Рассказ, анонимный. Не удивляйтесь, если скоро его перепечатают во всех СМИ Украины.
Встретила вчера одноклассника. Вовку. Сидели с ним за одной партой в десятом классе, он мне говорил, что я Наташа Ростова, а он – Пьер Безухов. Я хохотала и обещала, что никогда не выйду за него замуж. Вовка был белобрысый и кудрявый, как синеглазый одуванчик, а еще он был двоечник и душа класса.
Сейчас Вовкин череп брит налысо, а щеки поросли трехдневной рыжеватой щетиной. Он припадает на правую ногу, а в бледно-голубых глазах его такая страшная пустота, что заглядывать туда… да лучше не заглядывать, целее будешь. Вовка на днях вернулся с Донбасса.
Понимаешь, – говорит он мне, сминая уже третью сигарету в пальцах, табак разлетается мелко по столу – у нас курить нельзя в кафе, но мы в какой-то рюмочной, они как-то вывернулись, вот и пепельницы у них стоят, а над ними летит табак из-под Вовкиных пальцев, коричневый, Кент единичка, – там не было страшно. Там было никак. Ну то есть, ты лежишь, у тебя автомат, и ты сам этот автомат, ты не думаешь, потому что если хоть на секунду ты откроешь заслонку, позволишь мозгу не то что включить, начать включать хоть какую-то мысль, то все – тебе конец. Ты просто лежишь, или бежишь, или сидишь, скрюченный так, как никакая йога не скрючивается, и хуяришь из этого автомата куда-то вперед, не глядя, не думая.
А еще Вовка побывал у сепаров в плену. Про плен он рассказывать не захотел, сказал только, что было там нормально, никто особо не бил, так – несколько тычков для проформы, раз в день кормили, держали в подвале, который даже и отапливался немного. Но одну историю он все же рассказал.
Соседом Вовки по подвалу был некий пацан откуда-то из-под Харькова, Семен. Сема. Сема все скучал по своей девчонке, которая осталась дома, переживал – ждет или не ждет. В общем, все, как обычно у молодых пацанов. И вот каждый день Сему уводили на допрос к командиру батальона. А командиром у них был некий Кустурица. Как его звали на самом деле и откуда он родом, пленные не знали, а сепары им не рассказывали. Лохмат был тот Кустурица, как и балканский режиссер, в честь которого, видимо, и погоняла у него. А нрав у него был лютый, бешеный. Рассказывали, что одного пленного он до смерти забил – даже не забил, а просто раз ударил, но так, что солдатик там же, около Кустурицы, и лег. И больше не поднялся. Заставлял пленных рвать и топтать украинский флаг, за отказ – жестоко избивал, кулаками, ногами, всем, что под руку подвернется, и отправлял в другой подвал, а что там с ними делали – только слухи ходят, но никто из того подвала больше не вернулся. Правда, когда смекнул, что в “нормальном” подвале уже никого почти не осталось, что можно над нашими бойцами издеваться до бесконечности, но они скорее умрут в муках, чем плюнут на священный флаг своей родины, эти забавы свои прервал.
И вот Сему водили каждый день на допрос к этому Кустурице. Каждый раз после допроса Сема сидел в углу по два-три часа, бледный, и молчал. Ничего и никому не говорил, как ни просили его рассказать. Сидел на корточках и смотрел в одну точку. Потом его начинало колотить так, что голова его билась о стену, ребята оттаскивали его от стены, укладывали, держали руки и ноги. Потом Сема приходил в себя.
Так прошла неделя или две. И вот наши бойцы взяли то колорадье гнездо. Бой был жесткий, наши потеряли четыре человека, но трупов сепаров было в десятки раз больше, они валялись везде, друг на друге, кто без рук, кто без ног, пристрелили и тех, кто пытался бежать, нечего трусам совать свой нос в пекло войны. И вот Вовка, когда выбрался из подвала, решил найти Кустурицу. Трупы к тому моменту сложили штабелями у стеночки, Кустурица лежал сверху – и тут остался самым главным. Вовка подошел к нему поближе – Кустурица был прошит очередями насквозь, рука у него завернулась куда-то за спину, так, как у живых не заворачивается, путаные волосы застыли слипшейся кровавой массой, одного глаза не было, а второй, черный, смотрел прямо на Вовку. И вот Вовка потянулся зачем-то глаз ему закрыть, больно жутко, говорит, смотрел он, как вдруг Кустурица подмигнул ему. Вовка тертый мужик, много где бывал, много, что видел, последние полгода между жизнью и смертью, но тут, рассказывает, отскочил на метр и захотелось перекреститься. А когда подошел обратно, глаз у Кустурицы был закрыт, и ухмылка его кривая на пол-рожи опала будто, смазалась вниз лица.
А Сема до свободы не дожил. За день перед штурмом умер у ребят на руках. После очередного допроса не сам уже пришел, принесли его, забросили в подвал. Был он бледный, ни кровинки, и ребята заметили, что очень уж худой, одни кости торчали сквозь тонкую кожу.
Вовка же после Дебальцево решил с войной завязать. Приехал в Москву на пару дней навестить маму. И вот, говорит, не поверишь. Стою я у метро Кузнецкий мост, курю, кореша жду, как вижу в толпе будто Кустурица – лохмы его прям торчат. Я, говорит, сморгнул пару раз, смотрю – ну точно он. Стоит боком, рука на перевязи. И вдруг, говорит, оглянулся и посмотрел прямо на меня. Одного глаза нет, а второй страшный, черный. Подмигнул, ухмыльнулся и вдруг пошел куда-то, я зав ним, но догнать не успел, потерялся в толпе.
Вовка наконец-то закурил и посмотрел прямо на меня. Я, говорит, уезжаю завтра. Кореш едет на Соловки, я с ним.
Такие дела.