Подружка Надя, которой я иногда сливаю всяческие истории из своей жизни, недавно вполне серьезно спросила, почему бы мне все это не записать и не поделиться с читателями. Проносившись с обдумыванием этой идеи битый месяц, наконец-то решилась попробовать действительно публикнуть часть жизненных историй. Может, и правда понравится не только Наде, но и более широкому кругу читателей. Ну что ж… начнем…
История 1. Деревенская.
Моя драгоценная бабуля Нина, которая живет в Луганске, пережившая Вторую Мировую и гражданскую украинскую, еще в глубинах застоя купила себе домик в деревне. Домик находился на хуторе Дурновка под станицей Митякинской, аккурат рядом с Донцом, ставшим четверть века назад государственной границей. Места тамошние были для меня своеобразными жизненными университетами, поэтому я всегда шучу, что если в мире случится апокалипсис, то со мной пропасть не получится, потому что как мазать и белить хату, выращивать картошку, наводить перегнойные ямы и “ходить за курами” я каким-то образом помню до сих пор.
Хутор Дурновка, получивший название от фамилии дореволюционного помещика, после революции почему-то переименован не был, и бабушкина хата, благообразным образом прилепившаяся на самом краю поселения, находилась в самом стратегически приятном месте. Во-первых, рядом был заросший ряской пруд, с одной стороны, поставлявший комаров, но с другой – дававший место для прогулок бабушкиным гусям и уткам. Во-вторых, сразу за околицей со стороны курятника начинался небольшой овраг, куда ходили тусоваться куры и куда почему-то не забредали лисы и хорьки. В-третьих, сразу за оврагом, который можно было спокойно обойти, потому что он был похож на обычный котлован, поросший пижмой, лебедой и крапивой – начинался луг, на котором росла самая вкусная в мире земляника и не менее вкусные шампиньоны, не идущие в сравнение по вкусовым качествам ни с одним грибом из супермаркета. По утрам я отправлялась на луг срезать пару-тройку грибов к яичнице и сейчас, печатая эти строки, борюсь с истошным слюноотделением, потому что тот самый вкус и запах преследует меня уж лет тридцать точно – и я ни коим образом не могу повторить то самое утреннее блюдо, состоявшее из свежайших яиц с оранжевыми желтками, свежесрезанных шампиньонов, пожаренных в смальце, и мелко порубленной зелени, сорванной тоже за пять минут до подачи на стол.
Травяной чай, состоявший из трети зверобоя, трети душицы и трети чабреца завершал утреннюю трапезу – и мы с бабушкой начинали работать. В самые лучшие годы бабушка держала кур, гусей, уток, кроликов, поросят, нутрий и милейших созданий, называемых курами карликовыми. Похожие на подросшего цыпленка, эти Божьи твари были раз в пять умнее обычной курицы, откладывали яйца размером с перепелиные и пели сопрано в случае принадлежности к петушковому племени. Чтобы прокормить всю эту животную ораву, нам приходилось с утра до ночи что-то варить, что-то собирать, что-то косить или рвать – а бабушкиному супругу постоянно привозить из колхоза зерно и комбикорма.
Колотня с огородом, где колосилось все, что только может колоситься, дополняла картины отнюдь не пасторальной нашей жизни. Бабушка подходила с хозяйствованию с размахом, достойным имперского. Пережившая голодуху тридцатых, военных лет, конца сороковых и пятидесятых, она считала, что если в погребе нет батареи банок, мешков и бочек, а в морозильнике – под завязку мяса, то жизнь становится опасным предприятием, которое нужно срочно исправлять. Поэтому каждый миллиметр огрода был задействован с поистине полководческой стратегией: все виды бахчевых, картофель, подсолнечник, бобовые, клубника, малинник, смородина обеих видов, крыжовник, морковь, свекла, кормовая свекла, зелень, садовые деревья – все это с бабушкиными “зелеными пальцами”, заставлявшими проростать даже палки заборов, на зависть всем соседям перло из земли словно бешеное. Песчаные почвы бабушку не останавливали, а бросали ей вызов – поэтому удобрения были тоже нашей задачей.
