“Мастер и Маргарита” – что может быть непонятым современными читателями (Часть 12)

На некоторое время мы оставим Мастера и Маргариту – и поговорим об оживших персонажах романа Мастера.

Наверное, то, что персонажи романа Мастера оживают, – самый большой сюрприз для читателей текста вдохновленного Воландом, и таким образом, они воспринимают его по-толстовски (вот как оно могло быть на самом деле). Ведь если воспринимать текст как ложь – герои не должны ожить, а если как правду – то как же со всем прочитанным быть? Более того, как быть с тем, что ожившие персонажи оказываются точь в точь такими, как их описывал Мастер?

Вот теперь мы и поговорим о творчестве – и если среди читающих эти строки есть те, кто хотя бы по касательной находился в этом процессе, то написанное станет им более чем понятным.

Как всегда буду говорить на личном примере, потому что так мне легче будет вербализовывать то, что думаю, а дальше вы уже и сами разберетесь, полагаясь на свой опыт.

Себя я человеком творческим не считаю – говорю честно и откровенно, без ложного кокетства, но когда я пишу тексты, иногда садясь за ту или иную тему, я вообще не знаю, как и что я буду писать, и оно внезапно само получается, тут главное начать – а оно само понесется. Скажу больше, иногда, когда я отвечаю на ваши комментарии или вопросы, я порой не имею никакого представления о том, что сейчас напишу и что отвечу – но когда пальцы начинают бегать по клаве, все складывается, и иногда мне даже нравится написанное. В общем, даже в таком по сути незатейливом деле, как писанина на блоге – иногда имеюсь я, и “оно”, которое пишет моими руками. Тут надо объяснить, что под “оно” я понимаю не некую музу-даймона, а, следуя принципу бритвы Оккама, не преумножаю сущности и предполагаю, что мозг в состоянии творческого действия входит в некий особенный режим, открывая пошире канал связи с бессознательным, где у нас с вами варится куча всего интересного, но не осознаваемого нами, потому что пока мы варим суп или стоим в планке, в нашем бессознательном происходит обработка информации, обдумывание всяких интересных для нас вещей, короче – кипит работа по анализу и синтезу. И вот пока мы продолжаем заниматься супами или, скажем, сведением баланса, мозг варит свои процессы сам, без нашего сознательного участия. Но как только мы все же решили вербализовать (или иными способами материализовать обдумываемое) – вот тут-то и понесется по каналу все нажитое непосильным бессознательным трудом.

Так это я про себя, среднеодаренного словесно человека. А теперь берем гения, настоящего гения вроде Пушкина, Достоевского, Толстого, Булгакова… Вы представляете, что там творится в глубинах их бессознательного? Какие образы там живут? Вся эта школьная работа “прообразом Маргариты стала Елена Сергеевна и Маргарита де Валуа” – это пробы измерить глубину Марианской впадины линейкой из школьного пенала. Настоящий бессмертный герой произведения – от Антигоны до Гамлета, от Гамлета до Алеши Карамазова, от Татьяны Лариной до Катюши Масловой и Маргариты – берет из каких-то реальных прототипов чрезвычайно мало, исчезающе мало. Грубо говоря, в Анне Карениной имеется только внешность дочери Пушкина, но все остальное – это сплав, синтез гигантского опыта Толстого по “переработке” реальности и работы его внутреннего мира, его гениальности. Каренина – это и дочь Пушкина, и какие-то эпизоды и подмеченные Толстым черты других женщин, но в бОльшей степени – это и сам Толстой, части его бессознательного, персонифицированные, отделенные от него самого, а затем – что самое мистичное в творчестве гения – оживающие и становящиеся полноценной и независимой от автора личностью. Вот что такое “образ и подобие”, вот что такое дар, неведомый ангелам: человек не просто способен творить, он способен творить и наделять творение свободой.

Вот почему Пушкин не мог объяснить, почему “Татьяна не вышла замуж за Онегина”. Пушкин перестал быть автором, “хозяином” Татьяны, который “захочу – замуж выйдет, захочу – под карету попадет”. Пушкин в какой-то степени стал “отцом” Татьяны, который больше не имеет власти над своей “дочерью”, как мы, будучи родителями, не имеем власти над своими детьми, идущими в свою жизнь, оставляя нашу руку. Всем страждущим, пытавшимся заставить Толстого переписать финал “Карениной” или “Войны и мира”, Лев Николаевич отвечал, что самоубийство Анны или тот факт, что “Наташа стала красивой самкой” от него более не зависит. Это решение Анны и Наташи. И в этом и есть разница между гением и простым писателем – персонаж просто писателя можно заставить поступать каким-то более выгодным способом, у гениев – персонажи становятся независимыми и практически живыми людьми.

