Продолжаю делиться прочитанным в книгах о войне и людях, прошедших ее с именем Божиим в сердце…
Фамилия Павлов – знаковая для Сталинграда. Среди воспоминаний это имя упоминается не единожды, причем не только в связи с защитой знаменитого Дома Павлова, почти два месяца сопротивлявшегося фашистам посреди огненного ада боев за город.
Вот еще воспоминания человека по имени Павлов. На этот раз имя его – Иван Дмитриевич, впоследствие он стал духовником Троице-Сергиевой Лавры. Воевать он начал еще в финскую, в Сталинграде, в одном из разрушенных домов он нашел разбитую книгу и начал читать ее. По его словам, он почувствовал что-то “милое, родное для души”. Это было Евангелие. Он собрал все листочки вместе и уже не расставался с найденной книгой. “Когда я начал читать Евангелие – у меня просто глаза прозрели на все окружающее, на события, – рассказывал он потом. – Я шел с Евангелием и не боялся. Никогда. Такое было воодушевление. Просто Господь был рядом со мною, и я ничего не боялся…”
Иван Дмитриевич дошел до Австрии, участвовал в боях на озере Балатон, а в 1946 году после демобилизации приехал из Венгрии в Москву. Там он окончил духовную семинарию, а потом и Духовную Академию, начав путь духовного служения…
А в доме, занятом сержантом Павловым, произошла другая история, не менее чудесная.
Как раз тогда, когда дом заняли советские бойцы, там оказалась девочка, Зиночка Селезнева, мать которой вынуждена была убегать с новорожденной дочкой из разрушенной бомбой квартиры. Само спасение едва родившей женщины с младенцем на руках из горящего дома было чудесным, но оказалось, что чудеса только начинаются. Воды и еды почти не было, и с самого начала жизни ребенку пришлось бороться за жизнь. Вскоре ребенок заболел и стал на глазах угасать, мать выплакала все слезы, но помочь ничем не могла.
Когда к гарнизону подошло подкрепление, один из пришедших воинов, Илья Васильевич Воронов, вместе с другими начал пробивать стены между секциями дома, чтобы обеспечить маневрирование огневыми средствами во время дома, не выходя из обстреливаемых подъездов. Работя ломом, он наткнулся на сундук, в нем оказались продукты, а сверху -небольшая икона. Продукты (крупы, вермишель и подсолнечное масло) он поделил между солдатами и мирными жителями), а икону взял кто-то из солдат. Кто именно, Воронов не помнит.
Рассказывает сама Зиночка Селезнева, ставшая Зинаидой Петровной к моменту записи ее воспоминаний. “По воспоминаниям мамы и солдат, оборонявших дом Павлова, на обратной стороне иконы было что-то написано славянской вязью. Солдат перекрестился и отдал икону маме: “Может, поможет вашему горю…” Отчаявшаяся моя мама прикрепила икону к “кульку”, в которой я была завернута, и обратилась с молитвой к Пресвятой Богородице. Ко времени моего рождения мой отец, плавильщик металлургического завода “Красный Октябрь” Петр Селезнев, сражавшийся в ополчении, был мертв, погиб, так и не узнав о моем рождении…”
“Кулек”, в который была завернута Зиночка, подарил ей Илья Воронов. Это были его запасные портянки. Он категорически запретил матери Зины рвать на пеленки свое последнее платье. Когда солдаты нашли мать Зины, Воронов удивился: “Ты чего голая? Зачем моих солдат смущаешь?” – женщина была обнажена. Услышав, что ей не во что запеленать ребенка, тут же нашел выход из положения.
Кстати, Илья Воронов – единственный защитник дома Павлова, который дожил до наших дней. Несколько раз он был настоящим чудом спасен от неминуемой смерти. Последнее ранение было страшным – в тело Воронова попало более двадцати пуль и осколков, один остался в нем до сих пор. Истекаюещго кровью солдата выносили с боя два санитара, когда снова начался артобстрел. Оба санитара упали на Илью, он кричал, что остечет кровью до конца, не выдержав тяжести двух мужчин. Но впоследствие оказалось, что санитары погибли, спасая его – приняв в свои тела все осколки, которые летели от разрывающихся бомб. А Илья остался жив даже после того, как на него, изрешеченного, упали еще двое мужчин.
