Станислав Лем “Солярис”

Начну издалека. Давно еще подозревала, что процесс творчества может быть намного бессознательней, чем кажется. И вот недавно получила подтверждение. Сидела на курсах и работала над дизайном буклета. Заданием было отрекламировать отдых на далеком норвежском острове, где водятся только нефтяные платформы и пятизвездный флотель (такой вид гостиницы).

Так вот, сижу, пытаюсь подобрать фотографии места, чтобы хоть как-то сделать отдых привлекательным, причем фотографии честно подбираю по цвету, размеру и композиции, мало обращая внимание, что там конкретно изображено. Вниз поместила голубые, где много пространства. Вверх – оранжево-красные, они поярче. В центре по заданию надо было вставить фигуру, в которой помещался бы самый главный текст рекламы. Водрузила ярко-желтый зубчатый круг, влепила надпись. Подходит преподавательница и начинает критиковать. То не так, это не так… А потом задумчиво произносит: “А знаете, сама идея очень интересная. Внизу – мир воды, вверху – мир солнца и воздуха и сам текст тоже в подобие солнца. Поменяйте шрифт, разберитесь с зубчатым многоугольником и оставляйте форму так как есть”. И вот тут только до меня дошло, что я действительно поместила вниз фото воды, вверх – неба с солнцем и облаками, а сам рекламный текст получился вставленным в солнце. Ничего этого в процессе работы я не осознавала, просто обращая внимание на иные детали.

Поразмышляв на досуге над этим случаем, подумала, что любой процесс творчества может быть намного более бессознательным, чем кажется любому критику, профессиональному или нет. И все эти “Пушкин хотел сказать… Достоевский изобразил… Микельанджело передал…” могут быть лишь частными взглядами, не имеющими почти ничего общего с тем, что думал художник в процессе работы.

Не возвеличивая себя до роли художника, не полезу и на пьедестал критика. Просто хочу поделиться мыслями по поводу одной из самых моих любимых книг – книги Лема “Солярис”.

Если вы не читали книги, советую немедленно это сделать, потому что те два фильма, которые могут быть вам известны – Тарковского и Содеберга – не имеют практически ничего общего с романом Лема. Они скорее самостоятельные произведения отличных режиссеров, взявших основную канву сюжета и имена героев и создавших свои самостоятельные “Солярисы” взамен экранизации первоисточника. А первоисточник более чем достоин экранизации, особенно в наш век технологических возможностей создать целый мир. Мир Солярис (кстати, в русском языке планета носит мужское имя, а в польском – женское, поэтому для русских Солярис – он, а для поляков – она) более сложен, более удивителен, более поразителен, чем мир Пандоры Спилберга. Да и сам роман несравненно превосходит любую фантастику, что ставит Лема в один ряд не с собратьями по цеху научных фантастов, а гораздо выше – в ряд с классиками, которые сотворили поистине бессмертные произведения.

Кстати, Лему не досталась Нобелевская премия по литературе только из-за предвзятого отношения Комитета к жанру научной фантастики, а зря. “Солярис” – это не НФ, это глубочайшее философское произведение, упакованное в обертку фантастики. На самом деле эта книга о человеке, Контакте и Боге. Кастрированный советским переводом (вернее, цензурой) роман практически лишился последней идеи, но на самом деле роман и о Боге тоже – о боге с маленькой и большой буквы.

А теперь давайте разбираться.

Роман рассказывает о времени, проведенном психологом Кельвином на станции, летающей над поверхностью планеты Солярис, которая оказалась мыслящей и способной на контакт с человеком. Только каким вышел этот контакт – вот в чем вопрос. До Лема фантастика предлагала два варианта контакта с иными мирами: либо человек попадал на планеты, более развитые, чем он, либо приносил цивилизацию дикарям. Но какими бы ни были инопланетяне – человекоподобными или звероподобными – да хоть плавучими медузами – контакт был возможен из-за антропоморфности мышления и поведения. Лем первым спросил: а что, если никакого подобия между человеком и инопланетным разумом нет и быть не может? И написал на эту тему роман. Эта проблема волновала его и он не раз обдумывал ее в своих произведениях, но только один роман стал “Солярисом”, то бишь глубочайшей философской притчей, которая вышла за рамки НФ и взошла на олимп философского размышления о мире. Кстати, не теряя замечательного сюжета и “читабельности”, книга действительно интересна и могла бы стать превосходным фильмом с сумасшедшими спецэффектами. Я все жду – когда ее оценят режиссеры типа Спилберга и снимут фильм по роману, а не свое размышление на тему… Хотя фильмы Тарковского и Содеберга выше всяких похвал и заслуживают того, чтобы их смотрели и пересматривали.

