Итак: каким мифом одержим человек, старающийся возродить язычество? Отбросим конъюнктурщиков вроде господина Задорнова – этот если почувствует запах денег и славы будет возрождать хоть ламаизм на просторах отдельно взятого государства, где ламаизма отродясь не водилось… И посмотрим на людей, которые и правда обращаются к тому, что называют “истоками”.
Происходящее сейчас в России и Украине (там тоже возвращаются) до боли напоминает то, что происходило в другой стране около 70 лет назад. Нация этой страны, находясь в глубокой депрессии из-за геополитического положения, вышла из реальности христианского мировосприятия и вопреки всему оказалась одержимой идеей собственного величия. Казалось бы: на дворе тридцатые годы 20-го века, наука переживает расцвет, страна более тысячи лет живет в реальности христианства – но как пережить то, что весь мир поделен между европейскими странами, а Германия не имеет ни одной колонии, народ чувствует себя запертым в границах небольшого государства, тогда как мир принадлежит странам, ничуть не лучше ее самой.
Зачастую результатом депрессии человека является регресс в более счастливые времена, скажем, во времена детства. Так и депрессия целой нации (обусловленная целым рядом причин) имела последствием регресс в детство. Языческое детство нации: в мир Одина и Локи, Вальгаллы, великих богов и богинь, воителей и прекрасных дев. Люди, уже знавшие о больших открытиях в физике, химии, математике, жившие в мире без белых пятен, в реальности эволюционизма Дарвина вдруг оказались одержимыми более чем странной теорией полого мира и великого льда, сверхчеловека и сверхнации, великих ариев и их наследия. Их очаровали языческие ритуалы вроде хождения с факелами, их не оттолкнули гекатомбы жертв и имперские замашки их властителей. Нация оказалась охваченной мифологическим мышлением – и результаты этого все мы знаем.
Что, если попытаться провести параллель с нынешним временем? Распад СССР, когда Россия потеряла квази-колонии в виде союзных республик, почти тридцать лет перестройки страны, которая все так же остается в стадии страшного контраста между бедными и богатыми (что говорит о неразвитости экономики и политики), которая сползла в соцреализм образца махрового застоя – когда свободы слова нет, бюрократический аппарат распух до неприличия, законности нет, политзаключенные есть, пограничные территориальные войны есть, культ личности правителя тоже есть. Что если предположить, что великий народ (а ведь народ великий без скидок и поправок) не в силах пережить эту депрессию и тоже готов регрессировать в детство? Регрессировать к языческому прошлому, которое и является детством человечества…
Чем объяснить увеличивающуюся популярность идей, которые, казалось бы, должны быть раз и навсегда быть обозначенными как миф людьми, живущими уже в десятых годах 21 века? Чем объяснить идентификацию себя со славянами (причем подробность о том, что славян было много, что жили они на огромных пространствах и различались друг от друга так же, как и современные народы Европы – эта подробность как-то не особенно занимает людей, одержимых этой идентификацией)? Чем объяснить возведение себя вообще к ариям, как к народу, породившему славян (и где связь с тем, кого породили арии 70 лет назад)? Чем объяснить переход к почитанию языческих богов, причем факты, что славянские мифы были несформированы, что не было единого, если можно так выразиться “национального” мифа (попытки его установления, введения единого божества и пантеона богов, общих для всех племен, были предприняты Владимиром Красное Солнышко буквально за пару лет до крещения Руси) – эти и другие факты не особенно занимают обращающихся.
Наново создаваемый артефакт, придумываемый нашими современниками (иногда с очень туманными биографиями) мифология, приписываемая славянам, все-таки являются очень привлекательными для людей. И если все это ими игнорируется, как игнорировались в свое время немцами личности тех, кто вовлекали их в область языческого мифа, значит, можно подозревать некую общечеловеческую одержимость мифом, когда КТО и КАК его преподносит уже не обсуждается с точки зрения критического мышления. Уже не важно комсомольское прошлое новоявленного адепта, тоскливый картонный язык его работ (в Третьем Рейхе пропаганда все же была поставлена на хорошие рельсы и остается только Богу молиться, чтобы не нашлось в России талантов, согласных обслуживать неоязычество), противоречие работам ученых, всю жизнь занимавшихся историей и филологией, в конце концов, не важна перекройка мифа, которая, собственно, его убивает…
Мифологическое мышление поднимается из коллективной психики и очаровывает человека. И пусть в стране все ближе катастрофа, бессознательное дает грезы о великих предках, живущих в бескрайних степях или вековечных лесах, о могучих богатырях и прекрасных девах, о светлых обрядах и единении с природой, с которой городской житель последний раз был един никогда, о былом величии и врагах, которые не дали ему развиться в нечто потрясающее в планетарных масштабах…
Печально то, что все это проходилось – и результаты пройденного еще живы в памяти тех, кто прошел кошмар одержимости другого народа языческим мифом своего прошлого. Но перед силами коллективной психики все бледнеет и меркнет, она обладает властью над нашим дневным сознанием – и ее очарование спадает только тогда, когда ей противопоставлено еще что-то… Скажем, осознание того, что реально происходит, способность критического взгляда на себя и происходящее со стороны. Но увы, кто из нас обладает этим в полной мере?
