствиями для личности.

Он родился 29 мая 1874 года в семье очень удачливого коммерсанта, торговавшего недвижимостью Эдварда Честертона и его супруги Марии-Луизы. Но коммерсант был не простым коммерсантом – он рисовал, писал стихи, имел необычное хобби – переплетать книги. Казалось бы, мальчик с детства был обречен продолжать дело отца, и с детства же проявилась его необычайная художественная одаренность: лингвистическая и художественная. Так он и делил себя между филологией и изобразительным искусством, причем литературную школу он не окончил, а вот диплом иллюстратора получил.

В школе Герберт не был особенно популярен – сейчас, глядя на происходившее с ним современными глазами, можно предположить, что у него были неполадки с эндокринной системой, потому что он был очень высоким, неуклюжим, не полным, а, скорее, крупным, и крайне неагрессивным парнем; причем даже в подростковом возрасте, когда мальчишек травят гормоны, Герберт вместо спорта увлекся дебатами и даже организовал кружок, куда вошли все его друзья.

Честертон родился в Англии, в протестантской стране, но с детства его влекло католичество. Даже написанный им в 14 лет стих, удостоенный литературной премии, был о католическом святом Франциске Ксаверии. В детстве он рисовал распятия (а это снова-таки католический мотив) и много читал об этой церкви.

В подростковом возрасте он увлекался спиритизмом (как и все в то время), но от сеансов с блюдцем испытывал скорее неловкость, чем воодушевление и интерес.

Эти метания между двумя призваниями – длились очень долго, пока в его жизнь не вошла любовь.

Летом 1895-го Честертон поступил на службу — сперва в одно издательство, потом в другое, «Т. Фишер Анвин», там он работал до 1901 года, почти шесть лет. Целый день он читал там чужие рукописи и давал отзывы, а вечером и ночью писал сам.

Они с Френсис познакомились “случайно”, но сколько неслучайностей было в этом знакомстве. Она показалась ему похожей на эльфа или фею с картин Прерафаэлитов. Два года они встречались, он навещал ее семью, и объяснение произошло только в 1898 году, летом. Собственно, сложности были из-за матери Честертона, которая очень неоднозначно отнеслась к его выбору. Честертоны были, как говорится, “свободомыслящими”: верили в Бога, но без “догм и обрядов”. А семья Фрэнсис была верующей и воцерковленной, кроме того, будущая невестка Марии-Луизы была очень приземленной, думала о хлебе насущном и не слишком вписывалась в кружок любителей подискутировать об “актуальных и насущных вещах”, столь любимых Честертонами.

Честертон с большим уважением относился к вере невесты и через десять лет после свадьбы писал: “Ты, что подарила мне крест”.

1900 год принес миру глобальные изменения: умерла королева Виктория, наступил 20 век. А Честертон женился на своей Френсис и стал необычайно счастливым человеком. Его литературные опусы весьма спокойно приняла критика, а вот когда он попробовал себя на журналистском поприще – вот тут все и изменилось. Он был очень талантливым журналистом, его печатали, у него были поклонники,  «Я и впрямь думаю, что совершу переворот в журналистике, введя в газетные статьи поэтическую прозу», – так он характеризовал свою деятельность в письме к жене и был совершенно прав. До него так никто не писал – и эта планка до сих пор редко берется журналистами нашего времени.

Читатели были настолько заворожены его слогом, что через некоторое время статьи пришлось издавать отдельной книгой, потом – еще и еще. Книги раскупались мгновенно – так Честертон становился признанным писателем.

Чем же он так брал людей? Тем же, чем и сейчас. Он удивительно, непередаваемо талантлив, он мыслит парадоксами, он блестяще оперирует самыми сложными понятиями с какой-то детской непосредственностью, он заставляет старые шаблоны сломаться и предлагает дивный мир простоты и чистой непосредственности. Благодаря гениальному переводу Натальи Трауберг Честертон читается по-русски с феноменальной легкостью – поэтому если вы еще не читали его, немедленно исправляйте эту непозволительную оплошность.

Несмотря на свою журналистскую успешность, Честертон поначалу зарабатывал не очень много. Безденежье так утомляло, что однажды Честертон пошел в издательство и предложил им черновик “Наполеона Ноттингхилльского”. Ему дали аванс 20 фунтов (теми деньгами, конечно) и этот первый серьезный гонорар был настоящим счастьем.

Популярность журналиста и писателя привела Честертона к необходимости светской жизни. Познакомившись с представителями знати и большой политики, Честертон пришел в ужас, особенно от последних. С тех пор он писал, что разочаровался не в либерализме, а в либералах, которые намеревались “помогать людям не считаясь с их желаниями и самой жизнью”.

Первые десять лет 20 века, в эдвардианскую эпоху, семья была очень счастлива, но одно омрачало их брак – отсутствие детей. Френсис сделали какую-то операцию, но надежды зачать ребенка не оправдались. В их доме всегда царил детский смех – но это были дети родственников и соседей. Увы, пара оставалась бездетной до самого конца жизни.