И теперь мы приходим к тому, что Воланд выбрал не просто проходного писателя типа обитателей дома Грибоедова с их “взвейтесь да развейтесь”. Воланд выбрал гения – и полностью уничтожил его гениальность, спалив ее огнем геенны, попутно выжигая дотла и душу человека, поддавшегося искушению написать роман о Пилате, обратившись к рассказу того, кто “сам присутствовал на балконе, так сказать, инкогнито”. Мы уже говорили, что Мастер шел на это сознательно – потому что кто такой был собеседник Иванушки на Патриарших, рассказывает Иванушке именно Мастер, а значит – он знает, о ком говорит.

Пилат, Иешуа и Левий Матфей – придуманы Мастером, об этом говорит и Воланд: «Тот, кого так жаждет видеть выдуманный вами герой…»… Но в этом и есть подсказка самого Булгакова – герои пилатовых глав выдуманы и гениальность Мастера их оживляет. И оживляет настолько, что читатели серьезно считают Пилата “пятым прокуратором Иудеи”. Но ни один из текстов Нового Завета Пилата так не называет. Понтий Пилат – игемон, то есть правитель. “Прокуратор” – это начальник налоговой инспекции 🙂 То есть начальник над всеми сборщиками налогов. Прокураторами правители Иудеи стали называться после иудейского восстания 69-70 гг, когда у евреев была отобрана даже иллюзия свободы от Рима. У Булгакова возникает интереснейшая игра отражений: Пилата “прокуратором” называет Тацит. А Тациту призывает не верить Берлиоз: “Обнаруживая солидную эрудицию, Михаил Александрович сообщил поэту, между прочим, и о том, что то место в 15‑й книге, в главе 44‑й знаменитых Тацитовых „Анналов“, где говорится о казни Иисуса, – есть не что иное, как позднейшая поддельная вставка”.

Кстати, на Тацита не ссылались и ранние христианские апологеты первых веков. То есть получается, что роман Мастера о Пилате и с точки зрения Булгакова является художественной литературой, у которой имеется автор и вдохновитель Воланд.

В первой полной редакции 1938 года были такие слова: “Мастер «подскакал к Воланду ближе и крикнул: – Куда ты влечешь меня, о великий Сатана? – Голос Воланда был тяжел, как гром, когда он стал отвечать: – Ты награжден. Благодари бродившего по песку Иешуа, которого ты сочинил“.

О том, что Иеуша – сочиненный персонаж, оживленный гением писателя, говорит еще один момент. Воланд в свое время покинул выжженного гения, оставив его один на один с порушенным здоровьем и жизнью. Иешуа тоже оставляет своего творца, Мастера, но как же быть с тем, что Иешуа всех прощает и вообще для него “все люди добрые”? Оказывается, не все – не всех нужно прощать и не всех считать добрыми. Вот почему “Мастер не заслужил свет, а заслужил покой”, и о том, что Мастер наказан, – говорит сам текст. «А что же вы не берете его к себе, в свет? – Он не заслужил света, он заслужил покой, – печальным голосом проговорил Левий»).

Вы ведь понимаете, что происходит? Иешуа отдает Мастера в царство Воланда, «Он прочитал сочинение мастера, – заговорил Левий Матвей, – и просит тебя, чтобы ты взял с собою мастера и наградил его покоем. Неужели это трудно тебе сделать, дух зла?»
Единственное, что Иешуа согласился подарить Мастеру, – освобождение от памяти о самом себе… Оживший герой, создание Мастера, вынес приговор своему создателю и отказывается взять его в свой мир – отдавая его в царство духа зла и покровителя теней.

Вина Мастера в том, что он создал пародию на Христа – и эта пародия сумела осознать, кем является, пытаясь изжить содеянное с ним тем, что отказывается от своего творца, отказывается от любой связи с ним даже при помощи памяти, мыслей. Помните слова Воланда: “Тот, кого так жаждет видеть выдуманный вами герой, которого вы сами только что отпустили, прочел ваш роман“? Герой романа прочел роман о самом себе – и дал ему оценку, и оценка эта никак не приносит счастья автору. Света не заслужил – заслужил покой.