Что же встречает Кельвин на планете, ставшей за века исследования кошмаром ученых? Двух работников станции и известие о том, что лучший друг Гибарян покончил с собой по очень странной причине. На самом деле личный контакт Кельвина с Солярис начинается гораздо раньше, чем он получает своего Гостя (вот он, контакт с мыслящим Океаном – обе стороны пытаются понять друг друга, но они находятся на уровнях слона и красного паучка, причем человек тут – совсем не слон). Контакт Кельвина с Солярис начинается с момента, когда ему кажется, что на него кто-то смотрит. Именно тогда, через час после прилета, происходит первый Контакт тех, кто не сможет понять друг друга никогда, кто никогда не сможет полноценно изучить друг друга – и остается лишь единственная возможность контакта – убийство друг друга. Люди могут прибегнуть к излюбленному способу бомбометания или облучения, а Океан просто может довести их по одиночке до самоубийства. Причем самое интересное тут то, что люди сделают это сознательно, а Океан просто по неспособности понять их.

Лем поднимается до самых высоких моментов осмысления человека. Он понял главную нашу природу – нам нужны только мы сами или наши подобия в космосе, мы идем на риск погибнуть в глубинах вселенной, втайне гордясь своим геройством, но все это происходит не ради познания нового, а ради поисков себе подобных – дикарей либо полубогов, одних мы научим жить, у других можем жить поучиться. Но нам не нужно то, что мы не в состоянии постичь. Все, что человек способен сделать с Солярис за века исследований – описать. Лем с достаточным юмором изображает эти попытки описания неописуемого учеными – все порождения Солярис вроде “длиннуш, симметриад и ассиметриад, быстренников и позвоночников” – вызывают бессилие ученых понять и низводит их до роли школьников, которым остается описывать то, что видится, без всяких попыток толкования.

А вожделенный Контакт антропоморфного характера происходит тогда, когда все ученые покинули станцию и на ней остались три человека. Именно тогда приходят Гости – порождения Океана, почерпнутые из человеческой психики. Вот только беда – Океан вообще не понимает, когда мы осознаем себя и можем контролировать. Океан посчитал нашим главным состоянием сон или моменты фантазий. Понимаете, ЧТО это оказался за контакт? Кельвин, прибывший четвертым сотрудником и оказавшийся все же третьим, получает самый лучший дар – его жена Хэри, покончившая жизнь самоубийством по его косвенной вине, возвращается порождением Солярис. Двум другим сотрудникам, да и покончившему с собой Гибаряну, повезло гораздо меньше. Их Гости оказались порождением давней и быстро забытой фантазии. Лем точно описывает Гостя Гибаряна – вернее Гостью – огромную негритянку в поясе из пальмовых листьев. Гости Снаута и Сарториуса остаются лишь мгновенными бликами, виденными Кельвином. Кажется, один из них был ребенок в соломенной шляпке. Нам остается только догадываться, что за мука достается людям, которые получили своих Гостей.

Мучительность Контакта в том, что гости – неубиваемы. Практически неубиваемы, неспособны находиться ни минуты без “хозяина” и даже будучи убитыми – возвращаются, когда человек спит.

Мы видим подробно Контакт Кельвина, который поначалу с честностью ученого изучал свою Гостью, а потом – когда она начала очеловечиваться, переставая быть фантомом с записанными воспоминаниями из психики самого Кельвина – стал мучаться тем, что она одновременно человечна и нечеловечна. Линия Кельвина и Хэри – это еще и история мучительнейшей любви и вины, прекрасной и несчастной одновременно.

Но кроме того, что “Солярис” – это история Контакта, поиска смысла в том, в чем нет смысла с человеческой точки зрения, история любви с тем, кто умер по твоей вине, но возродился еще раз, история реакций человека на полное унижение его достоинства – это еще и история взаимоотношений с “неполноценным богом”.

Именно этот момент был практически уничтожен цензорами.

В какой-то момент в романе звучит эта идея: а что, если Солярис – это и есть бог, который является богом-ребенком, богом, который растет и играет, но продуктами его игр является целый мир и случайно забредший в него человек. Бог, не способный на любовь, бог, не способный на контакт с теми, кто стал его игрушкой, кто не думает ни о чем, кроме игры – и не способен думать. Океан-имбецил, который заинтересован лишь порождениями своей фантазии, но не ее последствиями.

