Знаете, я тут все думала, стоит ли описывать школьные годы чудесные… Пока не готова. Даже универ пока не готова. Почему-то память сейчас работает как стробоскоп, высвечивая совершенно не связанные между собой события. Поэтому обращусь к области туманной и необъяснимой – к мистической мистике, коей в жизни у меня было предостаточно.
Я уже писала, что родилась в семье учителей, крещена была на дому, молитвам меня учила бабушка в детстве, но в доме была всего одни бумажная иконка, которая стояла у книг и несла чисто декоративный смысл. В то брежневское время уличенные в связях с Богом учителя или врачи автоматически изгонялись с работы с волчьим билетом, а десятилетия атеистической пропаганды делало поколение наших родителей живущими без молитвы и вообще рассуждений о вышнем. Мама говорила, что на работе из-под полы что-то там переписывали, кажется, это была молитва Отче наш, шепотом сообщали друг другу “сегодня Казанская” или “В следующее воскресенье Пасха”, но показаться в храме советский учитель не мог. И ребенок советского учителя тоже. Поэтому меня крестили на дому, а мою сестру – в таком глухом селе, что я очень хорошо помню, что когда мы в 4 утра туда ехали на раздолбанном Запорожце – дорогу пешком переходили непуганные кабаны.
Впервые столкновение “с чем-то таким” произошло в трудовом лагере, летнем колхозе, находящемся недалеко от местного дома скорби, куда нас в обязательном порядке загоняли после 8 класса. Как-то возвращаясь с поля, мы догнали идущую по дороге тетеньку, которая, внимательно посмотрев на нашу толпу с тяпками на плечах, отчего-то заговорила, чтобы мы не выходили за территорию лагеря по вечерам. Мы согласно закивали, что с местными не связываемся, боимся, что только самые безбашенные из нас садятся ввечеру на их мотоциклы и уезжают в неведомые дали в деревенские танцы. Тетенька помотала головой и сказала, что местных парней бояться не надо, а бояться нужно местных ведьм, которые тут откровенно пошаливают.
Мы недоверчиво засмеялись, и тетенька поведала нам, что ведьмы тут злобные, пшеницу закручивают (кстати, мы-таки увидели, что такое закрученная пшеница несколько дней спустя), а различить их просто: по венкам. Если ведьму застает в поле дождь, она обязательно делает из травы хоть какое-то подобие венка-шапочки на голову, даже если она в платке. “Боятся они небесной воды, девчатка”, – протянула тетенька и через несколько минут свернула на тропинку, а мы пошкандыбали дальше.
Не знаю, что это было, то ли добросердечная колхозница решила таким образом нас предостеречь от выхода за территорию лагеря (а мы и не выходили после захода солнца, за забором стояла такая темень, что выйти туда означало быть сильно тронутым на голову идиотом), то ли действительно в деревне пошаливали бабенки, знающиеся на всяческой чернухе – но в своей жизни я несколько раз видела женщин, работающих в поле, которые при даже легком слепом дождике обязательно покрывали голову сплетенным травяным венком, больше всего походящим на вьетнамскую шляпу сборщика риса. Всякий раз видя такую красавицу, вспоминала ту самую колхозную работницу, завевшую с нами с ничего, спонтанно, разговор именно о шалящих в окрестностях бабках-колдуньях.
Затем – в жизни у меня не случалось ничего удивительного ровно до 19 лет. Именно тогда я впервые увидела вещий сон. Надо сказать, что я уже была студенткой, жила у бабушки, папиной мамы, и вела жизнь совершенно погруженной в учебу равнодушной ко всему остальному суки. Не спешите удивляться подобранному слову, это я еще мягко. Дело в том, что мой родной дед много лет болел паркинсонизмом и последние годы жизни мучительно умирал от прогрессирующего паралича. Его мучали пролежни, одиночество, боль, его мучало много вещей. А я практически не заходила в его комнату или ограничивалась простым “привет-пока”. На свете есть много вещей, за которые мне стыдно в этой жизни, но за то свое поведение мне стыдно всегда. Я испытываю мучительное чувство перед каждым встречным стариком, особенно если он похож на деда. Эта мука не притупилась за двадцать лет, боль все такая же острая, хотя я и исповедалась в церкви. Нет, это не уныние, просто всякий раз, когда я вижу шаркающую походку идущего по улице пожилого человека – я проваливаюсь в такое облако стыда и понимания, чего на самом деле стОю, что иногда меня начинает чисто физически плющить.