В 1904 году, навещая знакомых в деревне, Честертон познакомился с католическим священником Джоном О’Коннором, и они разговорились о тайнах зла. Честертона поразило сочетание в нем чистоты и мудрости, свойственной и ему самому, хотя он об этом не знал. Этот священник стал ему близким другом, а позже — духовником. И читавшие книги об отце Брауне уже догадались, о ком идет речь 🙂

В 1914 году Честертон заболевает – и снова тут много непонятного. Все же я подозреваю, что у него было что-то с щитовидкой, потому что у него были отеки, болело сердце, но при этом врачи разводили руками – сам орган был здоров. Какое-то время Честертон буквально находится на грани жизни и смерти, Френсис преданно за ним ухаживает.

Началась Мировая война, на войну уходит брат Честертона Сесил, в 1916 году он умирает. Со смертью брата умирает и какая-то часть самого писателя: он почти ничего не пишет несколько лет, и только самые близкие знали, каково ему приходится. Его друзья вспоминали, что за четыре года юный душой человек превратился в дряхлого старика с выжженым сердцем.

Опять-таки сегодня состояние писателя диагностировалось бы как глубокая депрессия и ему помогли бы медикаментозно, но тогда Френсис поняла, что мужа надо спасать. Ему было всего 45 лет, но он поражал всех какой-то детской беспомощностью и совершенной неспособностью выполнять хотя бы какие-то бытовые вещи.

В 1919 году они едут в Палестину – в паломническую поездку, там Честертону становится легче, он пробует писать и его проза становится еще более поэтичной, хотя и остается крайне неровной по стилю. В 1921 году писатель едет в Америку, где его принимают с немыслимой помпой – в Новом Свете Честертон был невероятно популярен.

После возвращения в Англию Френсис ремонтирует дом, разводит садик, в доме появляется кошка, всеобщая любимица, и писатель оживает. Но 1922 год приносит новое несчастье: у Честертона умирает отец. Новое горе словно расчистило площадку для новой жизни – супруги решают стать католиками, принимают святое крещение и становятся прихожанами небольшого католического храма, где служил отец Джон ОКоннор. После смерти брата Честертон унаследовал газету, которой брат бессменно руководил. Но из писателей редко получаются хорошие начальники – газета беспрестанно находилась на грани банкротства и спасало ее только то, что Честертон писал какой-нибудь рассказ о патере Брауне – и дела на некоторое время налаживались. Журналисты и работники газеты Честертона боготворили и оставались на работе вопреки тому, что не слишком много получали.

Честертон продолжал болеть, отекать, но докторов не слушал – он любил курить и от курения отказываться не хотел. Его вериги были в другом – он был “прикован к мысли”.

Вопреки английской высоколобости и чопорности, презиравшей “массовую культуру”, Честертон не уставал объяснять своим читателям, что “простой человек” – это не глупый и недалекий человек, что у “простых людей” есть и своя мудрость, и своя правда, и свой, очень честный и разумный взгляд на жизнь. Именно он заметил “пошлость” нового типа – в рекламе, радио, прессе, которая, собственно, и развращает “простых людей”, при том при всем, что ответственные за “масс-медиа” презирают потребителей своей продукции.

Вчитайтесь в его слова: «Если мы не вернем людей к радостям повседневности, которую называют скукой, наша цивилизация рухнет лет за 15. Как только кто-нибудь предлагает разумный выход из этих бед, ему говорят, что ничего не получится, нынешние горожане не примут такой жизни. Да, конечно; ведь жизни они не знают. Они знают, как уйти от нее, отвлечься, скажем — увидеть сон в кино. <…> Словом, если мы не поможем понять, как хороши рассвет, и еда, и животворящие тайны работы, цивилизацию нашу поразит болезнь усталости, от которой не вылечиваются. Так умерла великая цивилизация язычников — от хлеба, зрелищ и неумения увидеть домашних богов».

После конфирмации Честертоны много ездят по католическим странам в паломнические поездки, но здоровье у Гилберта становится все хуже, он уже не может выстоять мессу, врачи ставят ему прогрессирующую сердечную недостаточность и он то и дело оказывается в постели.

13 июня 1937 года ему становится совсем плохо, Френсис все время находится рядом с ним, он открыл глаза и сказал ей: «Здравствуй, душенька». Потом увидел свою секретаршу Дороти и прибавил: «Здравствуй, милочка». Больше он в сознание не приходил и умер во сне наутро, в воскресенье.

Хоронили писателя с большими почестями, к гробу пришло очень много людей – проститься и последний раз продемонстрировать свою любовь. Кардинал Пачелли, будущий Папа Пий 12, написал в телеграмме слова соболезнования и назвал Честертона защитником веры. Раньше так называли только королей.