Недавно узнала, что роман “Мастер и Маргарита” могут изъять из программы школы. Крепко задумалась… Правильно ли будет то, что этот роман перестанут изучать в школе, а, следовательно, шанс быть прочитанным хотя бы вскользь у книги станет еще меньше.
С одной стороны, роман явно сложен для восприятия 15-16 летними подростками, слишком сложные темы поднимаются там, слишком напряженные чувства испытывают герои, слишком много там пластов и слоев – чтобы быть понятыми теми, кто еще недавно перестал играть в куклы и машинки. С другой стороны – как можно избавлять школьную программу от одного из самых гениальных произведений русской литературы 20 века? Ведь если роман заинтересует, то есть шанс, что человек прочтет его в более зрелом возрасте. С третьей стороны – где взять учителя, который сам поймет и растолкует ученикам, что за глубины кроются в этом романе.
Сложный вопрос и я так и не поняла еще, что думаю по поводу вероятного изъятия романа из обязательной школьной программы.
Но что я знаю наверняка – это то, что в школе преподносится версия, которая с большой долей вероятности является мифологизированным восприятием этой книги, восприятием той категории советских людей, которые не являлись той аудиторией, на которую расчитывал Булгаков, когда писал свой роман. Ведь начал он писать его в 1928 году, а закончил – в 40-м, уже будучи смертельно больным и надиктовывая Елене Сергеевне последние вставки в роман. То есть писатель расчитывал, что роман будут читать его современники, то есть люди, отягощенные пониманием многих реалий, которые из нас выбило советское образование. Как иностранцам да и современной молодежи совершенно непонятен эзопов язык московских глав, так нам без определенной подготовки не понятны христианские моменты романа.
Во-первых, сразу хочу сказать, что Булгаков был человеком верующим. По результатам переписи населения, в 1937 году половина страны обозначила себя верующими. Это означает, что эти люди изучали Закон Божий в школе, имели христианское детство и юность и им не нужно было расписывать и объяснять многое, что нужно объяснять современному человеку, который может быть совершенно не знаком ни с церковным календарем, ни с праздниками, ни со службами, ни с Библией вообще.
У Булгакова было церковное детство. Оба его деда были священниками, а отец, Афанасий Иванович Булгаков (1857-1907), — профессором Киевской Духовной Академии, оставившим ряд монографий по сравнительному богословию . Крестный отец Михаила – профессор Киевской духовной академии Н. И. Петров, несмотря на большую разницу в их возрасте, был позже другом своего крестника. Венчал Михаила Афанасьевича святой новомученик протоиерей Александр Глаголев (он, кстати, тоже был богословом и выступал экспертом по делу Бейлиса). Знаменитый богослов протоиерей Сергий Булгаков также находился в родстве с Михаилом Афанасьевичем.
Как пишет биограф писателя М.Чудакова– «тому, кто размышляет над биографией и творчеством Булгакова, всегда надо иметь в виду: что бы ни происходило со старшим сыном доктора богословия в первые годы после смерти отца и в последующие десятилетия – все это воздвигалось на фундаменте, заложенном в детстве: он был уже невынимаем».
Да, были срывы, были попытки заниматься оккультизмом и спиритизмом, но прошу заметить, это было в 18 лет (а кто в это время не срывается и не ищет?)
Одной из причин разрыва с первой женой (Татьяной Николаевной) было ее откровенно враждебное отношение к религии. Елена Сергеевна Булгакова – вспоминала: «Верил ли он? Верил, но, конечно, не по-церковному, а по своему. Во всяком случае, когда болел, верил – за это я могу поручиться”.
И до хулы на Бога и Церковь Булгаков все же никогда не доходил. Ему пробовали заказывать антирелигиозные пьесы – и он отказывался (и это в 1937 году!) .