Накануне смерти деда мне приснилась дверь в его комнату со стоящей рядом крышкой гроба. Крышка была красной, гипюр на ней был черным. Через сутки началась агония, которую ничто не предвещало, состояние у деда было стабильно плохим. В общем, гроб у деда был точно таким, каким я увидела его во сне. Один в один.
А через сутки или двое я мыла в доме полы и с зеркала упала простыня. Я как раз мыла под этим огромным трюмо в полтора раза выше человеческого роста. Подняв глаза, увидела отраженную в зеркале комнату, диван, покрытый ковром. И туманно-белую фигуру человека, сидящего скрестив ноги на диване рядом с подлокотником. Так, как любил сидеть дед пока не слег окончательно. Я не кричала, меня буквально швырнуло назад, я обернулась – диван был пуст. С закрытыми глазами я занавесила зеркало и продолжила мыть полы. Страшно не было – я скорее была безмерно удивлена увиденному.
Самое поразительное, что дед мне не снился никогда. Может, он простил меня? Кто знает, он не был крещен и я поминаю еще как некрещеного. Я когда-нибудь еще расскажу о своих предках, он был действительно удивительным человеком, необыкновенной, какой-то немужской даже доброты. Я вела себя как последняя свинья, как полноценный душевный упырь – и все, что мне сейчас остается, – это молиться о нем. Наверное, это уже немало.
Учеба занимала все мое время, с третьего курса я стала подрабатывать в Москве переводчиком, потом несчастнейшим образом влюбилась и к старшим курсам стало понятным одно: у меня совершенно ничего не клеится с молодыми людьми. А тут как раз в наш универ поступила дочка маминой приятельницы, снявшая квартиру у одной колоритнейшей бабульки. Звали дочку приятельницы Олечкой и встречаясь с ней на переменах, мы с доктором Пиндершлосс, у которой личная жизнь тоже представляла из себя какой-то дурацкий мексиканский сериал, услышали о том, что бабулька эта умеет гадать. И не просто так, а по какой-то жутко старинной тетради, писанной еще с ятями на толстой желтой бумаге. Олечка согласилась поспособствовать нашей встрече с бабулькой – и однажды утром перед парами мы с доктором Пиндершлосс-таки наведались в сей оазис встреч с потусторонним.
Бабулька оказалась румяной матрешкой в цветастом халате и платочком на голове, усадив нас троих за плюшевую скатерть в розах, она по очереди раскинула нам картишки, сверяясь по той самой тетрадочке, выглядящей и вправду очень экзотично даже для нас, еще на первом курсе попутешествовавшим по окрестностям с фольклорной практикой. Я честное слово не помню, что получила Олечка (ее судьба сложилась очень печально, она осталась совсем молодой вдовой, потеряв мужа-подводника через несколько лет после свадьбы), доктор Пиндершлосс в качестве напутствия, кажется, огребла предсказание, что ее судьба не тут, что, впрочем, сбылось в точности, потому что судьба доктора Пиндершлосс действительно располагалась от города Луганска в тысячах километров, а вот свое предсказание помню наизусть. Вокруг карты, обозначающей меня, легло огромное количество королей и вальтов, а под сердце лег пиковый король. Бабулька долго вглядывалась в книгу, потом в меня, и произнесла следующее: “Ты, дорогая, сейчас окружена мужчинами, их будет еще много, но все без исключения они от тебя отойдут. Ни один не останется – потому что вот этот король тебе присужден и ты никуда от него не денешься. Ты его знаешь, но никогда на него не подумаешь как о будущем муже. И ни на какой козе его не объедешь”.
