Ну-с, продолжим вспоминать былое.
Городишко, где я проживала до поступления в универ, был довольно оригинальным местом на карте Луганской области. Во-первых, он был выстроен над угольными пластами в 1938 году, то есть тогда, когда индустриализация шла полным ходом и весь советский народ бросался на трудовые подвиги не жалея живота своего. Во-вторых, при его постройке учли богатейшие залежи антрацита, но не учли того, что в этих местах нет никакого источника воды. Вообще никакого – даже захудалой речушки.
Обнаружив это довольно “неожиданное” и неприятное дело, власти решили тянуть водопровод практически из-под Луганска, и они его протянули. Но! Напора воды в городе не бывало никогда. Особенно на верхних этажах зданий. Я помню се6я с самого детства, так вот, до 24 лет (то есть времени замужества) я принимала ванну дома, не в гостях, несколько раз в жизни. А если принимала, то не нормальную, водопроводную, а состоящую из технической воды из батарей центрального отопления. До сих пор не понимаю, как у нас у всех не отказывали органы после купания в такой воде: желтоватой и пахнущей всей таблицей Менделеева.
В остальные же дни купание состояло из нагревания кастрюлек и манипуляций с тазиками и ковшиками. И это если вода шла внизу, в колонке. Если же воды не было и там, а это было довольно частым делом – то все шли к колодцам за водой. От нашего дома колодец находился в десяти минутах хода. А теперь сосчитайте, сколько раз нашему папе нужно было выйти к колодцу, чтобы обеспечить купание семье из 4 человек. А уж если папа был в командировке… Кажется, все детство я только и делала, что носила воду, тем же самым может похвастаться и моя сестра. Главный насущный вопрос проживания всегда был один: дали ли воду, если дали, то дошел ли напор до 4 этажа, а если не дошел, есть ли вода внизу.
И тогда все устремлялись с ведрами и бидонами к кранам. Так жили, кажется, все жители многоэтажных домов. Годами, десятилетиями. Та же вода, которая шла из крана, убивала почки жителей годам к сорока, потому что наши чайники становились подобиями пещер со сталактитами и сталагмитами где-то за пару месяцев. При том, что их чистили.
Помимо бесконечных вызовов, связанных с водными процедурами и мытьем посуды (я до сих пор помню запах кислого борща в тазике с теплой водой, в которой нужно было умудриться вымыть все тарелки), в личном нашем с сестрой дестве был еще один вызов. Соседи. Вернее, не так: соседки. Дело в том, что в соседней квартире проживали две сестрички-шизофренички, и я не шучу с рифмовкой. Две дамы с печатью былой красоты на лицах страдали жестоким помешательством – и упечь их в сумасшедший дом было делом весьма проблемным. Это сейчас я понимаю, что вообще-то надо было собраться подъездом, дать взятку в исполкоме – и двух красоток бы упекли в местный сумасшедший дом на вечное поселение, но до этого простого хода то ли не додумались, то ли некому было начать вписывать под это дело людей. Лиля и Неля, именно так их звали, жили в однокомнатной квартире за нашей стенкой с отрезанным газом и традиционно нефункционирующим водопроводом. Раз в месяц леди забивали канализационный стояк каким-то очередным своим мусором и на первом этаже разливалось море дерьма и мочи. Все это лилось из подъезда по улице, и пока местные алкаши человеколюбиво не бросали кирпичики и доски, вход в подъезд был невозможен. В принципе своем. Все детство и часть юности я вспоминаю акробатические номера с прыжками по кирпичикам до первого лестничного пролета с одной мыслью: только бы не обрызгаться. Через несколько дней приходили сантехники, вытаскивали из забитой канализации очередную тряпку – и все испарялось до следующего раза.
Помимо ароматерапии, Лиля и Неля украшали наше бытие ночными концертами (днем они чаще всего спали) и вечным страхом: я боялась их до заикания. Причем совершенно напрасно, потому что они весьма тепло относились к нам и нашим родителям. Дорога из школы проходила так: приближение к подьезду, осторожное заглядывание внутрь, не вылилось ли сегодня чего вонючего, потом – стремительное взбегание по лестнице с одной мыслью, только бы не выглянули из квартиры, только бы успеть открыть дверь. Так было изо дня в день, из года в год с редкими перерывами на госпитализацию дам, которые в межсезонье впадали в совсем уж буйное помешательство и бродили по городу, буцая эмалированные тазы или ломясь в учреждения с целью чуток пошугать бюрократов. Вот когда очередная тетенька с башней на голове из очередной конторы оказывалась испугана – вот тогда приезжала благословенная психиатрическая бригада с быкообразными санитарами и увозила королевишн на очередные сеансы галоперидола. Наступал временный покой и спокойный ночной сон.
Впрочем, от дамочек была и польза. В то время, как по соседним подъездам то кочевали ромалы, то спали алкаши, то позднее – промышляли нарки – в нашем подъезде наблюдалась тишь да гладь, ибо Лиля с Нелей в сочетании с дерьмопотопами отгоняли даже небрезгливых друзей Бахуса и поклонников цветастых юбок с выкриками дриданудануданай. Приватизация окончила Марлезонский балет – сестриц спровадили-таки в дурку на вечное поселение, и свидетелями этого выпроваживания были мы с сестрой.