Сюрприз, который обещал Воланд Мастеру, заключается в том, что сон, придуманный Мастером (когда Пилат и Иешуа идут по лунной дороге вдвоем) – оживает, и выдуманные Мастером герои уходят, причем уходят не туда, куда низвергнется Мастер со свитой Воланда.

А теперь самое главное… Гениальность Мастера смогла оживить персонажей – но сожжение ее адским огнем Воланда ставит предел их оживлению. Персонажи гениев – становятся самостоятельными, полноценными личностями, они меняются и развиваются вне зависимости от желания самого писателя. Персонажи Мастера, ожив, не меняются. Левий ходит все в том же грязном хитоне, у Иешуа обезображено избитое лицо, Пилат сидит у невысыхающей лужи вина и не в состоянии осознать своей вины в смерти Иешуа, жалко и униженно вымаливая сказать, что казни не было, и все те же идолы сияют над Ершалаимом…

А теперь давайте в свете сказанного посмотрим на судьбу самого Мастера.

“Он не заслужил света, он заслужил покой”, – эта фраза почему-то считается у массовых читателей (особенно советского периода) символом хэппи-энда романа. Давайте попробует рассмотреть поближе этот счастливый конец и сделать вывод, так ли он счастлив на самом деле.

Христиане надеятся на покой после смерти – но эти надежды неразрывно связаны со светом, и если спросить христианина, что такое покой без света, то, скорей всего, ответ будет “это покой могилы”. То есть Мастер, не заслужив света, но заслужив покой, отправлен в могильную тьму. В чем он виновен перед Иешуа мы уже разобрались, теперь – в чем он виновен перед Воландом? Ну понятное дело, что не в написании романа – тут Мастер был послушен воле вдохновлявшего его духа. Но для Воланда важно не просто написать роман – а отдать его в мир, начать распространять среди людей. Мастеру было дано все: деньги, отдельное жилье, Маргарита, которая подталкивала и сулила славу, вдохновляла на борьбу… Но Мастер испугался и сжег роман… Не помогли увещевания Маргариты – и вы обращали внимание на вот эти строки? “Мастер шепотом вскрикивал, что он ее, которая толкала его на борьбу, ничуть не винит, о нет, не винит!”. Иешуа точно так же не винил Пилата, ничуть не винил.

Мастер виновен перед обоими – и Воландом, и Иешуа – и оба лишают его своего общества. В 1936 году финал романа был оформлен так:
“Тебя заметили, и ты получишь то, что заслужил… Исчезнет мысль о Ганоцри и о прощенном Игемоне. Это дело не твоего ума. Ты никогда не поднимешься выше, Ешуа не увидишь, ты не покинешь свой приют.. Он шел к дому, но уж не терзали сомнения и угасал казнимый на Лысом Черепе и бледнел и уходил навеки, навеки шестой прокуратор Понтийский Пилат. Конец”.

Мастер отправлен в “покой” и давайте разбираться с его покоем по тексту.

Преобразованные лунным светом, уходящие от неизбежно наступающей на землю Пасхи, Воланд со свитой оказываются на плоскогорье, освещенном полной луной, на котором две тысячи лет сидит Пилат.

И вот вам описание того, как преобразился Мастер:
“Волосы его белели теперь при луне и сзади собирались в косу, и она летела по ветру. Когда ветер отдувал плащ от ног мастера, Маргарита видела на ботфортах его то потухающие, то загорающиеся звездочки шпор. Подобно юноше-демону, мастер летел, не сводя глаз с луны, но улыбался ей, как будто знакомой хорошо и любимой, и что-то, по приобретенной в комнате N 118-й привычке, сам себе бормотал“. Мы видим Мастера глазами Маргариты.

Все прибывшие на плоскогорье преображенные луной (не пишу люди, но демоны и призраки, потому что Воланд и юноша-паж – это демоны, рыцарь – это призрак, равно как и Мастер с Маргаритой, потому что их тела то ли сгорели в арбатском переулке, то ли Мастер умер в психиатрии, а Маргарита – дома, с этим у Булгакова неразбериха) – так вот, обратите внимание, что за Пилата Воланда просит не Мастер, а Маргарита:

– Отпустите его, – вдруг пронзительно крикнула Маргарита так, как когда-то кричала, когда была ведьмой, и от этого крика сорвался камень в горах и полетел по уступам в бездну, оглашая горы грохотом. 