Мать с младенцем пробыла в доме Павлова до 26 октября, пока бойцы не вырыли глубокую траншею к Волге и не вывели по ней людей к реке к переправе. Мать Зиночки Евдокия Григорьевна прожила до девяноста лет, а Зиночка жива и поныне.
“Прозрение капеллана”.
22 ноября 1942 года протестанты отмечали день поминовения усопших, в 6-й армии Паулюса уже знали об окружении их советскими войсками. Капеллан и врач Курт Ройбер назвал эту дату днем сомнений, смятения и ужаса. Он учился теологии а Марбурге, служил священником в деревенской церкви в Вихмансхаузене, потом судьба свела его с мыслителем, музыкантом, миссионером и врачом Альбертом Швейцером. В своих проповедях Курт Ройбер открыто критиковал национал-социализм. Каким образом он избежал участи многих своих коллег-священников – немецкого концлагеря – неизвестно. К католическому Рождеству он превратил свой блиндаж в художественную студию, один из рисунков, который в настоящее время хранится в кирхе кайзера Вильгельма в Берлине, был нарисован им на обратной стороне русской трофейной военной карты. Он называется “Сталинградская Мадонна”.
Как напишет после войны британский историк Энтони Бивор: “Каждый, кто входил в его землянку, восхищенно замирал на пороге. Многие начинали плакать. К величайшему смущению Ройбера, его блиндаж на Рождество превратился в место паломничества, куда солдаты приходили молиться перед нарисованным им образом Мадонны”.
Больной командир батальона 16-й танковой дивизии был отправлен одним из последних самолетов в Германию и доктор Ройбер попросил его забрать подарок жене – “Сталинградскую мадонну”. В письме, полном покаяния и стыда за то, что творили немцы в России на пути к Сталинграду, она написал: “Вряд ли у нас есть какая-то надежда”. Он остался на Восточнойм фронте, рисовал русских женщин, стариков, детей. Еще он помогал советским военнопленным, лечил гражданских. В своих письмах он с удивлением рассказывал, как горячо молились простые русские в разрушенном Сталинграде. Курт Ройбер скончался в лагере для военнопленных в Елабуге 20-го января 1944 года.
На католическое Рождество в Сталинградском “котле” солдаты собрались у радиоприемников, чтобы послушать Рождественскую программу из Германии. К их удивлению, диктор произнес: “В эфире Сталинград”, а затем хор запел “Тихая ночь, священная ночь”. Немецкие солдаты были в шоке – они поняли, что запись была сделана в Берлине, а не в Сталинграде. И до них, искренне веривших в Спасителя, со слезами молящихся в эту Рождественскую ночь в ледяном, кровавом и психически невыносимом кольце окружения, вдруг дошло, что их предали. А жуткую инсценировку Геббельса они посчитали предательством всего немецкого народа.
В Германии были священники, которые находились в концлагерях из-за своих выступлений о языческой сущности нацизма. Мартин Борман ясно высказывался, что “Национал-социализм и христианство не примиримы”. Тех, кто открыто озвучивал это ждали концентрационные лагеря…
Рассказ, записанный со слов ветерана войны…
Казалось, место, где мы вторую неделю вели с фашистами бой, было каким-то особенным, что кто-то незримый нам помогает. С каждой новой атакой враг шел на нас с превосходящей силой, и каждый раз мы отбрасывали его назад. А главное, было удивительно то, что мы несли совсем незначительные потери в живой силе и многие мои товарищи выходили из боя невредимыми или с легкими ранениями…
В тот августовский день бой был так жесток, что ничейная полоса, после того, как сражение затихло, была покрыта телами убитых – не только врагов, но и наших бойцов.