Сейчас, когда я рассказываю дочери о том, что входило в круг моих обязанностей, мое родное дитя смотрит на меня круглыми глазами и отказывается верить, что вот эта самая наманикюренная мать в макияже – когда-то руками гребла навоз. Да, руками. Да, без перчаток. Да, он не воняет, потому что животные – коровы и лошади – травоядные. Нет, не противно. Куриный и свиной навоз гораздо противнее, поэтому их я чистить и собирать отказывалась категорически, хотя и они идут в дело при производстве компостной кучи.
Навоз в деревенской жизни вообще дело весьма положительное и важное, поэтому раз или два в неделю мы с бабулей брали тачку и шли на тот самый лужок за коровьими лепешкам. Луг был огромным, весь хутор на нем выпасал коров, поэтому дефицита этого вещества в жизни не наблюдалось. Сухой и свежепроизведенный навоз не годился, в общем, все было далеко не просто. Затем собранное грузилось в ведра, ведра ставились на тележку и мы шли домой. Если навоз набирался для подмазывания хаты – то дальнейшая рецептура проста: треть песка, треть соломы, треть навоза, замешивается на воде ногами, а затем – на мастерок, мастерок – на стенку. Размазываешь, переходишь дальше. Высохшее – белится несколько раз. Всё – стены чудесные, свежепобеленные, домик сияет новизной. Крыши – у кого на что были деньги: половина хутора вообще жила под соломенными. Если же речь шла о компостной куче, то привезённое наваливалось в уже перегнивавшее, перемешивалось и оставалось “доходить” под лучами сумасшедшего солнца, раскалявшего в июле песок так, что в нем спокойно можно было печь яйца.
Но я продолжу о нашем дне. В деревне сиеста – дело совершенно необходимое, особенно летом. Когда солнце стоит в самом зените, все живое старается забиться в тень и не отсвечивать – раскаленный песок обжигает ноги, вода мгновенно испаряется со всех поверхностей, а дышать в сараюшках просто невозможно. Поэтому часов до пяти вечера все пытаются найти хоть какую-то прохладу, люди заходят в дома, закрывают ставни и стараются передремать перед вечерним броском на сельскохозяйственные амбразуры.
После пяти начинается новый виток суеты с кормежками, сбором ягод и вызревшего на грядках – а также главного действа: сбора паразитов и полива. Рукастый бабушкин муж пробурил скважину и поставил насос, поэтому у нас была целая система шлангов для полива, но не все можно поливать водой под напором. Для некоторых растений нужна теплая вода из бочки, сдобренная содержимым компостной кучи, поэтому пока я стояла со шлангом и поливала, бабушка таскала ведра сама. Затем приходил момент истины, который был отслежен бабушкиными мускусными утками с точностью швейцарского брегета. Непостижимым двадцать восьмым утиным чувством они понимали, когда я беру в руки лопату просто так, а когда – для священнодействия по имени “королевская охота”, и всем своим утиным стадом под предводительством селезня размером с хорошего гуся – с негромким кряканьем устремлялись за “поставщиком белка” по имени Ира. До сих пор не понимаю, как они умудрялись не ломать картофельной ботвы, но все было именно так: я легонько подкапывала землю вокруг картофеля, неглубоко, чтобы не вредить клубням, и доставала то, что хуторские называли “гробарями”, а научные энциклопедии – личинками майского жука. Монструозные эти создания размером с палец (особенно крупные особи) являлись тем самым белком, за которые утки были готовы на все, включая нетоптание растений и нещипание меня за голые ноги. Личинки майского жука являются одними из самых главных врагов картофеля, поэтому с утками у нас было вполне взаимовыгодное сотрудничество: мы им мясо, они нам – свободу от личинок.
После королевской охоты следовало вооружиться банкой и идти собирать колорадских жуков. В банке был налит керосин – и собранные жуки и личинки шли в керосин, а оттуда – куда-нибудь в сточную канаву, где нет ничего живого. На самом деле против жуков есть много средств, но все они достаточно вредны для растений и тем более для человека, поэтому раз обрызгав ботву раствором дуста, бабушка просила нас собирать жука вручную – меньше яда, экологичнее продукт.
После сбора жуков – следовала прополка. У бабушки перла из земли не только полезная для желудка еда, но и сорняки всех видов и сортов. Что-то требовало только рук, особенно огуречная рассада, что-то – можно было обрабатывать глобально, тяпкой. Но даже с тяпкой было нелегко: особенно вредная трава, называемая пыреем, имеет спутанную корневую систему, поэтому пропалывай её или нет, через пару суток из земли снова выглянет предательский зелёный росток, посылающий сигнал о том, что вскоре нужно будет выходить на огород и стоять на карачках несколько часов подряд.