Мастер в этой сцене молчит, вообще молчит. Вы представляете? Автор увидел своего персонажа воочию – и молчит! Он действительно потерял интерес к своему роману и его героям!

Мастер как будто бы этого ждал уже, пока стоял неподвижно и смотрел на сидящего прокуратора. Он сложил руки рупором и крикнул так, что эхо запрыгало по безлюдным и безлесым горам:
– Свободен! Свободен! Он ждет тебя!

Пилат уходит с Иешуа, Мастер спрашивает, за ними ли ему. Воланд говорит, что нет. Мастер спрашивает – не в “город ли с пряничными башнями”? Воланд и тут отвечает отрицательно. И вот что ждет Мастера по словам Воланда:

“Маргарита Николаевна! Нельзя не поверить в то, что вы старались выдумать для мастера наилучшее будущее, но, право, то, что я предлагаю вам, и то, о чем просил Иешуа за вас же, за вас, – еще лучше. Оставьте их вдвоем, – говорил Воланд, склоняясь со своего седла к седлу мастера и указывая вслед ушедшему прокуратору, – не будем им мешать. И, может быть, до чего-нибудь они договорятся, – тут Воланд махнул рукой в сторону Ершалаима, и он погас.

– И там тоже, – Воланд указал в тыл, – что делать вам в подвальчике? – тут потухло сломанное солнце в стекле. – Зачем? – продолжал Воланд убедительно и мягко, – о, трижды романтический мастер, неужто вы не хотите днем гулять со своею подругой под вишнями, которые начинают зацветать, а вечером слушать музыку Шуберта? Неужели ж вам не будет приятно писать при свечах гусиным пером? Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула? Туда, туда. Там ждет уже вас дом и старый слуга, свечи уже горят, а скоро они потухнут, потому что вы немедленно встретите рассвет. По этой дороге, мастер, по этой. Прощайте! Мне пора”.

После этих слов Воланд со свитой обрушиваются в провал пропасти – а Мастер и Маргарита идут в свой вечный дом:

Ни скал, ни площадки, ни лунной дороги, ни Ершалаима не стало вокруг. Пропали и черные кони. Мастер и Маргарита увидели обещанный рассвет. Он начинался тут же, непосредственно после полуночной луны. Мастер шел со своею подругой в блеске первых утренних лучей через каменистый мшистый мостик. Он пересек его. Ручей остался позади верных любовников, и они шли по песчаной дороге.

– Слушай беззвучие, – говорила Маргарита мастеру, и песок шуршал под ее босыми ногами, – слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в жизни, – тишиной. Смотри, вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду. Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он подымается к самой крыше. Вот твой дом, вот твой вечный дом. Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не встревожит. Они будут тебе играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи. Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак, ты будешь засыпать с улыбкой на губах. Сон укрепит тебя, ты станешь рассуждать мудро. А прогнать меня ты уже не сумеешь. Беречь твой сон буду я.

Так говорила Маргарита, идя с мастером по направлению к вечному их дому, и мастеру казалось, что слова Маргариты струятся так же, как струился и шептал оставленный позади ручей, и память мастера, беспокойная, исколотая иглами память стала потухать. Кто-то отпускал на свободу мастера, как сам он только что отпустил им созданного героя. Этот герой ушел в бездну, ушел безвозвратно, прощенный в ночь на воскресенье сын короля-звездочета, жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат.

Простите, что мне приходится цитировать столь обильно – но без этих цитат нам не будет полностью понятно, что за покой уготован мастеру и его подруге.

Итак, мы уже видим, что Мастер в отличие от Фауста не переходит в свет, в мир Бога и ангелов, Мастер принадлежит миру Воланда, миру адской тьмы и могильного покоя.

И вот над описанием ручья и каменистого мостика – я предлагаю задуматься. Вы помните сон Маргариты накануне известных событий? Снова – прошу прощения за долгую цитату:

Приснилась неизвестная Маргарите местность – безнадежная, унылая, под пасмурным небом ранней весны. Приснилось это клочковатое бегущее серенькое небо, а под ним беззвучная стая грачей. Какой-то корявый мостик. Под ним мутная весенняя речонка, безрадостные, нищенские, полуголые деревья, одинокая осина, а далее, – меж деревьев, – бревенчатое зданьице, не то оно – отдельная кухня, не то баня, не то черт знает что. Неживое все кругом какое-то и до того унылое, что так и тянет повеситься на этой осине у мостика. Ни дуновения ветерка, ни шевеления облака и ни живой души. Вот адское место для живого человека!
И вот, вообразите, распахивается дверь этого бревенчатого здания, и появляется он. Довольно далеко, но он отчетливо виден. Оборван он, не разберешь, во что он одет. Волосы всклокочены, небрит. Глаза больные, встревоженные. Манит ее рукой, зовет. Захлебываясь в неживом воздухе, Маргарита по кочкам побежала к нему и в это время проснулась.