День догорал. Солнце уже почти коснулось горизонта. Внезапно установилась на поле брани тишина, казалось, она была осязаемой. Мы, фронтовики, хорошо знали, как хрупка бывает тишина на поле боя, и стремились использовать каждый ее миг. Кто-то из бойцов начал писать письмо домой, пока еще светло, кто-то уснул, кто-то стал перевязывать раны…
Вдруг тишину нарушил бравурный немецкий марш, мы уже знали, что это означает обед у немцев. Пока мы курили и переговаривались, земляк мой, Иван Божков, отошел от нас в сторону. Я знал, что он не любит запаха табачного дыма. Взглянув на Божкова, я вдруг увидел, что он высунул голову над бруствером. Такая неосторожность поразила меня и я крикнул:
– Иван, ты что делаешь? Снайпера дожидаешься?
Божков опустился в окоп и придвинулся ко мне. Взглянув в его лицо, я понял, что он чем-то силько взволнован. Божков спросил:
– Петя, ты ничего не слышишь? Там… женщина плачет.
– Тебе показалось, Ваня. Откуда тут женщина? Кроме разбитой часовни, тут вообще ничего больше нету.
– Полынов правду говорит, – поддержал меня сержант Зимин.
– Я сапсем ничего не слышал, музыка мешает, – сказал Сартанбаев.
Вдруг марш затих, словно кто-то его специально заглушил, и тогда мы услышали, как где-то неподалеку плачет женщина. Божков быстро надел каску и взобрался на бруствер и стал внимательно смотреть туда, откуда доносился плач, а мы молча ждали, что он скажет.
– Там туман клубится, – наконец, сказал он. – А в тумане по ничейной полосе в нашу сторону идет женщина…. Она… Она наклоняется над убитыми… Она… Господи! Она похожа на Богородицу!..
Я не дал земляку договорить и стянул его за ноги в окоп. Только я собрался отругать его за неосторожность, как увидел, что он плачет.
Я растерялся и не знал, что сказать.
– Что с тобой, Ваня? – тихо спросил сержант Зимин.
– Да рехнулся он, не видишь, что ли? – сердито сказал Казанец.
– Сам ты рехнулся! Ничего не понимашеь, так молчи, – прикрикнул я на Казанца.
– Братцы, не ругайтесь! Ведь нас с вами Господь избрал для этой минуты. На наших глазах совершается чудо! Перед нами святое видение! Вы лусше сами посмотрите, только не ругайтесь!
Мы последовали совету Божкова и поняли, что он говорит правду. По ничейной полосе шла в клубах тумана Женщина в темной и длинной до земли одежде, с низко опущенным на лицо покрывалом. Она наклонялась над убитыми и громко плакала. Тут кто-то из бойцов сказал:
– Немцы тоже на видение смотрят. Вон их каски над окопами торчат.
– Пусть смотрят, лишь бы не стреляли, – сказал сержант Зимин, а я обернулся и посмотрел на Ивана. Тот молился, а по щекам катились крупные слезы. Тут Казанец вдруг схватил меня за рукав гимнастерки и тихо спросил:
– Полынов, а ты тоже думаешь, что это Богородица?
– Ты что, никогда в жизни иконы не видел? – спросил за меня Зимин.
– Почему не видел? Видел. Но тут что-то не так. Смотри, какая Она высокая, раза в два выше человеческого роста будет…
– Значит, так надо! – перебил Казанца Зимин.
– А ты смотри и молчи!
– Господи! Как же Она плачет! В душе все прямо переворачивается! – сказал кто-то за моей спиной.
Пока мы смотрели на видение, странный туман покрыл большую часть ничейной полосы, а мне вдруг подумалось: “Надо же, будто саванов погибшим укрывает!. Пройдя немного дальше того места, где мы находились, Женщина, так похожая на Богородицу, вдруг перестала плакать и, повернувшись в сторону наших окопов, поклонилась. Распрямившись, Она снова продолжила Свой скорбный путь, сопровождая его плачем. А мы все услышали, как Божков сказал:
– Богородица в нашу сторону поклонилась – победа будет за нами…
Мы так увлеклись происходящим, что никто из нас не заметил, как появился лейтенант Хворин. Я даже вздрогнул, когда он сердито спросил:
– Рядовой Божков, что вы только что сказали?