Я действительно не знаю, что из этого всего выйдет, когда я начинаю проводить параллели, мне становится страшно. Я не вижу в неоязычестве декларируемого миролюбия и стремления лишь только обратиться к истокам. Если речь идет о настоящем возрождении настоящего язычества – тогда возвращение будет пугающим. Языческий мир – мир жестокий и страшный, если смотреть на него глазами современного человека, обезображенного гуманитарными стандартами. Он страшный и пугающий тем, что пробуждаемые им силы человеческой психики не контролируются дневным сознанием человека, его обряды, даже если их каким-то чудом извлечь из глубины веков и провести человека сквозь них в их первозданном виде, – иногда лежат даже за пределами уголовного кодекса. Языческий мир – это не мир пасторальных песенок у майского дерева и плясок у костра в льняных рубашках с вышивкой и венками из трав Средней полосы России. Языческий мир – это еще и мир мистерий и жертвоприношений, далеких от простых песенок и танцев.
Вот пара цитат из работ ученых по славянскому язычеству:
Самое раннее из известных свидетельств о жертвенных петухах принадлежит византийскому писателю второй половины X в. Льву Диакону. Он сообщает, что предводительствуемые киевским князем Святославом (945—972) русские войска, осажденные в крепости Дерестр (древний Дурострум, современная Силистрия), в конце весны и в начале лета 971 г. совершали в водах Дуная языческие жертвоприношения: они, в частности, утопили грудных младенцев и петухов, что составляло часть погребального обряда в память павших в сражениях с византийцами воинов. Арабский путешественник первой трети X в. Ибн-Фадлан пишет, что при погребении одного знатного руса на Волге в погребальную ладью были брошены жертвы — заколотые петух и курица. В одном памятнике средневековой русской учительной литературы также содержатся аналогичные сведения: “Убогая куряти, яже на жертву идолом режутся, иныи в водах потопляеми сут”.
(Источник: “Культурное наследие древней Руси”. Москва, 1976)
или
Главным религиозным языческим обрядом было жертвоприношение. Жертвы у славян делились на бескровные и кровавые. Бескровные жертвы приносились демонам, «родителям», берегиням. Так, жертвой домовому являлся сметаемый в угол сор (ритуальное значение этой жертвы закрепилось во фразеологизме «выносить сор из избы» как оберег к сохранению мира, лада в доме), спрятанные в щели дома остриженные волосы и ногти. Чтобы умилостивить банника, люди после мытья оставляли ему веник, мыло и воду. Дворовому, скотнику, овиннику и кутному богу, которые обитали в хлеву и заботились о скоте, запасах зерна и сена, оставляли в углу хлева немного хлеба и творога. Лешему на перекрестке дорог оставляли яйцо, чтобы он вернул заблудившуюся корову. В снопе оставляли так называемую «велесову бороду», чтобы урожай был хорошим.
Кровавые жертвы приносились Перуну, Святовиту, Триглаву, Яриле и другим богам. Жертвами могли быть как животные или птицы, так и люди. Арабский путешественник Ибн-Фадлан (X в.), описывая похороны знатного руса, рассказывает и о жертвах, приносимых во время похорон: куры, собаки, коровы, кони, девушка-наложница. В «Повести временных лет» под 983 г. рассказывается о принесении в жертву Перуну юноши-христианина, на которого пал жребий. Однако человеческие жертвы славянами приносились не очень часто. Более распространенными были жертвы домашних или диких животных, причем после жертвоприношения следовал пир, на котором принесенный богам дар съедался. Несъедобные части жертвенного животного (голова, кости, внутренности и прочее) после совершения над некоторыми из них гадания, если оно входило в обряд жертвоприношения, зарывали в землю, сжигали или топили в воде. В некоторых случаях их сохраняли как чудодейственный талисман. На этот обычай указывают соблюдаемые в некоторых местах обычаи зарывать кости пасхального барашка на ниве, чтобы предохранить посевы от града; или сберегать, а затем бросать их в огонь во время грозы, чтобы молния не ударила в избу и тому подобное.
(Бычков А.А. Энциклопедия языческих богов. Мифы древних славян. М., 2001. С.67.)
Беда тому, кто вдруг решил, что он может что-то отрезать и выкинуть, а что-то взять с собой из этого мира. Нет, он войдет в его жизнь полностью и целиком, через собственное бессознательное, в котором живет память предков, через общую одержимость его сотоварищей по вере, он войдет целым и неделимым, каковым он и живет во всех нас, записанным на белковом уровне в генокоде.
Что будет тогда? Я не знаю… Просто очень надеюсь, что история, улетавшая в небо дымом печей Бухенвальда и Треблинки, усеявшая землю костями миллионов убитых, обагрившая кровью воды морей и океанов по всему миру – не повторится.