Продолжаем думать над романом вместе
Маргарита перестала видеть то, что делается в швейцарской. Она механически поднимала и опускала руку и, однообразно скалясь, улыбалась гостям. В воздухе на площадке уже стоял гул, из покинутых Маргаритой бальных зал, как море, слышалась музыка.
Вот еще один нюанс в описании Булгаковым своей героини. Вы себе представляете, чтобы Анна Каренина или Кити скалились у Толстого? Татьяна у Пушкина скалилась… Нет, это весьма странное определение для положительной героини романа о любви.
Но мы продолжаем – стоя на лестнице Маргарита и узнает о Фриде – и вот тут у нас происходит еще один важный момент.
– А вот это – скучная женщина, – уже не шептал, а громко говорил Коровьев, зная, что в гуле голосов его уже не расслышат, – обожает балы, все мечтает пожаловаться на свой платок.
Маргарита поймала взглядом среди подымавшихся ту, на которую указывал Коровьев. Это была молодая женщина лет двадцати, необыкновенного по красоте сложения, но с какими-то беспокойными и назойливыми глазами.
– Какой платок? – спросила Маргарита.
– К ней камеристка приставлена, – пояснил Коровьев, – и тридцать лет кладет ей на ночь на столик носовой платок. Как она проснется, так он уже тут. Она уж и сжигала его в печи и топила его в реке, но ничего не помогает.
– Какой платок? – шептала Маргарита, подымая и опуская руку.
– С синей каемочкой платок. Дело в том, что, когда она служила в кафе, хозяин как-то ее зазвал в кладовую, а через девять месяцев она родила мальчика, унесла его в лес и засунула ему в рот платок, а потом закопала мальчика в земле. На суде она говорила, что ей нечем кормить ребенка.
Итак, Маргарита бездетна, и вот она видит на балу детоубийцу.
Снова ненадолго отвлечемся, потому что у Фриды тоже имелся прообраз, вернее, даже два.
Булгаков читал основоположника сексологии Августа Фореля и его работу “Половой вопрос”. Форель описывает двух пациенток, с которым он работал: Фриду Келлер и женщину по фамилии Кониецко. Обе родили детей в начале 20-го века, обе состояли во внебрачных отношениях с хозяевами своих магазинчиков. Фрида родила ребенка, отдала его в приют и обязана была забрать его по достижению пятилетнего возраста. Когда ей пришлось забрать мальчика, она отвела его в лес, задушила шнурком и закопала, причем стоял май, пасхальные дни. Фрида соврала, что отправила ребенка к тетке в Цюрих, но прошли сильные дожди и тело ребенка оказалось на поверхности из-за того, что могила была неглубокой. Фриду арестовали, по приговору суда ей была назначена смертная казнь, замененная пожизненным заключением.
Кониецко убила своего младенца, зачатого при сходных условиях – от хозяина, засунув ему в рот платок, и суд обошелся с ней крайне мягко: два года тюрьмы. Адвокат настаивал, что отец ребенка виновен не меньше матери-убийцы и судьи прониклись его речью.
Булгаков соединил двух героинь в один образ и Маргарита, повторяю, бездетная Маргарита, видит на балу детоубийцу.
Знаете, я достаточно повстречала женщин, у которых нет детей не из-за собственного выбора, да и мы с мужем жили в браке без детей 7 лет. Так вот, самое мучительное – это читать вот такие статьи или слышать истории о том, как мать убила или мучает дитя. Ты мечтаешь о ребенке, заглядывая в проезжающие мимо коляски, а кому-то это дитя было дано – и его убивают, потому что ребенок этот женщине совершенно не нужен. Всякий, кто испытывал эту тоску по тому, что Бог не дает детей, поймет, о чем я пишу.
И вот у нас имеется “светлая королева Марго”, бездетная Маргарита, “которая много плакала, а потом стала злая”. И видит эта Маргарита – детоубийцу… Что детоубийца слышит?
