История ничему и никого не учит

Гордость России подвезли, Москва отличилась. Попомните мои слова, еще и памятник возведут этой гордости, которая и Катерину Великую, и государя и фэлыкого кнезе Иоанна Васильевича грудью в орденах подвинула на бэкграунд.

Ничему, совершенно ничему история не учит. Ребята из “Бессмертного барака” почти каждый день постят фотографии и краткое описание дел расстрелянных и заключенных. Поражает огромное количество убитых рабочих, крестьян, то есть вроде бы социально близких власти. А уж интеллигенцию – просто катком раскатывали, в ноль. Поражает масштаб и бессмысленность этих смертей. Мой друг все время на мои стенания говорит: “Ира, это была классовая борьба”, но я не могу с этим смириться даже на интеллектуальном уровне, полностью отключив эмпатию. Бессмысленное и жестокое уничтожение людей, массой, толпой, без разбору; власть, пожирающая свой народ тысячами, калечащая и сиротящая десятками тысяч. Зачем? Для чего? Ради какой мифической классовой борьбы ломать хребет тем, кто обеспечивает страну рабочей силой, налогами, новыми детьми? Ради чего использовать рабский труд и морить людей голодом, если можно кормить чуть получше, и, следовательно, иметь бОльшую результативность труда? Бессмысленная и адская жестокость при минимальном КПД – если уже смотреть на происходившее действительно хозяйственными глазами с предельно прикрученной на минимум эмпатией.

Мне казалось, что в 21 веке такое невозможно повторить – как невозможно повторить печи Освенцима, геноцид армян или индейцев, атомную бомбардировку городов.

Но нет же… еще не умерли от старости все те, кто был живым свидетелем этого кошмара, как вот оно, даже не можем повторить, а повторяем.

И ладно, простого обывателя может не трогать судьба безвестных крестьян, рабочих или бывших аристократов, чай, классовые враги. Но, как мне кажется, обыватели всегда и во все времена ценили “работников культуры – писателей, актеров, режиссеров”.

Ну хорошо, вот небольшая фактография.

Даниила Хармса, поэта, “сдала компетентным органам” (то есть банально донесла) гражданка Антонина Оранжереева. Знаете, откуда у гражданки такая цветистая фамилия? Да фамилия эта означает, что она из поповской семьи, до революции в семинариях обожали убирать у бурсаков неблагозвучные фамилии и менять их на что-то “благородное” – Флоренский, Бриллиантов, Оранжереев, Аметистов… И вот наследница православного священнослужителя взяла на себя иудин грех и донесла на поэта Хармса. Первый раз его арестовали в начале 30-х и он отделался ссылкой. После возвращения в Ленинград он голодает, работы для него нет, его не печатают. В 1940 году его повторно арестовывают “за пронемецкие настроения”, чтобы избежать пыток, он симулирует сумасшествие и его госпитализируют в психиатрию “Кресты”, где Хармс и умирает от голода.

А вот факты про Николая Заболоцкого, чьи стихи о “Некрасивой девочке” можно едва ли не каждый день читать перепощиваемыми в соцсетях.

Особенно народ любит эти строчки.

А если это так, то что есть красота
И почему её обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?

Так вот, Николая Заболоцкого посадили за то, что он рыл подземный ход до Бомбея и занимался контрреволюционной агитацией.

Первые дни меня не били, стараясь разложить морально и физически. Мне не давали пищи. Не разрешали спать. Следователи сменяли друг друга, я же неподвижно сидел на стуле перед следовательским столом — сутки за сутками. За стеной, в соседнем кабинете, по временам слышались чьи-то неистовые вопли. Ноги мои стали отекать, и на третьи сутки мне пришлось разорвать ботинки, так как я не мог переносить боли в стопах. Сознание стало затуманиваться, и я все силы напрягал для того, чтобы отвечать разумно и не допустить какой-либо несправедливости в отношении тех людей, о которых меня спрашивали…

Поэта ломали для того, чтобы пришить ему дело не о личной контрреволюционной деятельности, включающей тоннель до Бомбея, а групповой. Но группа означала не только предательство других людей, группа включала гарантированный смертный приговор. Заболоцкий пытки выдержал, до 1944 года сидел в лагере, потом вышел и поселился в Караганде, разрешение вернуться в Москву получил только в 1946 году. Прожил всего 53 года (успев записать перевод “Слова о полку Игореве”), а реабилитирован только в 1963 году после хлопот его вдовы.

Теперь факты из дела академика Николая Александровича Козырева: в 1936 году ему дали десять лет за попытку угнать реку Волгу. “В обвинении так и было написано: «Пытался угнать Волгу из России на Запад». — Я уже был тогда грамотным физиком, — рассказывал он Сергею Довлатову. — Поэтому, когда сформулировали обвинение, я рассмеялся. Зато, когда объявили приговор, мне уже было не до смеха”… – это отрывок из воспоминаний ученого. Матери и сестрам предложили отказаться от него публично, когда они отказались – все поехали в ссылку. Жену сослали в лагерь как жену изменника родины, четерыхлетнего ребенка сестрам удалось вырвать из детдома и забрать с собой.

В 1941 году будущему академику накинули еще десятку. Вот за что:

  • подсудимый — сторонник идеалистической теории расширения вселенной;
  • считает Есенина и Гумилева хорошими поэтами, а Дунаевского — плохим композитором;
  • заявил, что «бытие не всегда определяет сознание»;
  • не согласен с высказыванием Энгельса о том, что «Ньютон — индуктивный осёл»

Условно-досрочно освобожден по ходатайству коллег-ученых в 1946 году, реабилитирован в 1958.

