Обозначаю свои мысли именно пробами размышлений, потому что, как оказалось, я ничего не знаю о неоязычестве, а то, что узнано, почему-то просит убрать из слова все, что идет за приставкой НЕО- и заменить чем-то, что бы подходило по смыслу больше. Потому что к самому язычеству неоязычество имеет настолько отдаленное отношение, что даже астрология и астрономия, химия и алхимия, психология и парапсихология на этом фоне кажутся сиамскими близнецами…
Подозреваю, что начинать придется из такого совсем не прекрасного далека, что возвращение к собственно к теме будет извилистым, как путь по горному серпантину. Но все же попробую, а ежели по дороге рискну сломать ногу – будет мне наука, что начала писать раньше, чем мысли в голове вызрели и стали готовы упасть на экран монитора.
Что же можно сказать о классических языческих системах, которые довольно известны не только исследователям, но и рядовому обывателю по адаптированным мифам и легендам, издаваемым еще во времена нашего детства? Самые известные языческие системы – греческая (римская) и северо-европейская. Чуть менее известные, но неплохо изученные – индейская и африканская, слагающиеся из огромного количества частных языческих систем племен, обитавших на обоих континентах.
Во-первых, языческие системы даже отдаленных друг от друга народов имеют очень много общего. Объяснение этому феномену было высказано отцами психоанализа, в частности К.Г.Юнгом, который предположил, что языческие системы являются вербализованными, выведенными в область слова системами взаимоотношений между собой частей человеческой психики. И вот тут мне придется сделать первое отступление.
Вот уже более ста лет психологами принята двусоставная модель человеческой психики (есть вариации, есть более подробные классификации), но в общем и целом психика человека состоит из сознания и бессознательного. Сознание – это потенция, возможность, заложенная в том океане бессознательного, в котором мы находимся еще в утробе матери. Оно появляется позже, чем мы родились на свет, оно подобно пленке, тонкому льду на глубокой воде нашего бессознательного. Чем глубже в бессознательное, тем больше у нас, у человеков, общего между собой. Там, в этой глубине воистину несть ни эллина, ни иудея, ни мужчины, ни женщины, ни старика, ни ребенка. Там, в этих глубинах, живут неосознаваемые нами архетипы, которые, тем не менее управляют нашей дневной жизнью, а иногда захватывают нас настолько, что мы теряем способность жить в той реальности, которую мы зовет окружающим миром и считаем за единственную. Там живут “Великая мать”, которая не имеет ничего общего с нашими человеческими матерями, там живет “Великий колдун” и “Вечный ребенок”, “Странник издалека” и “Воительница”, “Великий дракон” и “Герой”, “Великое сокровище” и “Карлик”… И это лишь малая, ничтожная часть из тех архетипов, которые бы я могла еще перечислить.
Откуда они взялись в нас, зачем они туда вложены – вряд ли мы когда-нибудь узнаем это. Но ученые могут с большой долей уверенности сказать, что мифологические системы, называемые языческими (от слова “языки” – народы, от латинского pagan -сельский, народный) – это системы, которые – нельзя сказать “выдуманы” – скорее, можно говорить выведены из системы бессознательного в область сознания. Это системы, которые человек ОСОЗНАНИЛ, то есть вывел в область сознания, чтобы постичь и их, и себя, и окружающий мир.
Это система, которая стала попыткой постичь себя и мир в реальности, когда в падшем мире Бог оказался отделенным от человека “царством воздушных князей”, когда прямое знание о Боге и сотворенном Им мире было утеряно и остались лишь попытки заполнить пустоту чем-то, что смогло бы удовлетворить гностическую потребность человека, что могло бы объяснить мир и его самого… Какие-то знания “добывались” из себя, из глубин собственного бессознательного, что-то прозревалось из-за границ Вечности (именно поэтому на языческие воззрения христианство никогда не смотрело исключительно как на полное порождение человеков и возможную инспирацию падшими духами), что-то действительно навязывалось падшими ангелами, чьим миром стало воздушное царство, но что-то прозревалось вопреки отрезанности мира человечества от Божьего царства.