– А я, – ответила ей Маргарита, – рада вас видеть. Очень рада. Любите ли вы шампанское?
– Что вы изволите делать, королева?! – отчаянно, но беззвучно вскричал на ухо Маргарите Коровьев, – получится затор!
– Я люблю, – моляще говорила женщина и вдруг механически стала повторять: – Фрида, Фрида, Фрида! Меня зовут Фрида, о королева!
– Так вы напейтесь сегодня пьяной, Фрида, и ни о чем не думайте, – сказала Маргарита.
Какой высоконравственный совет, вы не находите? Перед Маргаритой детоубийца, которая обожает балы и все жалуется на свой платок, что говорит только о том, что она совершенно не раскаивается и единственное, что испытывает, – это дискомфорт из-за платка. И еще я прошу вас обратить внимание – платок ей подает камеристка, то есть служанка. В аду? Служанка? Какое интересное у Фриды посмертие. Все это Маргарите нипочем – она советует Фриде напиться и забыть.
Собственно, пьяную до изумления, Маргарита и видит ее, когда облетает залы и видит фонтан с шампанским, которое кот затем превращает в коньяк.
Последний выход Маргариты был в бальном зале, где Воланд все в той же грязной тоге выходит, чтобы выпить из черепа Берлиоза крови – свежей крови преступника и доносчика барона Майгеля.
Исследователи сходятся на том, что Булгаков объединил в образе Майгеля трех известных ему человек.
Происходил из старинного швейцарского рода, был предводителем киевского дворянства, после революции служил в Наркомпросе, работал агентом ГПУ и выполнял весьма щекотливые поручения: важные иностранцы через него получали в постель певиц, балерин, актрис – и становились осведомителями НКВД. Был осужден как шпион во время процесса над Ягодой и расстрелян.
Комендант Петро-Павловской крепости, известный своими светскими манерами и полным равнодушием к заключенным.
Советский литературовед, писал критические статьи о Булгакове, называя его “апологетом дореволюционного прошлого”, “необуржуа”, автором “апологии белогвардейщины” (узнаете словцо?). Видимо, не чужд был и стукачества – раз Булгаков вывел его в этом образе. Репрессирован и казнен в 1937 году.
Итак, в пространство бала входит барон Майгель, доносчик и предатель, а на подносе перед Воландом лежит живая, полная муки и страданий голова Берлиоза. Воланд произносит свой знаменитый монолог о том, что каждому воздается по его вере.
Впрочем, ведь все теории стоят одна другой. Есть среди них и такая, согласно которой каждому будет дано по его вере. Да сбудется же это! Вы уходите в небытие, а мне радостно будет из чаши, в которую вы превращаетесь, выпить за бытие.
Тут стоит обратить внимание на то, что в Евангелии от Матфея есть такие слова:
Ибо придёт Сын Человеческий во славе Отца Своего с Ангелами Своими и тогда воздаст каждому по делам его.
Евангелие от Матфея 16:27 – Мф 16:27:
Тогда Он коснулся глаз их и сказал: по вере вашей да будет вам – Мф. 9:29 (Это отрывок об исцелении двух слепорожденных)
Воланд и тут выводит “по вере вашей да будет вам” – как одну из теорий, равно как и Иешуа у него – всего лишь проходной герой повествования о Понтии Пилате, не стоящий особенного внимания. А “по делам” – вообще для Воланда словно и не существует.
Так или иначе голова Берлиоза становится черепом, уродливой пародией на потир для причастия, и из нее Воланд пьет кровь – кровь предателя. Этой же кровью “причащают” и Маргариту и что с того, что
– Не бойтесь, королева… Не бойтесь, королева, кровь давно ушла в землю. И там, где она пролилась, уже растут виноградные гроздья.