Писатель Борис Пильняк праздновал день рождения сына, в разгар застолья в дверь постучал человек в роскошном белом костюме и очень вежливо попросил писателя “буквально на секундочку заехать к товарищу Ежову кое-в чем расписаться”. На дворе стоял 1937 году и все уже выучили, что означает это “буквально на минуточку подъехать расписаться”. Жена Пильняка попыталась дать ему собранный заранее узелок с одеждой, но он отказался поверить, его увозят навсегда. Пильняк поехал к комиссару госбезопасности сам, на своей машине, и домой уже не вернулся: гэбэшные палачи свое дело знали, после пыток писатель признался, что является японским шпионом

Следом за Пильняком была арестована его жена, актриса Кира Андроникашвили, и сослана в лагерь жён изменников Родины (АЛЖИР). Вторая жена Пильняка Ольга Щербиновская, с которой был давно оформлен развод, тоже была репрессирована.

Николая Олейникова, редактора журналов “Ёж”, “Чиж” и детского журнала “Сверчок”, в 37-м расстреляли, как троцкиста. Работя в архивах КГБ историки увидели признание Олейникова не только в троцскистской деятельности, но и в убийстве отца. Зачем следователям это было нужно, я объяснить не сумею, троцкизм уже был билетом на тот свет. Супругу Олейникова выслали из Ленинграда как жену врага народа.

Всеволода Мейерхольда долго пытали.

Меня здесь били — больного шестидесятишестилетнего старика, клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине, когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам […] боль была такая, что казалось, на больные чувствительные места ног лили крутой кипяток перед смертью, по очереди сломали все пальцы. A потом утопили в нечистотах — всё это мы узнали спустя много лет, после вскрытия архивов. Для отчётности написали, как положено: расстрелян, похоронен в общей могиле… 

Режиссера пытались выставить главой троцкистского заговора интеллигенции. Следователи пытались его заставить подписать признание в групповом терроризме – среди терорристов были имена Эренбурга, Леонова, Пастернака, Катаева, Эйзенштейна, Шостаковича. Мейерхольд подписал бумагу только на себя, чем страшно разозлил палачей. Перед смертью ему сломали все пальцы на руках и утопили в нечистотах, хотя в справке написали “расстрелян”. Его жена Зинаида Райх, протестовавшая против незаконных методов воздействия на супруга, была убита “неустановленными лицами”.

Осип Мандельштам в 1933 году написал самоубийственную эпиграмму “Мы живем под собою не чуя страны”.

Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлёвского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.

А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову, кует за указом указ —
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него — то малина
И широкая грудь осетина.

Прочел нескольким людям, включая Пастернака, который назвал это “самоубийством”. Кто-то из выслушавших донес. 1933 год – год относительно вегетарианский, Мандельштам отделался высылкой, закончившейся в 1937 году. Едва вернувшийся в Москву поэт вскоре был арестован по доносу секретаря Союза Писателей Ставского. Обвиненный в антисоветской агитации Мандельштам получает пять лет лагерей, во Владивостоке у него отказывает сердце и его тело еще долго остается непогребенным, валяясь с другими “зимними трупами”, сложенными штабелями.

Михоэлс был убит по личному распоряжению Сталина. Все обставили как несчастный случай на дороге, но после ареста Абакумова выяснилось, что убийство было заказным. Правда открылась только после расследования этого дела в 1953 году. 

Исаака Бабеля арестовали в сороковом году. Пытали, шили антисоветский заговор и терроризм, пытались заставить подписать участие в заговоре Олеши, Катаева, Эйзенштейна, Александрова и Михоэлса. Выбили признание в том, что он через Эренбурга шпионил в пользу Франции и докладывал французам о состоянии “советского воздушного флота” (???) В одних источниках говорится, что Бабеля расстреляли, но в архивах упоминается, что его отправили по этапу, он, обессилев, упал. И его просто оставили умирать на дороге. Написано, что его похоронили в общей могиле — но вряд ли кто-то вернулся за ним, мёртвым, чтобы донести его тело до общей могилы. Великий писатель умер в сугробе, в лесу — в сороковом, и кости его растащены зверями и птицами. 

И это – отдельные имена, примерно одно поколение… Сколько их еще было – известных и безвестных, уморенных, запытанных, расстрелянных без суда и следствия. Сотни тысяч тех, кто мог бы работать на благо страны, жениться, рожать детей, дожидаться внуков… все это – оборванные нити, перемолотые в лагерную пыль лучшие люди страны, кость нации…

Пришло время, правда открылась. И казалось бы – раз и навсегда ужаснувшись, народ сделал бы все, только бы этот кошмар не повторился. Что имеем? Архивы закрываются, репрессии объявляются “не такими уж и массовыми”, палачи становятся героями, а главный инициатор кровавой бойни – возвращается на все постаменты страны. Гордость и слава нации – вот кто он снова. Не Мандельштам, не Козырев, не Лихачев (о котором я тут не вспоминала, но кто тоже был репрессирован), не Михоэлс и не Хармс… Их палач и мучитель – вот у нас кто гордость и слава…

Ну что ж… наверное, стоит перефразировать известные слова Маяковского: если репрессии разжигают, значит, это кому-нибудь нужно.

Leave a Comment