Но так или иначе языческие системы древних народов удивительно схожи между собой. Скажем, трехчастная система мира: “надземье” – мир богов, “средний мир” – мир людей, “подземье” – мир посмертия и демонов. Или узурпация власти над миром: практически во всех известных языческих системах бог-творец изгоняется неким самозванцем, который и правит миром, тогда как сам творец остается где-то в стороне (самая известная история – Зевс, оскопивший отца Кроноса, оскопившего, в свою очередь, своего отца Урана, который и сотворил мир). Или мотив инцеста, где главный бог пантеона берет себе в жены сестру. Или мотив пожирания своих детей, борьбы с чудовищем, бунта против верховного бога и последующего наказания, спуска в царство мертвых и обретения божественных привилегий смертным.
Все эти варианты так или иначе можно встретить во всех мифах древних язычников. Что дает веский повод предположить об их едином источнике: не географическом, а именно психологическом. Они почерпнуты человеком изнутри самого себя, это попытка объяснить мир силами собственной души. И именно это объясняет то, что мы до сих пор бываем захваченными этими образами, они управляют нами гораздо больше, чем нам кажется. Они приходят к нам во снах и фантазиях, они заставляют нас мечтать – не понимая, почему мы мечтаем именно об этом (скажем, столь милый сердцу любой женщины образ рыцаря издалека – это архетип “Странника издалека”, который когда-то являлся участником древнейшей мистерии лишения девушки невинности).
И вот снова мне придется отвлечься, чтобы объяснить этот пассаж.
Язычество – это не только попытка объяснения происхождения мира и человека, это еще строжайшая регламентация человеческого бытия, это модель ОТНОШЕНИЯ человека к миру, себе и другим существам этого мира.
Язычество – это модель мира, где человек существует как часть этого мира, причем не главная часть, а один из винтиков, один из частей этого механизма. Подтверждением этого является литература. Поскольку древние памятники греческой литературы дошли до нашего времени, мы можем проследить, скажем, у Гомера, отношение человека к миру и своей роли в нем. Человек осознает себя лишь частью, листом на дереве, который сегодня зеленеет и существует, а завтра опадает – поскольку пришел его срок. И главное тут – не судьба отдельного листа, а судьба дерева, то есть судьба полиса, города-государства. Лишь он важен, а человек – приходит и уходит, ибо такова его судьба. И только Вергилий начинает ставить другой вопрос, в корне отличавшийся от гомеровского: “А как же Я, человек, живущий сейчас? Какая роль у меня в этом мире, зачем я иду сюда и почему должен уйти?”. Но не буду отвлекаться…
Осознавая себя частью этого мира, человек пытался регламентировать отношения с целым, с миром, посредством ритуалов. Именно ритуал является неотъемлемой частью взаимоотношения человека и мира, а поскольку и боги являются частью этого мира (причем не творцами, а всего лишь такими же тварями, хоть и бессмертными), то и с этими частями мира можно выстроить отношения при помощи того же ритуала.
Есть еще один нюанс: подобное осознание себя лишь частью мира, выстраивает совершенно особым образом саму психику человека. Он не выделяет себя, не отделяет от мира, он – такая же его часть, как дерево, нимфа, камень, бык в поле, звезда в небе, камыш у реки или бог на Олимпе. Объект и субъект еще не разделены. В современном мире такое можно наблюдать у ребенка: в детстве мы переживаем стадию мифологического мышления, когда мы еще не отделяем свое Я от мира родителей, от мира дома, мы не разделяем вымысел и реальность, мы все в детстве – язычники в самом прямом смысле этого слова. Мы – часть чего-то, и пока не можем мыслить себя как нечто отдельное.
И для того, чтобы воздействовать на мир, язычнику нужен ритуал. Некое действо, которое, по его мыслям, может воздействовать на другой объект мира и помочь получить то, что в данный момент требуется.
Скажем (возвращаясь к нашему рыцарю в сияющих доспехах) нужно, чтобы женщина в браке не регрессировала к образу отца в случае, если брак окажется неудачным. В древности люди вовсе не были тупыми необразованными идиотами, как о них зачастую думают современные люди, причем основанием для таких мыслей служит то, что древние считали, что земля плоская или не знали таблицы Менделеева. Нет, во многом древние люди были гораздо мудрее нас, и живя в действительной гармонии с природой (не нынешней декларируемой гармонии тех, кто провозглашая ее, все же пользуется электричеством, даваемой атомными станциями или кушает генно-модифицированную пищу) – нет, в то время гармония была полной, потому что человек не выделял себя из природы, он действительно был с ней единым целым… так вот, живя в этой гармонии, люди лучше понимали движения собственной психики, поэтому во избежание того самого регресса в сторону отца, сформировали ритуал переноса образа отца на образ пришельца издалека.