Маргарита, не раскрывая глаз, сделала глоток, и сладкий ток пробежал по ее жилам, в ушах начался звон. Ей показалось, что кричат оглушительные петухи, что где-то играют марш. Толпы гостей стали терять свой облик. И фрачники и женщины распались в прах. Тление на глазах Маргариты охватило зал, над ним потек запах склепа. Колонны распались, угасли огни, все съежилось, и не стало никаких фонтанов, тюльпанов и камелий. А просто было, что было – скромная гостиная ювелирши, и из приоткрытой в нее двери выпадала полоска света. И в эту приоткрытую дверь и вошла Маргарита.
Эта кровь не стала вином – в том месте, где она пролилась не могут расти виноградные лозы, потому что это высотный дом в городе, это всего лишь красивый эпитет, призванный обмануть Маргариту и убедить ее выпить кровь иуды Майгеля вслед за Воландом…
И после этого глотка все распадается, иллюзия разрушается и остается темнота и приоткрытая дверь.
И вот посреди ужина при свечах, посреди обычного шутливого трепа свиты Воланда Маргарита говорит об убийстве Майгеля – впервые виденном ей убийстве. Но как и в сцене с глобусом, все происходит не так, как ожидается. Городская столичная женщина, жившая вполне приличной и тихой жизнью, по возрасту не заставшая ужасы Гражданской войны (чтобы объяснить ее поведение), выдает следующий текст:
– А скажите, – обратилась Марго, оживившаяся после водки, к Азазелло, – вы его застрелили, этого бывшего барона?
– Натурально, – ответил Азазелло, – как же его не застрелить? Его обязательно надо было застрелить.
– Я так взволновалась! – воскликнула Маргарита, – это случилось так неожиданно.
Потом Маргарите интересно, был ли слышен бал, потом она снова возвращается к теме убийства – и снова мы видим вместо какой бы то ни было адекватной произошедшему реакции следующее:
– Ах, как я взволновалась, когда этот барон упал, – говорила Маргарита, по-видимому, до сих пор переживая убийство, которое она видела впервые в жизни. – Вы, наверное, хорошо стреляете?
И тут же начинает кокетничать с Азазелло – причем это уже не сцена перед Кремлевской стеной, когда Маргарита еще не понимала, кто перед ней – напротив, теперь она все прекрасно понимает и кокетничает с демоном, который “не только видел голых женщин, но и женщин с начисто снятой кожей”.
– Не желала бы я встретиться с вами, когда у вас в руках револьвер, – кокетливо поглядывая на Азазелло, сказала Маргарита. У нее была страсть ко всем людям, которые делают что-либо первоклассно.
Нет, Воланд определенно не ошибся, выбирая в королевы именно такую Маргариту – и испытание, которое ей было приготовлено напоследок, она тоже прошла “с честью”.
Когда она поняла, что о Мастере с ней никто и не думает говорить, она решает пойти утопиться, по сути совершить непрощаемый грех.
– Мы вас испытывали, – продолжал Воланд, – никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут! Садитесь, гордая женщина!
Вот именно эту фразу знают даже те, кто романа Булгакова не читал вовсе – она пришлась по нраву очень многим поколениям советских и российских интеллигентов, которые почему-то упорно не желали понимать, из чьих уст эта фраза, собственно, исходит.
Вся жизнь христианина (как и ребенка) – это молитва, прошение у Того, Кто сильнее. Мы просим Небесного Отца и о хлебе насущном, и о прощении грехов – и не устаем делать это, как никогда не устает ребенок просить маму или папу о чем бы то ни было. Дети не гнушаются просить – и мы, христиане, как дети Бога тоже не гнушаемся просить Его о самых важных вещах.
Маргарита повела себя совершенно иначе: она посчитала ниже своего достоинства просить (причем не о себе даже, а о любимом человеке, который вообще неясно – жив ли, мертв ли, да еще и в условиях страны и времени) – а предпочла, если ее обманули, пойти и утопиться, убить себя из-за невозможности пережить унижение. Да, Маргарита гордая женщина – и гордыня позволила ей пройти главное испытание Воланда. Она действительно доказала, что она достойна этой компании.
