Обрисовываю портрет в интерьере.
Знавали ли вы когда-нибудь девиц-студенток, и не просто студенток, а богословского или регентского, реже – филологического факультетов? Обычных таких девиц, – личики кругленькие, волосы русые, носики картошечкой, глазки серенькие, щеки румяные. И вошли эта девицы уж в самый брачный возраст, а женихов все нет. Даже рукополагающиеся семинаристы – и те не спешат замуж звать. Ганьба и зрада? А вот давайте не торопиться…
Знаете, есть такие семейства на белом свете, где если мужчины и водятся, то только у плинтусов, по сараюшкам-гаражам-дачам. Копаются в моторах, огородничают, перебирают жестянки-железки, но только чтобы не особо отсвечивать в глазах главных хозяев этих микровселенных: женщин. Женщины в этих семьях многочисленны, громки, авторитарны и берут если не качеством, так уж точно количеством. Если где в мире и остался матриархат – то это в таких домах, в которых мужчины играют примерно ту же роль, что была у Геракла в лагере амазонок. Матриархат этот – типично экс-советская реалия, не имеющая ничего общего с феминизмом западных обществ, ибо на Западе женщина скорее требует равноправия, тогда как искалеченный матриархат нашего родного кондового образца проистекает из двух мировых войн, революций и репрессий, приведших к сильнейшему демографическому перекосу в обществе, где на несколько женщин приходится один гетеросексуальный непронаркоманенный и непроалкоголизированный мужчина-ровесник. Привыкшие к абсолютному доминированию – женщины перестают воспринимать мужчину как партнера и ставят его на место некоего аксессуара, символизирующего женскую состоятельность. Если он есть – то ты как бы королева, но если его нет, но он был – так не привыкать. Аксессуар на то и аксессуар, чтобы иногда его носить, а иногда – обходиться без него. А можно и не иногда… Можно вообще поносить и передать другому…
Наши девицы рождаются чаще всего именно в таких семьях.
Удивительны паттерны, которые царят там. Вопреки поведению ковыряющихся в подручном материале отцов семейств, женщины этих кланов смотрят на мужской мир как на состоящий исключительно из двух типов мужчин: кобелей (их 99,9%) и несуществующих идеалов (на них приходится процент, не превышающий статистическую погрешность), причем несуществующие идеалы обещаются подрастающим дочерям в качестве “вот погоди, и ты дождешься свое счастье”…
Надо сказать, что подрастающие дочери действительно воспитываются примерно в том же ключе, что и гриновская Ассоль, за одним исключением: у девиц этих нет и йоты той свободы, которой пользовалась мечтательная дочка мастера игрушек. А особенно этой свободы не бывает у тех девочек, чьи матриархатные семьи стали православными.
Авторитарная модель существования этих ячеек общества трактует православную веру исключительно как систему запретов – загружая в юные головы программу примерно такого содержания. Вот ты, дорогая, сейчас противостоишь огромному и беспощадному миру разврата и греха, посмотри вокруг: все мужики – исключительно кобели, охотящиеся только за девичьими честями, а все девки вокруг – гулящие развратницы с младых ногтей. Вот посмотри на своих одноклассниц: глаза красят, шорты носят, лифчики не носят, с мальчиками, небось, спят с пятого класса. А ты – единственная владеешь великим сокровищем: девственностью и внутренней красотой, которую ты должна сберечь для того идеала (то, что он несуществующий, мамы и бабушки человеколюбиво опускают за скобки), который придет и создаст с тобой настоящую православную семью. Что такое “настоящая православная семья” и почему даже при наличии тихо шебуршащего в сараюшке-гараже папаши – ее нет у слушающей эти нотации девочки, обычно остается так и не поднятым на повестку дня.
Эти разговоры ведутся настолько часто, что в конце концов у девиц таких в головах действительно селится гранитно-монолитная уверенность в том, что вот это “по-православному”, а все остальное – от лукавого. Они действительно начинают всерьез считать, что те жуткие растянутые бесформенные кофты и юбки, которые они носят вслед за мамой и бабушкой, – это “по-православному”, а опрятное красивое платье по фигуре – это от лукавого. Что не знавшие парикмахерских ножниц секущиеся растрепанные волосы – это тоже “по-православному”, а красивая прическа или стрижка – это от лукавого. Что ненакрашенное даже легкой косметикой лицо – это исключительно “по-православному”, а тушь на ресницах – признак вавилонской блудницы. И что придет тот прекрасный момент, когда на горизонте появится прекрасный принц, который вопреки балахону, гнезду на голове и невыщипанным бровям упадет на колени и воскликнет: “Я вижу внутреннюю красоту, ты прекрасна настолько, что я влюбился наповал, пошли венчаться”. И тут в первую брачную ночь молодая преподнесет последний подарок, так сказать, вишенку на торте – свою невинность.
Паттерн этот – действительно невыводим никаким дустом, и мы с моим знакомым поэтом, человеком православным и воцерковленным, собственно, и вдохновившим меня на этот текст, долго ломали голову, откуда все это берется. И пришли к выводу – что явно из голов маменек, тетушек, бабушек и прочих матриархатных родственниц. Потому что если бы там голос мужчины хотя бы слушался, а не брался в рассчет, всему этому совету в Филях было бы объяснено, что рассмотреть внутреннюю красоту девицы в бесформенной серой кофте и коричневой юбке в пол, дополненными прохорями “прощай молодость” и прической “заповедный лишайник” – для любого человека, носящего штаны на постоянной основе, невозможно. Принципиально невозможно. И что и кофта, и юбка, и даже заповедный лишайник – говорят о православности носящей их особы не больше, чем помада на губах женщины говорит о ее развращенности. Что если бабушки, тетушки и внучатые племянницы хотят видеть девицу замужем, то ей срочно нужно что-то делать не со своей громоздкой внутренней красотой, а с красотой внешней: хотя бы намекнуть окружающим, что и она имеет место быть.