Не знаю, как вам, но мне этот сон напоминает описание того самого “вечного покоя” – только если смотреть на него другими, не замороченными глазами. Сути пейзажа это не меняет: весна, мостик, ручей…

В пользу этого предположения скажет еще один факт – но о нем мы поговорим немного позже.

А пока вернемся к тому, что ждем Мастера в компании с Маргаритой.

Мастеру дали “в награду” вечный дом, с венецианскими стеклами и вьющимся виноградом. Советских москвичей (и всех остальных) явно испортил квартирный вопрос, если этот “вечный дом” воспринимается как прекрасный подарок. Дом – как замена раю и свету? Отдельное жилье как предел посмертных мечтаний? В принципе, Мастер и при жизни жил в отдельном подвальчике, а Маргарита вообще занимала с мужем отдельный этаж готического особняка. Строго говоря, Мастер свои жилищные условия чуть улучшил, а Маргарита – ухудшила, так что “отдельная жилполщадь” в посмертии – не слишком ценный дар, особенно если не забывать о том, что речь идет о вечности.

Далее – цветные окна, витражи. Это – прямая отсылка к Фаусту:

Назло своей хандре
Еще я в этой конуре,
Где доступ свету загражден
Цветною росписью окон!

Фауст этот свой дом ненавидит. Мефистофиль предлагает ему “жить плодами своих рук, вставать с с коровами чуть свет, копать или мотыжить”… Фауст на это отвечает, что это не жизнь, “без размаху”, что такая жизнь ему не нужна. Вот цитата:

Жить без размаху?
Никогда! Не пристрастился б я к лопате,
К покою, к узости понятий».

Фаусту покой не нужен – и именно покой получает Мастер, а ведь он – новый Фауст. Воланд поминает Фауста, что, дескать, Мастер получит то, что хотел Фауст – а на деле Фауст ненавидел то, что предлагает Воланд Мастеру для вечности.

Живой Мастер еще не был похожим на Фауста, а вот мертвый Мастер, Мастер посмертия – близок ему. Помните, как во время пожара Мастер жжет не только свой роман, но и еще какую-то книгу? (А вот тут стоит еще раз вспомнить одну из ранних редакций – речь о какой Книге, которую христиане не называют, потому что им понятно, что это за книга, да, собственно, сам перевод ее названия и есть “книга”). Эта вторая отсылка к некой сожженой с романом книге может быть очень говорящей деталью – так вот, когда Мастер сжигает обе книги и потом умирает от яда Азазелло, в нем просыпается Фауст – со страстью к полету, к размашистым поступкам, к перемене мест. Вот почему Воланд вспоминает Фауста, когда объявляет участь Мастера, но, как мы видим, дом Мастера – это не то, чего желал Фауст.

Воланд предлагает Мастеру создать гомункула: «Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула? Туда, туда». Но хотел ли Фауст вылепить гомункула? Нет, гомункула лепит Вагнер, слуга и ученик Фауста, это его “хобби”, Фауст вообще в этот момент был в летаргическом сне. И когда Фауст гомункула видит, он его характеризует “жалким созданием”. Это Вагнер, а не Фауст – книжный червь, которого лаборатория влечет гораздо больше “полета и новизны”, это Вагнер предпочитает реторту и попытки сделать что-то бесплотное и бессмысленное, вроде гомункула, это Вагнер носит халат и колпак, чем безмерно раздражает Фауста. Это Вагнеровскую жизнь получает Мастер – а с учетом проснувшегося в нем Фауста, этот дар, помноженный снова-таки на вечность – становится все более жутким.

И кстати, своего гомункула Мастер уже вылепил – из богочеловека Христа сотворил жалкого второстепенного персонажа романа о Пилате, человека Иешуа, так что никакой новизны в работе над ретортой в ПОПЫТКАХ (а результата никто не обещает) вылепить гомункулуса нет.