И вот, наконец, ей “сами все предложили” и готовы “сами все дать”. И что же?
– Я хочу, чтобы Фриде перестали подавать тот платок, которым она удушила своего ребенка.
Это главный аргумент тех, кто считает Маргариту светлой женщиной: ведь она сумела отказаться от собственного счастья в пользу Фриды. Единственное желание – и то отдала незнакомке. Воланд (и вслед за ним и читатели) тут же предполагает, что Маргарита – особенно милосердна. Но увы, почему-то ее ответ всегда забывается теми, кто рассуждает о Маргаритиной доброте.
– Нет, – с силой ответила Маргарита, – я знаю, что с вами можно разговаривать только откровенно, и откровенно вам скажу: я легкомысленный человек. Я попросила вас за Фриду только потому, что имела неосторожность подать ей твердую надежду. Она ждет, мессир, она верит в мою мощь. И если она останется обманутой, я попаду в ужасное положение. Я не буду иметь покоя всю жизнь. Ничего не поделаешь! Так уж вышло.
– А, – сказал Воланд, – это понятно.
Это действительно понятно Воланду – не милосердие, а то, что Маргарита попадет в ужасное положение и не оправдает веры в мощь. Маргариту просто будет мучить совесть – а она этого не хочет. Ей вообще хочется покоя – от Мастера, когда она просит под Стеной, чтобы он оставил ее в покое, оставил ее память. От Фриды, которая назойливо может ей являться с надоедливыми речами о платке.
А вот и сама сцена прощения:
Дверь распахнулась, и растрепанная, нагая, но уже без всяких признаков хмеля женщина с исступленными глазами вбежала в комнату и простерла руки к Маргарите, а та сказала величественно:
– Тебя прощают. Не будут больше подавать платок.
Послышался вопль Фриды, она упала на пол ничком и простерлась крестом перед Маргаритой. Воланд махнул рукой, и Фрида пропала из глаз.
Вот уже и “величественно сказала”, потому что гордая женщина поверила в свою мощь, и “тебе не будут подавать платок”. Ты не раскаялась – чтобы тебя простили, тебе всего лишь больше не будут напоминать о твоем грехе, твоем преступлении, о том, что ты – детоубийца. И тогда можно будет прекрасно поживать, танцевать на балах и купаться в шампанском. Это какое-то очень странное представление о доброте и нравственности, не находите?
Но идем дальше и спросим, а где же тут “вечная и верная любовь”, если по условиям Воланда единственное желание Маргарита тратит не на Мастера, а на какую-то постороннюю тетку? И тут ответа у меня нет – потому что если исходить из того, что мы оцениваем Маргариту по поступкам, то потратить желание не на любимого, а на свой покой – это отнюдь не про любовь.
Но наконец, Мастер “извлечен” из дома скорби – и Маргарита знакомит его с Воландом, причем является Мастер в комнату совсем больным, совсем безумным (и этот факт следует запомнить на будущее).
– Я теперь никто, – ответил мастер, и улыбка искривила его рот.
– Откуда вы сейчас?
– Из дома скорби. Я – душевнобольной, – ответил пришелец.
Этих слов Маргарита не вынесла и заплакала вновь. Потом, вытерев глаза, она вскричала:
– Ужасные слова! Ужасные слова! Он мастер, мессир, я вас предупреждаю об этом. Вылечите его, он стоит этого.
Мы снова и снова встречаем у Булгакова слова о том, что человек, чья душа оказывается выжженной от соприкосновения с огнем преисподней – теряет не просто свое имя, он теряет себя, и даже свою душу, которая оказывается больной.
– О чем роман?
– Роман о Понтии Пилате.
Тут опять закачались и запрыгали язычки свечей, задребезжала посуда на столе, Воланд рассмеялся громовым образом, но никого не испугал и смехом этим никого не удивил. Бегемот почему-то зааплодировал.