– Сказал, товарищ лейтенант, что Богородица благословила нас на победу.
– Что вы себе позволяете, рядовой Божков?
– А вы сами посмотрите, товарищ лейтенант, – вмешался Зимин. – Вон Она все еще оплакивает погибших…
– Вы что, сговорились? = повысил голос лейтенант, но из окопа выглянул. Он с минуту смотрел на видение, а потом громко фыркнул и выпалил:
– Чушь все это! Вражеский трюк, а вы… Я вон сейчас проверю, что это за Богородица такая! – и достал из кобуры пистолет.
Но выстрелить не успел, потому что Казанец всем своим богатырским телом прижал щуплого Хворина к стенке окопа и заглянув в глаза, сказал:
– А вот этого делать не надо, товарищ лейтенант. Даже немцы не посмели стрелять…
Казанец отпустил лейтенанта только тогда, когда я сказал, что видение рассеялось. Он как ни в чем не бывало повернулся ко мне и попросил закурить. А лейтенант Хворин пришел в себя. Он с ненавистью посмотрел наГригория и срывающимся юношеским голосом закричал:
– Ты… Вы… Ты ответишь, рядовой Казанец! Под трибунал пойдешь! Полынов, Зимин, Сартанбаев, свидетелями будете. Ваши фамилии я укажу в рапорте!
– О чем я должен свидетельствовать? – вдруг спросил сержант Зимин.
– Как о чем? Что рядовой Казанец напал на командира! Неужели не ясно?
– Ясно, товарищ лейтенант, но я ничего такого не видел.
– И я тоже не видел, – поддержал я Зимина.
– А моя сапсем ничаво не видел. Моя спал… – сказал, улыбаясь, Сартанбаев.
– Да вы что себе позволяете? Уголовника покрываете?
– Напрасно вы так, товарищ лейтенант, вы на фронте всего неделю, а мы с Казанцом третий год в окопах. Это неважно, кем кто до войны был. Казанец пошел на фронт добровольцем, – сказал сурово сержант Зимин.
Слова Зимина возымели свое действие, лейтенант вдруг опустил голову. Было видно, что он обдумывает положение, а мы молча смотрели на него. Наконец, лейтенант поднял глаза, посмотрел на Божкова и спокойно сказал:
– Да, погорячились мы! Мало ли, что мы тут видели. Советую об этом поменьше болтать. Понятно вам?
– Так точно, товарищ лейтенант, – ответил за всех Зимин.
– Вот и ужин прибыл… Ужинайте, товарищи, – сказал лейтенант Хворин и ушел. А мы услышали, как вслед ему Божков сказал:
– Молодо-зелено! Слава тебе, пресвятая Богородица, образумился наш лейтенант.
Передовую накрыла ночь. Я вдруг заметил, как Казанец, докурив окурок, подсел к Божкову и тихо сказал:
– Ты, Ваня, не серчай на меня. Нашло что-то. Понимаешь, безбожником я рос в детском доме. Ни одной молитвы не знаю…
– Бога нужно в сердце иметь, Гриша, а молитву выучить можно. Если ты неверующий, так хотя бы не кощунствуй. За недомыслие твое Бог простит, а за кощунство накажет!
– Понял я, Ваня, не буду больше. А ты после войны на попа пойдешь учиться?
– Не на попа, а на священнослужителя, – поправил Божков Казанца. – Только мне уже не надо учиться, Гриша…
– Почему? – спросил удивленно Казанец.
– Да потому, что я уже и так священник.
– Да как же ты на фронт-то попал? Разве…
– Как и ты, Гриша, добровольцем – перебил его Иван.
– А как же заповедь “не убий”? – встрял в разговор Зимин.
– В мирной жизни я свято чту эту заповедь, но сейчас я, как и вы, братья, свое Отечество от врага защищаю…