Будет у Мастера и слуга – и вот тут, если вы еще не забыли мой вопрос, откуда служанка у Фриды – мы и можем поразмышлять, что это вообще за посмертие в аду, со слугами. Далеко ходить не нужно – давайте посмотрим на очень древний и практически не смешивающийся с другими народ – цыган. Уже притчей во языцех стали все эти описания подземных мавзолеев, залитых бетоном, куда умудряются засовывать полностью меблированные комнаты, золото-телевизоры-картины и даже (ребят, не вру) машины. Все это отголоски древних, как пирамиды (подозреваю, что еще древнее) языческих обрядов, устраивающих посмертие хоронимого по максимальному комфорту. Если вы хотя бы когда-нибудь интересовались историей, то сразу вспомните фараонов, отправлявшихся на тот свет в компании воинов, наложниц, слуг, а так же домашнего скота и любимых питомцев. Вспомните вождей викингов или индейцев, да даже славян или жителей Малой Азии… Отправление в посмертие с компанией себе подобных – распространенный и географически, и исторически обряд. Потом, когда люди стали чуть больше ценить людей – они перестали хоронить заживо или убивать свиту вождя или царя, а клали в могилу статуи или небольшие фигурки будущих посмертных слуг. Египтяне называли таких слуг “ушебти” – и именно они обслуживали почивших фараонов, жрецов и даже более-менее зажиточных граждан за могильной чертой. Вполне вероятно – именно эти слуги служат и Фриде, и всем остальным проживающим (неподходящий глагол, но шо маемо) по ведомству Воланда, вполне вероятно, такой ушебти будет служить и Мастеру.

Но само наличие такого слуги – говорит о том, что речь идет не о христианском посмертии, а о языческом, или – по крайней мере – безбожном, бессветном.

Следующий дар – музыка Шуберта. Люди не очень знакомые с музыкой могут удивиться, почему именно Шуберт, но Булгаков же писал для современников, которые были гораздо более образованными, чем мы, поэтому первые читатели без труда понимали аналогию: “черные скалы – вот мой приют”, доносящееся из телефонной трубки, – это про “Варенуха «побежал к телефону. Он вызвал номер квартиры Берлиоза. Сперва ему почудился в трубке свист, пустой и далекий, разбойничий свист в поле. Затем ветер. И из трубки повеяло холодом. Затем дальний, необыкновенно густой и сильный бас запел, далеко и мрачно: „… черные скалы, вот мой покой… черные скалы…”

Это романс Шуберта на стихи Рельштаба, а этот романс отсылает нас не только к Фаустиане, но и к опере “Демон” А. Рубинштейна, исполнитель партии Демона Шаляпин начинал петь среди черных скал, и у Шаляпина был бас. Так что музыка Шуберта будет напоминать Мастеру все то же и все тех же – и не думаю, что это не станет пыткой, если снова-таки все время помнить, что речь идет о вечности.

Ну что ж, к такому посмертию не может не быть “вишенки на тортике” – и она имеется. Это сама Маргарита, которая говорит Мастеру, что “прогнать ее он не сумеет”. Маргарита обещает, что Мастера будут навещать те, “кто ему интересен, кого он любит – и кто его не встревожит“. Вы помните хотя бы кого-то, кроме Алоизия Могарыча, который был бы Мастеру интересен? Не было таких – он имя своей первой жены и внешность забыл, врагов он своих помнил по именам – а вот друзей у него при жизни не было. Иешуа и Пилата он забудет – хотя перед отлетом и сожжением романа он кричит Маргарите, что теперь помнит роман наизусть. Но Боже мой, зачем помнить в вечности то, что принесло столько страданий, безумие и, наконец, не просто смерть, а еще и вот это “покойное посмертие”? Кроме того, имеется тут нечто действительно устрашающее: Маргарита обещает, что будет сама беречь покой Мастера и обещает, что к нему не придут те, кто его встревожит.

Вечность с ведьмой – еще тот подарок, и мы непременно в этом убедимся.

Еще Мастеру обещано “гусиное перо” и “зацветающие вишни” – но снова-таки, дорогие читатели, это дары в вечности, а значит, вне времени, вне развития и изменения. Вечность – это не бесконечно тянущееся время, это отсутствие всякого времени, это именно то самое состояние, о котором предельно честно нам говорил Христос: “В чем застану – в том и буду судить”. Если говорить предельно упрощенно: смерть для живого человека – это как последняя фотография, как он там получился, таким и останется навсегда. Она запечатлевает нас именно такими, какими мы есть, смерть извлекает нас из материального мира, где имеется время и пространство, и в этом последнем состоянии “моментальнго снимка” мы и отправляемся на встречу к Богу.