Мысль на самом деле не новая – еще философия Гераклита базировалась на основе его предположения, что космос – это ребенок, который играет сам с собой. “Вечное дыхание, не ведающее самого себя” нельзя винить в том, что человек бросается в этот мир, а потом снова возносится к звездам, чтобы быть снова низринутым в темноту земли. Все это – процесс игры бога-ребенка, по мысли Гераклита. Капризное и мало осознающее себя дитя не способно на сострадание, оно может создать и разрушить мир так же легко, как дитя строит и рушит свои песчаные фигурки. Кстати, индийский Шива тоже танцует свой танец, бросая миры в смерть и создавая новые не заботясь о том, кто там в мирах живет и чем этот танец живущим откликнется.

Солярис выводится таким же богом-ребенком, который заинтересовался букашками, ползающими по его песчаным куличикам, но при всем своем желании Океан не может понять то, зачем пришли букашки, чего они хотят, чем живут и на что надеются. Букашки что-то подкладывают этому играющему дитяте, дитя тоже пытается поиграть с букашками – как умеет. Но это не приносит обеим сторонам никакого удовлетворения. Просто потому, что букашки и дитя находятся на разных концах лестницы жизни.

Безысходность и муку жизни в мире, где бог – всего лишь неразумное дитя вселенского масштаба и показывает Лем. Когда некого просить, некому молиться, некого умолять – потому что там, на той стороне – не просто существо, которое к тебе безразлично. Оно еще и не осознает, что делает с тобой. Оно играет в свои игрушки, а ты – входишь в их состав одним из оловянных солдатиков. Когда дитя уколется штыком одного из таких солдатиков, оно отбрасывает его в сторону, чтобы заняться другими игрушками. Жесткое рентгеновское излучение, которому подвергся океан, чтобы прекратить приход Гостей – это такой укол. Не думаю, что энцефалограмма Кельвина, которую вмонтировали в передатчик этого излучения, что-то изменила.

Лем уже размышлял в романе над вопросом: контролирует ли человек и свое подсознание. Энцефалограмма – это запись полной функции мозга, а значит, туда вошли не только сознательные мысли, но и бессознательные. И значит, неизвестно, что получил Океан в итоге, и более разумным будет предположить, что он просто “укололся” об излучение и отбросил эту игрушку, а не пожалел людей.

В конце романа, который не известен читателям советской версии, Снаут прощает Океан. Доходя до высшей степени человеческого благородства, во многом становясь подобным богу – простить того, кто не ведает, что творит, будучи сильнее тебя – на это нужно известное мужество и благородство. Что происходит с Сарториусом – самым “ученым ученым” неизвестно. Скорей всего, он становится самим собой – ученым сухарем, видящим своей целью разложить и изучить то, что можно разлагать и изучать. Кельвин же приходит к берегу Океана, чтобы поверить. Не молить – мольбы тут бессильны. Просто чтобы поверить.

В момент, когда отнимается любовь и не остается надежды – только вера спасает человека. Потому что она – единственное, что у нас остается. И пусть с мире Солярис – это вера в чудо – ” в ужасные чудеса”, по словам самого Лема, вера – единственное, что спасает человеку жизнь и разум. Тогда, когда у человека ничего не остается, у него остается вера в чудо, ожидание чуда – а что есть чудо, как не проявление Божественных законов в мире, где работают законы материи. Даже если человек не может поверить в Бога, у него остается вера в чудо.

А я думаю еще и о том, что “Солярис” – это роман об ужасе жизни в мире, где нет Божественной любви, где человек – всего лишь игрушка в руках стихий и “Вселенского разума”, которому нет дела до человеческих чаяний и жизни как таковой. В мире, где смерть – единственное избавление от такой жизни, которая избавляет от мук, но не избавляет от Гостя.
И какое счастье, что этот мир – лишь фантазия, а не реальность. Что наш мир – это мир, где Бог любит Свои творения, настолько любит, что Он Сам становится человеком, Сам “опускается” до уровня “оловянных солдатиков”, чтобы принять от них муку и смерть – чтобы спасти их от того, что они сами же впустили в мир – от смерти и ада. Мир, где есть Кому молиться, на Кого надеяться и в Кого верить. Где нет “жестоких чудес”, а есть чудеса, которые дают нам надежду на то, что там, на том конце лестницы жизни, нас ждут, нас любят больше, чем мы любим сами себя, что нам рады. Что нас достали из небытия и показали нам путь к Вечности. Что у нас есть право сказать: “Слава Тебе, давшему нам Свет!”.