Филологический размышлизм к теме о матерной лексике

Ребята, спасибо огромное за ваши истории, разбудили во мне филолога и натолкнули на размышления.

Если честно, я представить не могла масштабов проблемы с матерной лексикой в устах женщин и детей; двадцать лет назад, когда мы эмигрировали, матерщина, особенно публичная, была еще явным признаком быдла, а уж в устах женщин она и вовсе считалась неприемлемой даже в глазах того самого быдла.

Что говорить, вы помните, как однажды мой кавалер потерял дар речи, услышав от меня слово “жопа”, и я даже не могу представить, что было бы с ним, припусти я где-то матерка. Ушел бы сраженный в самое сердце ядовитыми стрелами.

Как же так получилось, что двадцатые годы 21 века ознаменовались тем, что нынешние женщины и дети матом не ругаются, они на нем разговаривают? Позволю себе немного поразмышлять вслух, причем если вы не согласны, смело пишите в комментариях, в чем я не права, согласитесь, мне судить достаточно сложно, я живую человеческую русскую речь слышу только вокруг себя, а эмигрантский рунглиш – это еще то филологическое явление.

Для начала скажу, что русский мат действительно имеет удивительное свойство, потому что если нужно скинуть негативную эмоцию, то он действительно помогает. Я не оправдываю себя – но иногда мы оказываемся так заведенными нашими великими ванкуверскими водителями, идиотами вокруг, принимающими идиотские решения и стопорящими нашу работу, ну или максимально звездной глупостью окружающих человеков, что крепкое словцо – единственное, что помогает хоть как-то сбросить психическое напряжение.

Самое парадоксальное, что мисс Адамс, принципиально не матерящаяся, в крайней степени нервного возбуждения или категорических психов может вякнуть че-нибудь крепкое исключительно на русском языке. Мать-филологическая ехидна, когда впервые услышала табуизированные словоформы из уст чадушки, тут же подлезла с сакраментальным: “А че не фак?”, на что ребенок слегка завис, а потом выдал, что факи не помогают, а вот на русском – помогает.

Так что осмелюсь предположить, что русская матерная лексика все же каким-то образом помогает выплеску негативных эмоций, что подтверждают многочисленные немцы-канадцы и прочие итальянцы, утверждающие, что когда они скандалят с русскими женами, ор стоит исключительно на русском и они прямо-таки вынуждены выучить главные слова, угадывая в многочисленных деривативах, шо супруга изволит сердиться и выказывает высшую степень недовольства поведением второй половины.

Но это первое, что пришло в голову.

А вот теперь я вхожу в область сплошных предположений.

Итак, как мы уже упомянули, собственно количество корневых слов в русской обсценной лексике – крайне немногочисленно. А вот способность нашего языка к образованию деривативов (то есть производных слов) – просто блестяща. Помните анекдот о сантехниках, которым бригадир запретил ругаться матом и у них встала работа? Потому что никто не мог толком сказать что-то типа “возьми ту втулку и помести ее внутрь сочленения деталей”, любой из работников понимал только “вот ту х..ню заху…рь в ту х…ню и всей х…ней вх…рь по этой х…не”.

По сути вам нужны предлоги, междометия и многочисленные приставки-суффиксы-окончания, чтобы вполне адекватно объяснить, чего вы хотите, чтобы собеседник сделал.

Прямо-таки оруэлловский новояз – минимум слов и максимум смысла, удобно и ненапряжно.

Однако если быть уже максимально придирчивой, то придется сделать замечание, что и к настоящей виртуозной матерщине все это дело не имеет никакого отношения. Я всего несколько раз в жизни слышала примеры того, как матом действительно разговаривали – и неспособна повторить услышанное, все эти большие и малые загибы звучали для меня крайне экзотично и уникально, как одесский говор. Так что приходится признать и то, что даже такая словесная пачкотня, как мат, в наше время примитивизировалась до той самой хни, которой надо захъярить по другой хне.

А это нас приводит к выводу, что устная речь примитивизировалась не только в ее литературной, но и в обсценной форме, то есть люди просто разучились разговаривать на родном языке не просто грамотно, а сколько-нибудь минимально оригинально, пусть даже мы говорим о матерщине.