Тварный мир с его законами – будет жить по установленным Богом правилам, пока не сгорит в огне, а извлеченные из этого мира, умершие в этом мире – переходят в иное состояние, состояние с другими законами, и незнание этих законов не освобождает от их действия. Австралийский бушмен может не подозревать о законе всемирного тяготения, но он живет в реальности, где этот закон действует на всех – и на него, и на Ньютона.

Так вот, вечность Мастера – это вечность с дарами, где имеется процесс, но не имеется результата (мы всегда должны иметь в виду гениальность владения Булгаковым русским языком, поэтому обратите внимание на время глаголов). Вишни – начинают зацветать, а вы когда-нибудь видели начинающий зацветать вишневый сад? Он полуголый, потому что листья только наклевываются, а значит, это будет не очень красивый сад, он не закроет низкого неба в тучах – а солнца в аду не бывает. Мастеру обещано, что он будет сидеть с гусиным пером – но ему никто не обещает, что он что-то им напишет, да мы и знаем наверняка, что творческий дар его еще при жизни выжжен дотла. Даже свой роман он не сумеет написать заново – потому что то, что он объявил, что помнит его наизусть, еще не значит, что после того, как его “исколотая иглами затухающая память” потухнет окончательно, он сможет повторить его в своем вечном доме.

И гомункулуса он будет пытаться вылепить – снова-таки без обещанного результата.

Мастера ждет полноценное творческое бесплодие, полное, завершенное – с попытками, но без результата. И с охраняющей его покой ведьмой Маргаритой, которая, кстати, вовсе не обязана сидеть с ним как на привязи. При жизни она уходила от него гулять, когда роман оказался в опале, – а полученное при жизни звание ведьмы тем более наделяет ее свободой в посмертии, и на бал к Воланду можно слетать, и на шабаши. То, что Маргарита – получила совсем иное посмертие, чем Мастер, говорит еще и вот что:

Тогда лунный путь вскипает, из него начинает хлестать лунная река и разливается во все стороны. Луна властвует и играет, луна танцует и шалит. Тогда в потоке складывается непомерной красоты женщина и выводит к Ивану за руку пугливо озирающегося обросшего бородой человека. Иван Николаевич сразу узнает его. Это – номер сто восемнадцатый, его ночной гость. Иван Николаевич во сне протягивает к нему руки и жадно спрашивает:
– Так, стало быть, этим и кончилось?
– Этим и кончилось, мой ученик, – отвечает номер сто восемнадцатый, а женщина подходит к Ивану и говорит:
– Конечно, этим. Все кончилось и все кончается… И я вас поцелую в лоб, и все у вас будет так, как надо.
Она наклоняется к Ивану и целует его в лоб, и Иван тянется к ней и всматривается в ее глаза, но она отступает, отступает и уходит вместе со своим спутником к луне.

Это уже эпилог – и мы видим эту сцену глазами Иванушки Бездомного. Маргарита – складывается в непомерной красоты женщину, в ту, в которую ее превратил крем Азазелло, а выводит она к Ивану не преображенного Мастера из сцены на горном плато, а того же обросшего пугливого человека, в которого он обратился в клинике Стравинского, сумасшедшего, которого нужно водить за ручку. Мастер не изменился – как не изменились ушедшие от него по лунной дороге герои его романа, он остался тем же, каким был до извлечения из лечебницы. Он не просто обманут – он дважды, трижды обманут и Воландом, и Маргаритой… А теперь внимательно, ОЧЕНЬ внимательно прочитайте, как же теперь обозначен Мастер? Как в последний раз он упомянут Булгаковым в романе? И не забывайте, что и роман в романе – и главный роман оканчиваются одинаковым словами, что несет очень серьезную смысловую нагрузку.

А обозначен Мастер номером 118. Даже функция у него теперь отобрана – остался только номер. Более нет в тексте Мастера – имеется только номер, как у мебели или узника тюрьмы или концлагеря.

Вот она – вечность без света, вот он, страшный финал “заслуженного покоя”, который – будучи описанным волшебным булгаковским слогом – завораживает какое поколение читателей подряд.

Следующая глава будет последней – и мы поговорим о том, чем же все завершилось.

(Окончание следует)