Тот самый ужасающий современных мало читавших девушек рассказ о праве первой брачной ночи… Ах, какая все же ошибка современного человечества, глядящего на собственное прошлое сквозь стекла очков современности. Все эти феминизированные дамы, рассматривающие древних героинь и пытающиеся объяснить их поступки на современный лад, вынося подчас совершенно невменяемые вердикты “эта – дура, а та – слабачка”…
Ритуал переноса образа отца на другого мужчину. Желательно того, кто пришел в селение на одну ночь и больше туда никогда не вернется, кто сформирует у девушки образ мужчины, ставшего ее первым партнером, сделавшего ее женщиной – и больше никогда к ней не возвращающегося. Именно к нему, к этому образу, будет она обращаться, если муж сделает ее несчастной. Не к отцу под крылышко захочет она вернуться, а к тому незнакомцу, чье имя осталось ей неизвестным и кто унес с собой ее девичество. Кто не побоялся злых духов, охранявших ее (многие народы считали, что девственность охраняют злые духи, которые могут отомстить тому, кто похитит невинность у женщины) и ввел ее в мир женщины с его супружеством и деторождением.
Именно поэтому когда мир становился все более тесным и незнакомцы издалека должны были действительно быть совсем издалека, в борьбу со злыми духами должен был вступить некто, кто оставался бы для женщины все так же недоступным. И выбор пал на вождей, жрецов и потом – и на сеньоров. Отголоски этих ритуалов – в порче помещиками крепостных девок, в бессознательной очарованности женщин 21 века образом рыцаря на белом коне, который явится вдруг и увезет с собой, даже в объявлениях в интернете про “продам невинность состоятельному господину”.
Ритуал – код взаимоотношения язычника и мира. Язычник не просто верил, он ЗНАЛ, что при помощи ритуала может воздействовать на богов и духов. Крестьянин, берущий с собой на первую борозду жену, вступающий в ней в соитие прямо на земле – не развратничает на свежем воздухе. Он воздействует при помощи ритуала на богов плодородия и обеспечивает хороший урожай на следующий год. Отец, приносящий в жертву богине Лакшми первого ребенка, воздействует на нее, чтобы она дала ему богатство и влиятельность. Некто, выливающий кровь черного козла в яму в земле, воздействует на богов подземного мира и освобождает на время душу умершего.
Ритуал, мистерия – это необходимость, это ключ к языческому миру, без него постичь этот мир не представляется возможным.
Ритуалы древних были иногда вполне милы и невинны, как на современный взгляд, вроде украшения дерева нимф цветными ленточками девушками, уже вышедшими замуж, или плевка на руки и поворачивания к восходящему солнцу в Центрально-африканских племенах, символизирующих дар жизненной энергии, маны, дневному светилу. Но по большей части они странны, иногда страшны и совершенно непонятны для нас. Ритуальная проституция, дионисийские оргии менад, разрывающих в буквальном смысле на части любого встречного, обряды посвящения юношей, зачастую включающие в себя инцест с матерью, избавление от стариков, разнообразные виды жертвоприношений от растений и животных до людей. Все это – важная часть языческих отношений человека и богов, без этой части рассматривать язычество просто невозможно.
Язычник древности – человек, живущий в совершенно особенном мире. Нет, факт, что он был в представлении людей плоским – это лишь мелочь. Мир язычника – это мир, скажем, где невозможен прогресс… Потому, что время в этом мире закольцовано. Оно идет не от прошлого к будущему, оно движется по кругу – и все, что было, должно прийти к своему началу, должно замкнуться на самом себе. В космогоническом смысле… Символ этого мира – змей Уроборос, пожирающий свой хвост.
Мир язычника – это бесконечных повторений и возвращений, где все уже было и все циклично возвращается к своему началу.
Мир язычника – это мир, где ценность и уникальность человеческой личности не осознается. Хотя бы потому, что человеческое Я еще не выделило себя из мира, не осознало свою ценность и уникальность.
Мир язычника – это мир, ограниченный лишь земной жизнью тела. Посмертие во всех языческих системах – довольно мрачная вещь. Царство блаженных – это бледная копия земной жизни, где блаженные мечтают лишь об одном: глотке жизни. Оптимистические модели посмертия – даже те, которые существуют сейчас без привязки к религиозным системам, – это последствие победы Христа над смертью. Воскресение Христа дало человечеству надежду на восходящее к Богу посмертие. До этого человечество, словно прозревая реальность, создавало довольно пессимистические картины человеческой жизни после смерти – от мрачноватых картинок Элизиума до равнодушного к человеку колеса сансары.