Вот булгаковский дневник: «19 октября 1922. Итак, будем надеяться на Бога и жить. Это единственный и лучший способ…”
“Помоги, Господи, кончить роман”, — так был надписан Булгаковым один из черновых набросков к главам романа в 1931 году.
За несколько дней до смерти в дневнике его жены Е. С. Булгаковой появляется запись: «6 марта 1940 г. Когда засыпал: «Составь список… список, что я сделал… пусть знают…». Был очень ласков, целовал много раз и крестил меня и себя – но уже неправильно, руки не слушаются.. ”
Итак, не голословное утверждение, а цитаты из дневников Булгакова и его супруги Елены Сергеевны говорят о том, что Булгаков верил…
Сразу хочу оговориться, что данный текст будет содержать как реферативное изложение альтернативной критики романа, так и мои собственные мысли по этому поводу. Свои мысли буду как-то выделять, не хочу, чтобы вечь текст был принят за мою попытку приписать себе работы других людей.
Что же за роман в романе, что за пилатовские главы? Есть ли это Евангелие от Булгакова? Или Евангелие от Мастера? Или от Воланда…
Не будем забывать, что Булгаков – гений, владевший языком феноменально. И вот как он описывает своего героя Иешуа (кстати, очень близкого к толстовскому).
Иешуа заискивающе улыбнулся..» ; «Иешуа испугался и сказал умильно: только ты не бей меня сильно, а то меня уже два раза били сегодня» ; «Иешуа шмыгнул высыхающим носом и вдруг такое проговорил по гречески, заикаясь». Булгаков не мальчик в литературе. Если он так описывает персонажа – то это не его герой .
«Пилатовы главы», взятые сами по себе – кощунственны и атеистичны. Они написаны без любви и даже без сочувствия к Иешуа. Мастер говорит Ивану: «Я написал роман как раз про этого самого Га-Ноцри и Пилата” . Довольно-таки пренебрежительное упоминание…
Об Иешуа Мастеру говорить неинтересно: «Скажите мне, а что было дальше с Иешуа и Пилатом, – попросил Иван, – умоляю, я хочу знать. – Ах нет, нет, – болезненно дернувшись, ответил гость, – я вспомнить не могу без дрожи мой роман. А ваш знакомый с Патриарших прудов сделал бы это лучше меня»…
Мастер абсолютно чужд идеологии всепрощения, которую он вкладывает в уста Иешуа: «Описание ужасной смерти Берлиоза слушающий сопроводил загадочным замечанием, причем глаза его вспыхнули злобой: – Об одном жалею, что на месте этого Берлиоза не было критика Латунского или литератора Мстислава Лавровича» (гл.13).
Значит, не только Булгаков, но и Мастер не сочувствует тому Иешуа, который появляется на страницах романа о Пилате.
А Мастер еще не очень-то по сердцу и Булгакову: «Вы – писатель? – спросил с великим интересом Иван. – Я – мастер, – ответил гость и стал горделив, и вынул из кармана засаленную шелковую черную шапочку, надел ее, а также надел и очки, и показался Ивану и в профиль, и в фас, чтобы доказать, что он действительно мастер» .
Согласитесь – странный способ доказывать свою литературную талантливость…
Писатель создает образ вроде-бы-Христа, образ довольно заниженный и при этой не вызывающий симпатий у самого Булгакова.
Можно предположить, что Булгаков отождествил Иешуа с Иисусом Христом, причем в Христе он видел своего личного врага, а потому и высмеял Его так жестоко. Но если это именно булгаковский взгляд на Христа – то он непонятен именно биографически. Почти все детали и сюжетные повороты московских глав романа так или иначе разрабатывались Булгаковым в других его произведениях. Но ничего похожего на «пилатовы главы» из под его пера не выходило. Ни рассказов, ни статей, ни фельетонов, в которых затрагивалась бы евангельская тематика, прежде у него не было.