Чтобы проиллюстрировать – давайте напряжем память. Зачем далеко ходить куда-нибудь в былинные времена царизма или сталинщины – сравните интервью или ток-шоу образца середины 90-х годов и нынешние. Люди 90-х годов (причем я не о телевизионщиках, а именно о зрителях или случайных прохожих на улицах) говорили синтаксически разнообразно, употребляя сложносочиненные и сложноподчиненные предложения, знали какую-никакую терминологию и обладали вполне достаточными знаниями об окружающем мире. Нынешние интервьюируемые мало того, что показывают знания о плоской земле и вращающемся вокруг ней солнце, так вы послушайте их речь. Если даже убрать бэканье и мэканье, это практически всегда это будут простые нераспространенные предложения, потому что нынешние ораторы вряд ли увяжут даже два простых предложений в примитивное подчинение, еще на старте запутавшись в союзах и формах глаголов, и я уже вообще молчу о том, чтобы мало-мальски расцветить речь метафорами или цитатами из известных литературных произведений; ладно книги, у нас уже и с киноклассикой беда, я сама проверяла на молодых русскоязычных детях приятелей.

Примитивизация речи происходит из нескольких причин. Во-первых, из культуры максимально коротких сообщений – смс и даже имейлы в наше время просто обязаны быть короткими, информативными и не содержать в себе (если речь об имейлах) больше 3-4 недлинных абзацев. И во-вторых, – из сокращения количества читаемых хороших книг. Вы спросите, кто сейчас прочитал полностью “Анну Каренину”, а не “смотрел кино с Кирой Найтли” или “прочитал пересказ”. Кто помнит, в чем разница стиля Булгакова и Платонова (Булгакова могут еще со скрипом вспомнить, а вы про Платонова спросите, не поленитесь). Кто может отличить на слух Ахматову от Гумилева и обоих от Блока?

Культура вдумчивого долгого чтения умирает, а современные тексты, увы, такого качества, что хорошими писателями нам кажутся Акунин или Глуховский, хотя вы попробуйте, просто попробуйте прочитать несколько абзацев вышеназванных товарищей после того, как перечитаете Василя Быкова или Бориса Васильева, я уже не буду углубляться в начало 20 века.

А раз умирает культура вдумчивого чтения, умирает культура вдумчивого обсуждения прочитанного (хуже, уже и просмотренного на экране). Люди теряют умение пересказывать сюжет фильма или книги, обмениваться мнениями по поводу прочитанного/просмотренного, выслушивать собеседника, понимать его точку зрения и вести осмысленную дискуссию. Да что там обмениваться впечатлениями – посколько я служу всехней мамкой для Настиных подруг, я уже поняла, что культура банального разговора между родителями и детьми не просто умерла, а разложилась и превратилась в прах (“как дела в школе – нормально” – это максимум). Для целой кучи детей из окружения Насти сам факт того, что с родителями можно говорить, причем действительно обо всем, оказалось открытием сродни тому, что на свете существует химеризм или испаряющиеся черные дыры.

И только я было решила, что это – типично западная проблема, как ко мне явились мои дражайшие подруги, чтобы подтвердить то, что они сами говорят с детьми, и при этом являются единственными родителями в классе, которые додумались до такой уникальной и небывалой вещи – разговоров с собственными детьми.

Следовательно, мы имеем в анамнезе то, что дети не овладевают культурой долгого осмысленного разговора ни со взрослыми, ни с друг другом, затем прибавляем тот шокировавший меня факт, что взрослые, а особенно женщины, мат употребляют широко и свободно и публично, и с собственными детьми, и дополняем это тем даже если факты разговоров случаются, то все, что имеют сообщить взрослые родители подрастающему поколению, – можно выразить примитивными матюгами; и приходим к выводу, что нынешняя картина маслом “матерятся все” имеет под собой вполне логические резоны.

Круг замыкается – и за жизнь по сути одного поколения мы мигрировали от того, что даже в нашей Свердловке еще во времена моего детства родители-шахтеры могли за пропущенный сыном-подростком в их присутствии мат в прямом смысле слова отправить мыть рот с мылом, к тому, что дамы в романтических губьях и ресницах обучают своих куколок-дочек, разряженных как принцессы, материться так, что портовым рабочим моего детства надо было бы доставать тетрадочки и конспектировать образчики.