– О чем, о чем? О ком? – заговорил Воланд, перестав смеяться. – Вот теперь? Это потрясающе! И вы не могли найти другой темы? Дайте-ка посмотреть, – Воланд протянул руку ладонью кверху.
– Я, к сожалению, не могу этого сделать, – ответил мастер, – потому что я сжег его в печке.
– Простите, не поверю, – ответил Воланд, – этого быть не может. Рукописи не горят. – Он повернулся к Бегемоту и сказал: – Ну-ка, Бегемот, дай сюда роман.
Кот моментально вскочил со стула, и все увидели, что он сидел на толстой пачке рукописей. Верхний экземпляр кот с поклоном подал Воланду. Маргарита задрожала и закричала, волнуясь вновь до слез:
– Вот она, рукопись! Вот она!
Она кинулась к Воланду и восхищенно добавила:
– Всесилен, всесилен!
Вчитайтесь в этот отрывок: Воланд, по сути инспирировавший роман, смеется, но никого этим смехом не удивляет и не пугает – все присутствующие понимают причину этого смеха, поэтому никто не удивляется. И совсем иначе уже звучит вопрос о том, мог ли Мастер найти другую тему, однако, дальше следует еще одна фраза Булгакова, которую уже можно считать народной пословицей, настолько она заезжена частым употреблением.
Рукописи – увы – горят, и это люди знают и по Александрийской библиотеке, и по сожженному Гоголем второму тому “Мертвых душ”, да и по миллионам сгоревших на кострах книг, опасных для людей с точки зрения любой власти – хоть светской, хоть церковной. Рукописи горят – и то, что не сгорела эта рукопись, говорит лишь о том, что она важна для Воланда – поэтому ее и достают из-под задницы кота, которому быстро становится ясна “главная линия этого опуса”.
Мастер, наконец, извлечен – и что же, наконец, хочет Маргарита? О чем она просит Воланда?
– Нет, поздно. Ничего больше не хочу в жизни. Кроме того, чтобы видеть тебя. Но тебе опять советую – оставь меня. Ты пропадешь со мной.
– Нет, не оставлю, – ответила Маргарита и обратилась к Воланду: – Прошу вас опять вернуть нас в подвал в переулке на Арбате, и чтобы лампа загорелась, и чтобы все стало, как было.
Во второй редакции Воланд реагирует на эти слова так:
-Итак, человека за то, что он сочинил историю Понтия Пилата, вы отправляете в подвал в намерении его там убаюкать?
Маргарита просит не о том, чтобы ее “перенесли куда-нибудь” вместе с Мастером, не о жизни где-то в спокойном месте, где не нужно было бы бояться, что “в дверь постучат”, Маргарита вообще-то желает вернуться туда, где была счастлива ОНА САМА. Желает ли Мастер оказаться в том самом подвале, где ему мерещился спрут, где он переживал самые жуткие часы своей жизни, – его даже не спросили. Мастер становится собственностью Маргариты – и это доказывают снова-таки слова Булгакова. Вы помните, как Маргарита просила о Мастере?
«Я хочу, чтобы мне сейчас же, сию секунду, вернули моего любовника, мастера, – сказала Маргарита, и лицо ее исказилось судорогой».
Ну-ка, товарищи любившие, читающие сейчас эти строки, сколько из нас называли когда бы то ни было любимого человека “любовником или любовницей”? А то, что Маргарита так и не называет его имени – он для нее продолжает оставаться функцией, а не человеком с именем собственным? Любовник и мастер – это функции, а не сам человек. И я снова вынуждена напомнить – что речь идет о Булгакове, который гениально владеет языком и многократно редактировал роман, и раз он вложил в уста Маргариты именно такое определение любимого человека – это о чем-то да говорит.
В следующей главе мы поговорим о судьбе Мастера и Маргариты дальше – а пока
(Продолжение следует)