Неужели человек, который отказывался писать атеистические сценарии по госзаказу, решил это сделать по порыву сердца? Неужели тот, чье сердце отвращалось от атеистических карикатур, в своем закатном произведении, произведении, о котором он знал, что оно – последнее – стал осваивать новый для себя жанр травли верующих?
Тогда зачем он выставил Христа в нелепом виде?
Может, не свое мировоззрение Булгаков вложил в анти-богословие Мастера? Не поставил ли Булгаков между собой и Мастером некоего посредника, в послушании которому и находится творчество Мастера? Ведь «пилатовы главы» существуют не автономно, а в рамках большего произведения. Структура «Мастера и Маргариты» – роман в романе. Может, кто-то из персонажей большого романа, имеющих влияние на Мастера, заинтересован в том, чтобы Иисус выглядел как Иешуа?
Точно ли, что среди персонажей большого, московского, романа именно и только Мастер является автором романа о Пилате?
Тут следует немного отвлечься…
Седьмое доказательство, предъявленное Берлиозу… Почему седьмое? И где первые шесть. Тут вспоминаем рассказ о Канте, которые разрушил пять доказательств бытия Бога, чтобы в несмешку над самим собой соорудить шестое. Иванушка очень хотел его за это на Соловки упечь (кстати, на Соловках был лагерь, куда ссылали духовенство). И седьмое доказательство – это доказательство чего? Бытия Воланда, тьмы. Это не доказательство, которое удовлетворило бы атеистов, как раз атеисты Воланду не нужны. Ему нужны те, кто в конце вслед за Маргаритой воскликнет “Великий Воланд”. Вот кому нужно выставить Иешуа как неудачника-идеалиста. И вот кто использовал для этого талант Мастера, чтобы написать свое Евангелие.
Но еще один вывод можно сделать из этого “седьмого доказательства”…
На философском языке сюжет «Мастера и Маргариты» изложил Н. А. Бердяев. По его мысли именно из неизмеримого могущества зла в мире следует бытие Бога. Ведь если зла так много, и тем не менее встречаются редкие островки света – значит, есть что-то, не позволяющее тайфуну зла переломить тростники добра. Есть какая-то более могущественная сила, которая не позволяет океанскому прибою размыть прибрежные пески. У сил добра, столь редких в мире сем, есть тайны стратегический резерв – в мире Ином. Небесконечность могущества зла есть доказательство бытия Бога…
О несамостоятельности работы Мастера над своим романом говорит многое. Во-первых, то, что у Мастера нет своего личного имени. У Булгакова мастер – это замена имени, отказ от имени. Имя не нужно, когда жизнь человека (персонажа) сводится к некоей одной, важнейшей его функции. Человек растворяется в этой функции. И по ходу булгаковского повествования Мастер растворяется в написанном им романе и в своей зависимости от Воланда.
Во-вторых, то, что рассказ о Пилате начинается до появления Мастера на арене московского романа и продолжается уже после того, как Мастер сжег свой роман. Кто же начинает и кто завершает? – Воланд.
Трижды и тремя разными способами вводится пилатова линия в текст московского романа. Сначала как прямая речь самого Воланда. Затем – как сон Иванушки, и, наконец, как рукопись романа Мастера. При этом стилистически, сюжетно, идейно текст из всех трех источников оказывается поразительно един. Кто может контролировать все три этих источника? Если роман есть произведение только Мастера – то лишаются ответа два вопроса: 1) откуда Воланд мог знать роман московского писателя, с которым он якобы даже и не был знаком в первый день своего пребывания в столице СССР? 2) Как роман Мастера мог войти в сон Ивана Бездомного?
Но эти вопросы снимаются, если предположить, что Воланд изначально вдохновляет Мастера в его творчестве. Мир снов, наваждений и теней – это родной мир Воланда. Только Воланд имеет достаточно сил для того, чтобы воспользоваться всеми тремя вратами. Значит, он и есть подлинный автор этой антиевангельской версии евангельских событий.
(продложение следует)…