Выйдя от бабульки сильно призадумавшись – я перебрала в своем окружении всех сирых и убогих, включая благовоспитанных еврейских мальчиков, регулярно поставляемых бабушкой и женой папиного брата, ужаснулась – и предпочла в предсказание не поверить. Но тем не менее – с каждым днем убеждалась, что надо мной висит какой-то рок и ни одного молодого человека рядом со мной надолго не задерживается.
Второй раз все было еще более томно: однажды я ехала в Москву с полным чемоданом переведенных книг – сдавать работу, и оказалась в одном купе с еще одним колоритным персонажем. Мужик был явно немолод, спокоен, как удав, и после каких-то малозначащих разговоров он предложил мне погадать. Я согласилась – но вот когда на вагонном столике увидела точно такой же расклад с пиковым королем под сердцем – и услышала ровно то же самое, что слышала от бабульки около года назад, волосы у меня на голове привстали дыбом. Мужик хмыкнул и сказал, что нечасто такое бывает – чтобы прямо судьба была у женщины, которую никак не миновать. “Ты его знаешь, – добавил он. – Довольно давно”.
Ночка у меня была еще та: еще раз внимательно перебрав в голове весь бесперспективняк, включая зашибленного физматовца с бабьим тазом, я пообещала себе остаться старой девой, но замуж за такого не ходить.
Время шло.
Наконец, собравшись на какую-то девичью тусовку с двоюродной сестрой доктора Пиндершлосс, мы снова решили раскинуть картишки. Что и говорить – снова весь вечер на арене был пиковый король под сердцем и недоуменное “все мужики отойдут, а он останется”. На тот момент мужиков действительно вокруг было уже совершенно неприличное количество, родной Свердловск бурлил негодованием – а я по сути сидела в девках и понимала, что сколько бы женихов ни было, сколько бы не звало их замуж, ничего у меня в матримониальном плане не выходит.
Наконец, произошла одна встреча. Сидя в сестрой в автобусе и готовясь ехать домой, я увидела на перроне парня очень похожего по типажу на моего покойного деда в молодости. В голову тут же пришла мысль: “Он будет моим мужем”. Мы встретились с парнем глазами – и я поняла, что чувак запал, запал по-крупному, и что через пятнадцать минут мы будем знакомы. Что в точности и случилось – и тогда я решила, что: а) чувак врач, б) чувак решил стать пластическим хирургом, в) чувак крут – а значит, ему и быть мне мужем.
У чувака оказался милейший друг и мы умудрились зажигать вместе с моей сестрой… Ровно до момента, когда я поехала на работу на сорок минут раньше времени (причем до сих пор не могу объяснить себе, зачем я это сделала). Выходя из маршрутки, я увидела старинного своего знакомого по универу, который когда-то сто лет назад пытался со мной познакомиться, но я его продинамила со страшной силой. Мы здоровались, перекидывались парой ничего не значащих фраз – а потом выпустились и не встречались больше года. Я зачем-то его окликнула, а потом – еще более непонятно, зачем – ПРИГЛАСИЛА В ГОСТИ ко мне на кафедру. Режьте меня, я и сейчас не понимаю, что меня тянуло за язык, я вполне была готова устраивать свою жизнь в качестве невесты пластического хирурга.
Парень (который, кстати, тоже на тот момент готовился к свадьбе) удивился и пришел. Через три недели мы уже жили вместе. И продолжаем делать это практически двадцать лет подряд.
Он был единственным человеком, которого я знала, но на которого подумать не могла как о будущем муже. Он был единственным человеком, который всегда был рядом – мы очень часто виделись в универе – но чье имя мне ни разу не пришло в голову, когда я перебирала всех близких и дальних знакомых с целью понять, кто же этот пиковый король, который всех поразгонит. Ну и он действительно оказался тем человеком, с которым мы странно встретились – вопреки логике развития нашей личной жизни до той встречи на остановке.
Больше я на картах не гадала никогда – и вам не советую. Но не рассказать вот о такой странности не могу – это было со мной, это было с нами.
(Продолжение следует)