Наконец, кормили последних животных, шли в душ – и с наступлением глубоких сумерек можно было идти тусоваться по соседям. Этот обязательный номер программы – был неукоснительно соблюдаем всеми жителями, иначе – нетусовщик объявлял себя вне коллектива, что выражалось во всеобщем презрении и нежелании делиться знаниями или инвентарем.
Хутор Дурновка являл собой две параллельных улицы, закольцованных общей дорожкой – и отдельную улицу чуток дальше, невесть каким макаром выстроенную более молодыми обитателями, отсоединявшимися от родителей. Мы жили в “старой Дурновке” и в “новую” ходили только к одной тетеньке, с которой бабуля иногда общалась. Старая Дурновка обладала одним неоспоримым преимуществом: сельмагом, где кривая (в прямом смысле, одноглазая) продавщица Тонька с подволакивающейся ногой исполняла роль королевы окрестностей, имея внушительный дом, такую же кривую и сумасшедшую корову Майю и – о боги мои – мужа, похожего… на татам! – КОНСТАНТИНА ЛАВРОНЕНКО!!!!! да, друзья мои, когда я впервые увидела этого актера, я потеряла дар речи, потому что у страшенной Тоньки был действительно красивый муж. Разгадка этого умопомрачительного мезальянса была прозаичной как рецепт овсянки: “Константин” безбожно бухал, а Тонька была мало того, что продавщицей, существом более важным, чем участковый, которого в Дурновке отродясь не бывало, и председатель колхоза, который жил далеко в станице и которого тоже Дурновке не видела годами, – так еще и знатной самогонщицей. Ее самогон гремел по всей станичной ойкумене как первоклассное пойло, которое не стыдно при случае подарить и тому же участковому, и председателю, и фельдшеру – и, да чего греха таить, самому китайскому императору, буде он решится проехать мимо Дурновки, направляясь по своим делам.
Поэтому Тоньку не любили, боялись и всячески перед ней заискивали. Все, кроме моей бабушки, которая и сама могла при случае выгнать первоклассный первач на травах, который я сподобилась оценить уже будучи взрослой, и с которым могла сравниться только настоянная на травах наливочка мамы доктора Пиндершлосс.
Рядом с Тонькой жили несколько бабулек, с которыми бабушка общалась активно – и мы ходили попеременно то к Егоровне, то к бабе Дуне, то к бабе Лене, жившей в кривой и покосившейся глинобитной хате под соломенной крышей, имея сына в столице, а то и к едва ли не единственной паре – Моисеевне и деду Федору. Почти все старухи были вдовами и дед Федор, кривоногий, поросший седой щетиной и женившийся после смерти Моисеевны буквально через месяц, считался альфа-самоцом всея Дурновки. У его новой супруги были настоящие зубные протезы, отчего она постоянно улыбалась, демонстрируя, что является не хухры-мухры какой замарашкой с одним зубом, а вполне себе гламурной сельской дамой, могущей позволить себе иметь полный рот зубов.
Все эти старики носились со мной как с писаной торбой, потому что в Дурновке практически не было детей: внуков им не возили, а немногочисленные молодые – жили в “новой Дурновке” или переезжали в станицу, где была хотя бы школа и какой-никакой фельдшерский пункт.
От этих бабулек я узнала многое из быта станичников до революции – в частности, огромным шоком было узнать, что нижнее белье появилось при сильно поздней советской власти, а до этого при любом раскладе женщины обходились нижними рубахами. В критические дни – следовало подоткнуть сначала переднюю часть подола, потом заднюю, а потом сменить рубаху и идти на реку стирать все золой и песком.
Когда я вошла в возраст, то испробовала на себе деревенский образ жизни в критические дни, когда бабушка человеколюбиво разорвала простыню и вручила мне куски ткани. Которые следовало стирать хозяйственным мылом, сушить, гладить и использовать дальше. А потом отложить на следующий месяц. Надо сказать, что в мое время и так с подручным материалом было хреновато, но многоразовые “прокладки” я использовала тогда впервые. И до сих пор помню запах кислой крови, которую нужно было выстирывать только холодной водой и хозяйственным мылом – а потом кипятить.