И вы понимаете, я ведь не выпускница института благородных девиц и от матерных слов в обморок не падаю. Более того, ПСС Пушкина в доме – отличная штука, которая еще в подростковом возрасте дает представление о том, что “наше все” не просто умел, а мастерски умел понаписать такое, от чего глаза кровоточили (я уже молчу о том, что солнце русской поэзии могло об одной и той же женщине написать как “я помню чудное мгновенье”, так и такое, за что не просто на дуэль, а на тридцать дуэлей надо было бы вызвать). И вот эти открытые еще в достуденческие времена факты давно дали мне понять, что мат – это не исключительный признак опустившихся люмпенов и шариковых, это такое же языковое явление, как и самая высокая поэзия, и проза, и вообще любые проявления языка. Но видите ли, ежели Пушкин пишет матерное стихотворение – так это ему позволительно, он помимо этих стихов вообще-то дал нам языковую классическую норму, и тот, из-под чьего пера вышли бессмертные строки:

• Унылая пора! Очей очарованье!
  Приятна мне твоя прощальная краса —
  Люблю я пышное природы увяданье,
  В багрец и в золото одетые леса,
  В их сенях ветра шум и свежее дыханье,
  И мглой волнистою покрыты небеса,
  И редкий солнца луч, и первые морозы,
  И отдаленные седой зимы угрозы.

уж как-нибудь даже не нам, а перед вечностью доказал, что русским языком владеет так, как умеет владеть только гений. А вот девица, в жизни прочитавшая три статьи из журнала “Караван историй”, матерящаяся направо и налево, доказывает лишь то, что из ее рта не то, что “унылая пора” не выйдет, она вам “Аватар” будет не в состоянии внятно пересказать без употребления обсценной лексики.

Так что “а Пушкин тоже матерился” в устах всех этих ярких вульгарных особ – ну совершенно не доказательство того, что “и нам тоже можно”.

В общем, друзья мои, коротко подытоживаю.

Мне кажется, распространение мата – закономерное следствие падения общего уровня образованности, культуры чтения и обдумывания/обсуждения прочитанного, культуры написания текстов “от себя и для себя” (то есть не для оценки в школе), привычки общаться в полноценном режиме, а не короткими текстовыми письменными сообщениями. Русский мат – при малом количестве корневых слов – крайне гибок в области словообразования, что дает возможность выразить им максимально коротко и информативно то, что говорящий должен донести до собеседника, да плюс к этому – он помогает выбросить негативные эмоции, что крайне актуально для населения в стрессе.

И повлиять на этот процесс “как-то извне”, то есть указами “взять и запретить” у нас уже не получится. Я всегда доказывала и буду доказывать то, что язык – самая мистическая штука во вселенной. Я ничуть не удивлена тому, что Бог – это Слово, а кем же еще быть Богу – как не Словом, “из которого все стало быть, что стало быть”. Мы формируем язык и язык формирует нас – и вмешаться в этот процесс какими-то распоряжениями из серии “а сейчас мы берем и запрещаем использовать мат уголовной статьей” просто невозможно. Человек, примитивизирующий язык, становится примитивным, и примитивизированный язык формирует примитивного человека, образуя вокруг него примитивный мир. Глумление над Словом никогда не проходит даром – и “все, что стало быть” из бесконечно разнообразного и прекрасного становится плоским и бесцветным, порождая из себя таких же плоских и бесцветных носителей слова.

Я правда не знаю, что с этим делать – остается надеяться, что дивный мир оруэлловского новояза в его индивидуально-поместном изводе не станет повсеместным, и язык сумеет охранить самое себя, оставаясь высокоразвитым среди развитых носителей и продолжая формировать тех, кто будет способен вместить его в себя в полном объеме, предохраняя от вырождения и омертвения. До этого еще очень и очень далеко, но знаете, нынче, когда Кафка уже стал былью, никогда не знаешь, где бездна снова прорвет дно и начнет фонтанировать идеями, которые до этого представали только перед внутренними очами пророков и фантастов-антиутопистов.