И вот, написав краткий экскурс по миру язычества, я подхожу к главному вопросу: так что же возрождают неоязычники? И возможно ли возродить современному человеку то, что было описано как языческая реальность?
Определенно можно сказать: нет! Современный человек не может регрессировать к такому мировосприятию, какое было реальностью человека в древние времена. Более того, если это все же происходит, человека изолируют от общества как душевнобольного. Одержимость мифологическими образами у современного человека квалифицируется как психоз и подлежит психиатрическому лечению.
Последний раз в жизни мы оказываемся обитателями мифа в детстве. С взрослением человек становится частью цивилизованного мира, цивилизация обучает его думать и поступать в соответствии с ее ожиданиями, иначе человек окажется недееспособным. Закольцованное время разворачивается в линейное, личность становится уникальной, прогресс и наука становятся неоспоримой реальностью, более того, необходимостью, мифологическое мышление прячется в закоулки бессознательного и становится вспомогательным, а не доминирующим. Мы становимся теми, кем должны стать, какими нас сделали тясячи лет развития цивилизации.
Как в древности человечество уже чувствовало тесноту в рамках языческого мировосприятия – и ко времени воплощения Христа на земле было готово воспринять абсолютно новое для себя учение, которое изменило ход человеческой цивилизации, так и современный человек уже не сможет органично существовать в тесной для него реальности мифа. Мы для этого слишком много прожили на этой земле – чтобы действительно оказаться вновь в мире, из которого выросли, как младенец вырастает из ползунков.
Возврат к истокам для нас совершенно невозможен. Мы можем лишь воссоздать антураж, вроде театральных декораций, мы можем сыграть роль, но нам уже не удастся стать прообразом персонажа. Актер, играющий Зевса-повелителя Олимпа, не сможет стать им, даже если сильно пожелает. А если станет – вернее, поверит на 100%, что он и есть Зевс, судьба его с этого момента будет решена органами психиатрического надзора.
Люди, стремящиеся стать язычниками, могут выбрать для себя путь игры в язычество, либо воссоздать искуственно нечто новое. А вернее, совершенно иное нечто, адаптированное к современности – к своему образу мышления и к той картине мира, которая дается нам в образовательных учреждениях.
Неоязыческая картина мира уже не может включать в себя идею создания мира из частей какого-нибудь дракона, не может включать в себя миф о рождении и смерти богов, не может включать в себя львиную долю ритуалов (то ли в силу их кровавости, то ли в силу забытости), не может стать единственной реальностью для человека. Следовательно, она подлежит даже не реформированию, а разламыванию и воссозданию заново.
И тут возникает вопрос: и что дальше? Любая религиозная система претендует на то, что она была открыта некой высшей силой. В неоязычестве речь будет идти о стопроцентной креационности человеком. Это будет артефакт – а артефакту человек верит с трудом. Древние языческие системы являлись частичным порождением психики человека, и частичным прозрением нездешней реальности. Современные неоязыческие модели являются порождением только человеческого разума – потому что их нужно подогнать к современности, к современному способу мышления и поведения человека, которые вообще-то противоречат мифологическому мышлению древности.
И те неоязычники, с которыми мне довелось общаться, подходят к материалу именно в позиции человека, мыслящего совеременно: вот это я беру в свою систему верований, а вот это, то и, пожалуй, еще вот там пару фактов – вырежу и выброшу за ненадобностью. Но так нельзя: либо система ложится полностью, либо никак. Кроить и перешивать цельность мифа нельзя, как нельзя кроить и перешивать собственную психику. Следовательно, мы имеем дело с кройкой и шитьем в пределах артефакта, и что получится с ним в результате вот таких экзерсисов – покажет только время.
Сейчас много людей, почуявших одержимость современного человека древними мифами, уходят в эту область. Зачастую игнорируя серьезные научные работы по языческим воззрениями, они берутся кроить по самодельным лекалам ткань нового мифа современности: имя ему – “Возврат к истокам”. Благо, что такое эти истоки и где они находятся, знают очень немногие. Более того, сильно подозреваю, что как раз те, кто знают, относятся к язычеству как к прошлому человечества, к которому нет возврата.
Но игнорировать факт одержимости мифом нельзя… Вот только каким мифом… Вот в чем вопрос…
(Продолжение следует).