Приехала команда юных тимуровцев, состоящая из тетки с халой на голове, участкового милиционера и пары-тройки докторов, открыла дверь, прошла вовнутрь. Все мы высунули носы из дверей, полюбоваться на реакцию высокой комиссии. Реакция была разнообразной исключительно по параметрам времени, но не по существу. Тетенька с халой вернула съеденное на пороге, милиционер смог донести обед до площадки, а пара-тройка докторов успела добежать до открытого окна подъезда. Ну а че, все было в пределах обыкновенного: ковер из прусаков на полу (кстати, у нас они были ровно до тех пор, пока мама не выведала волшебное средство, состоящее из вареных в течение часа яиц, соединенных с борной кислотой и еще какой-то фигней. Все соединяется, скатывается в шарики и раскладывается во всех местах, особенно у входных дверей. Проверено, все живое дохнет и более не является назад); но я продолжу – ванна, забитая тряпками и дохлятиной, кучи мусора на кроватях и балконе… Сестры годами жили в своем великосветском салоне и для нас в увиденном не было никакой новости.
В общем, Лилю с Нелей увезли с ветерком в наш местный дом скорби, а высокая комиссия постановила квартирку привести в порядок и продать. Не знаю, где администрация нашла добровольцев с гайморитами, чтобы вывезти все дерьмо из лилинелиной однушки, но чудо случилось. Квартиру отремонтировали и в нее вселилась семейка, состоящая из шахтера, евойной супруги и кошки женскаго полу в количестве одной штуки.
Нет, друзья мои, я ненавижу слово энергетика, но есть все же нечто такое на белом свете, как его ни называй. Уже через пару месяцев проживающие в сумасшедшей квартирке начали интенсивно свихиваться и радовать нас не менее увлекательными ночными концертами. Сначала шахтер, сломленный очередной неудачей в области интима, начинал бубнеть о том, какая у него жена дура; жена, тихонько огрызаясь, наконец, выходила на крещендо, оповещая все живое в радиусе ста метров о том, что ее супруг импотент и только последняя дура на белом свете будет ему давать. Далее начиналась битва при Бородино с применением грубой силы, тогда как выгнатая из квартиры кошка орала хриплым мявом на балконе и требовала законного возвращение в тепло к батарее. Часам к двум ночи из какой-нибудь квартиры выходил кто-нибудь и начинал ломиться в двери. Борьба нанайских мальчиков моментально стихала, чтобы через десять минут начался не слишком убедительный секс, впрочем, быстро оканчивающийся – и наступала тишина. В таком режиме парочка существовала ровно до моего отъезда из города, боюсь, иного способа бытия белковых тел супруги не освоили по причине сложности и маловыполнимости.
Нужно добавить, что такой образ жизни вовсе не был чем-то из ряда вон выходящим – дом был устроен таким образом, что единственными непьющими мужчинами в нем был мой папа и тишайший белорусский дедушка, живший напротив. Все остальные колебались от “чуть выпить на выходных” до “нажраться, как скотина и заснуть в собственной блевотине”. Светское сообщество алкашей собиралось вокруг трех столов у подъезда, забивая бесчисленных козлов и потягивая добытое корпоративным способом пойло методом пуска по кругу. Этот круговорот касался не только горячительного, но и состава клуба джентльменов: помершие от цирроза папаши сменялись подросшими сыновьями – и зачуханные тетки переходили от переноски мужей к переноске сыновей, а на выходных, занимали один из столиков, выгодно отличаясь от мужского клуба по интересам не только наличием бутылок, но и количеством закуски. Стук костяшек домино в таких случаях забивался вечерним исполнением репертуара Людмилы Зыкиной, а затем – и Наденьки Кадышевой. Моя сестрица, вдохновившись музицированием, обожала залечь на дно нашего закрытого от посторонних глаз балкона и перебивать исполнение слезливых “а он прощения не попросил” и “парня молодого полюбила я” жутким горловым: “Виновата ли я, виновата ли я, виновата ли я, что люблю слона”. Звук летел над двором и мы вдвоем урывались, подглядывая за реакцией обоих клубов, не понимающих, кто это и откуда исполняет. Могли ли эти господа подумать, что это все происки двух правильных девочек с локонами, ходящими с нотными папочками в музыкальную школу? Да ни в жизнь! Боюсь, сей полтергейст так и останется бермудским треугольником нашего двора, если еще живы те, кто его слышал.
В общем же и целом двор наш был совершенно таким же, как и остальные дворы. Кое-какая интеллигенция, разбавленная рабочими и шахтерами, дети, не знавшие классового разделения и игравшие с друг другом без условностей “а кто твои родители”, безбоязненное хождение по улицам: мы бегали в школу сами с первого класса и родителям не приходило в голову бояться, что ребенок не дойдет до школы или дома. Все жили обычной жизнью, и дети учителей, и дети проходчиков, получавших совершенно сумасшедшие деньги по тем временам, и дети уборщиц, и дети инженеров; все общались со всеми и тогда нам в голову не могло прийти, что можно делиться на мажоров и нищих…
Впрочем, о друзьях я расскажу позже.