Эти же бабульки рассказывали мне, как “знакомились и гуляли” на хуторе, как женились, как провожали на войну, как приходили похоронки – и как немцы побрезговали хутором, прийдя, посмотрев на хаты, забрав “яйки-млеко-курки” и отправившись в более населенные места. Только теперь я понимаю, что их жизнь с появлением электричества не изменилась – она была завязана на сельскохозяйственном годовом цикле и ничто не могло поколебать ее: ни сменявшие друг друга московские генсеки, ни олимпиады или фестивали, ни даже приход меченого Михаила, объявившего, что коммунизм строить более необязательно.
Их время шло своим ходом, они вставали с петухами и с ними же ложились, и угроза колорадского жука для них была реальнее и опаснее, что Карибский кризис.
Эти ровесники века все уже давно умерли, упокоившись на местном кладбище с покосившимися крестами и гробницами, увенчанными красными звездами. Говорят, хутор сейчас стал другим, его облюбовали богатые русские, желавшие устроить “фазенды” вдали от городов и выхлопных газов. Не знаю – последний раз я была там семнадцатилетней девушкой и меня неприятно поразили размеры увиденного. В детстве все, что я видела, казалось мне огромным миром – глаза повзрослевшей девушки увидели все более безжалостно. С тех пор я дала себе слово туда не ездить – детство и его чудеса должны оставаться временем чудес, не оцененным взрослыми глазами.
Но я благодарна бабушке, что она провела меня через эти “лета в деревне”. В отличие от большинства ровесников, я видела и делала то, о чем они даже не подозревали, я уже не говорю о наших детях, видящих корову исключительно в зоопарке. Я научилась ценить сельский труд и знать, каким образом достается та еда, которую мы покупаем в магазинах или на рынке. Я научилась делать те вещи, которые городской ребенок не делал никогда – и иногда я думаю о том, что никакие знания не являются лишними в жизни, поэтому методика устройства компостной кучи – тоже, наверное, зачем-то была вложена ко мне в голову.
А еще – тот самый опыт послужил мне основой для скептического и самоиронического отношения к самой себе. Глядя на свои действительно ухоженные руки – я всегда вспоминаю, что этими же руками собирала коровьи лепешки, рвала траву для кроликов (кстати, у меня не получалось есть тех животных, которых я кормила), собирала ягоды, копала картошку, полола сорняки, собирала вредителей, белила и красила, ощипывала кур и уток (одно из самых мерзких занятий в мире)… Тот самый труд дал мне понять, что и лак для ногтей, и выдирание мокрого пера – не просто может быть, а в моем случае – является событиями одной и той же жизни, поэтому нужно относиться к обоим феноменам как ко вполне возможным в рамках одной биографии и не считать себя достойной только пера или только лака.
Так что один из первых жизненных уроков – был преподан мне моей любимой бабулей. Это урок того, каково жилось нашим предкам – и какова была цена тех банок, которые мы так охотно ели зимой.
Так приятно все это было прочитать… Сама погрузилась в теплые, пахнущие мокрой травой, Енисеем, навозом, бензином и лесопилкой, воспоминания. Тогда все казалось огромным и необъятным. Бабушкины пироги были самыми вкусными, а от запаха пекущегося в русской печи блина, можно было проглотить язык. Деревня уже давно не та, но запахи те же, и это вселяет надежду.
Ирина…Браво!!!
Вам нужно писать книги. Я уже вам говорил, что у вас талант. Многие современные “писатели” даже близко не могут выражать жизнь так как вы.
” детство и его чудеса должны оставаться временем чудес, не оцененным взрослыми глазами.”
100% согласен, так как имею такой же опыт, возвращения в деревню моего детства.
Слава, даже не знаю… Мне кажется, я обычно пишу… Без кокетства говорю…
Ирина это не комплимент. Я очень много читаю. У вас талант! Осталось вам только в это поверить и мы получим в дар великолепного писателя.
Ну дело осталось за малым – поверить в себя 🙂
Ирина, удивительные воспоминания, так напомнили свои, хотя описать так подробно в мелких деталях не каждому под силу. Пишите, пожалуйста, Вас приятно читать, параллельно анализируя и свою жизнь. Ваши откровения захватывают и невозможно остановиться, пока не будет прочтена последняя строка.