Но самое вопиющее во всей этой картине гуашью то, как все же вольно и свободно распоряжаются православной верой все эти матриархатные особы. В их глазах добродетель проявляется лишь тогда, когда женщина выглядит как огородное пугало, а иные способы быть добродетельной им, как кажется, и вовсе незнакомы. Я уже много раз писала о том, что между внешней ухоженностью и развратом связи не больше, чем между цыпленком и бумерангом – однако видя перед глазами примеры совершенно несчастных девочек, вращающихся в глупом и замкнутом круге “я очень хочу замуж, но меня не берут, а чем больше меня не берут, тем больше у меня портится характер, а чем больше у меня портится характер, тем больше я хочу замуж, но меня не берут”, я не устаю снова и снова возвращаться к этой теме.
Друзья мои, невинность и добродетель бывают разными. Знакомый врач когда-то рассказывал мне, что лечил от сифилиса невинную физиологически девицу, которая работала плечевой, специализирующейся на оральном обслуживании дальнобойщиков. Шестнадцатилетняя отроковица на своем веку повидала столько, что наличие у нее девственной плевы не играло никакой роли в обозначении ее феномена как “невинная девушка”. Проживавшие в пятой филологической общаге нашего универа узбечки вытворяли такое, оставаясь физиологическими девственницами, что Бокаччо с его “Декамероном” пошел бы шморгать в ближайшем скверике как нашкодивший первоклашка. Оставаться невинной только потому, что невинность воспринимается неким фетишем, завлекающим мужчину, – это глупо, потому что целомудрие – это целое мировоззрение, это образ жизни, выбор, если хотите, а не соблюдение некоего ритуала с целью обеспечить себе удачное замужество “по-православному” или “общую безгрешность”. Целомудрие не соотносится с моделью носимых туфель или накрашенными или ненакрашенными глазами, целомудрие – это состояние, а не набор признаков. Именно это выпускают из виду желающие своим девочкам “только добра” матриархальные мамаши и бабушки. Внушая им, что губная помада – это грех, они не понимают, что одновременно с запретом красить губы они вкладывают своим несчастным воспитанницам все свое уродливое мировоззрение, где мужчинам верить нельзя, потому что “все они кобели и всем им только одного от женщин надо”, что “баба на каблуках озабочена только тем, чтобы отбить из семьи мужика”; что “будет и на твоей улице праздник”; что “рано тебе еще о мальчиках думать, учись хорошо, а то в подоле принесешь”…
Результатом такого воспитания становится та самая намоленная Ассоль, ждущая своего капитана Грэя из неведомых далей, – и сколько их по России-матушке мыкается? Не умеющих нравиться мужчинам, страдающих от этого – и еще меньше нравящихся им. Несущих в себе угловатую модель поведения “увидь же мою внутреннюю красоту”, но совершенно не умеющих дать понять, что у них есть на что посмотреть и внешне; умеющих любить только домашних питомцев и не знающих, как дарить любовь противоположному полу. Глубоко закомплексованных, замороженных, застывших – реагирующих на любой комплимент в свой адрес как на попытку изнасилования. “Я знаю себе цену”, – отвечают они на слова о том, что они милы и женственны, и в этих словах читается абсолютная растерянность перед лицом мужчины, проявившего хотя бы толику внимания, пусть даже из банальной вежливости.
Мужчины с мало-мальским опытом девочек этих боятся, как огня – из-за своей неопытности они склонны либо хмуро шугаться при попытках ухаживать за ними, либо – истошно влюбляться в ответ на обычную вежливость и выстраивать из двух-трех ничего не значащих фраз закрученную любовную историю, в которой они после одного разговора уже в мечтах венчаются и рожают первенца, благословленные “особенно намоленным старцем”. И в первом, и во втором случае – все проистекает из потрясающей неопытности и несведущести в межличностных отношениях (в обычных отношениях с противоположным полом, без сексуального подтекста). Они совершенно не умеют ни понимать мужчин, ни даже хотеть этого – ведь их собственные отцы, буде они имеются в семье на постоянной основе, являются для матерей исключительно аксессуарами из серии “есть – и хорошо, а все остальное я решу сама”.
Вступая в брак с подобной девушкой мужчина либо сознательно взваливает на себя эверест комплексов, проблем, паттернов и маменькиных мнений, продираясь сквозь которые, лет через десять у него есть шанс выстроить со своей избранницей нечто похожее на нормальную православную семью, скрепленную любовью, а не вмешательством матриархатного клана – либо он вступает в клуб любителей пошебуршать в гаражах и огородах, сдаваясь под натиском многочисленной жениной родни и ее сакральных знаний о том, что правильно и православно, а что неверно и греховно. Но так или иначе – с намоленными Ассолями жизнь никогда не бывает простой и ясной, там всегда будет место борьбе. И с лавиной комплексов и внутренних запретов – и с “мнением рода” извне.
Но слишком часто случается другое: намоленные Ассоли так и не дожидаются своих принцев. Обещанные маменьками недостижимые идеалы так и не мелькают на их горизонтах – именно потому, что “они слишком хорошо знают себе цену, чтобы размениваться”. Именно потому, что их главное отличие от гриновской Ассоль было в том, что у первой внешняя и внутренняя красота были неразделимы, а у них одно спрятано под так и нераскрывшимся другим. Именно потому, что даже появление Грэя ничего у них не меняет – они не в состоянии его узнать, и даже узнав – не понимают, что с ним делать.
Так что моему знакомому поэту я посоветовала даже из вежливости комплиментов таким барышням не делать – отдачей можно получить так, что потом никаким галстуком не отмашешься.