О странных переплетениях судеб

Я все глубже и глубже зарываюсь в чтение писем, дневников и воспоминаний тех, кто жил в нашей стране в 30-40-е годы. И вроде бы читаешь о разных людях, а потом понимаешь, насколько их жизни оказывались не просто переплетены, а завязаны в какой-то сумасшедший узел. А потом ты начинаешь думать о том, каковы были бы их жизни, если бы не было в России революции и последующего террора, а жили бы все тихо-мирно, без великих экспериментов над социумом и людьми.

Вот вам еще история.

Этого красивого офицера звали Анатолий Грановский, он был сыном директора Березниковского химкомбината, одной из самых мощных строек первых пятилеток, и комбинат этот был не просто некое простое и без изысков химпроизводство: помимо аммиака, хлористого бария или серной кислоты на нем выпускалась бертолетова соль и иприт. Михаил Грановский, отец Анатолия, принадлежал к высшей советской элите, был прекрасно образован, поддержал революцию, и, как водится, был этой системой пережеван и выплюнут в 1938 году.

Его сын Анатолий был настоящим золотым мальчиком, дружил с Васей Сталиным и приемным сыном Сталина Артемом Сергеевым, и, согласно его мемуарам, они «танцевали, ухаживали за девушками, ходили в театр, устраивали вечеринки и вообще наслаждались жизнью». Наслаждение жизнью закончилось в ноябре 1937 года с арестом отца. Наверное, вы уже знаете, что такое был арест отца или матери в 1937 году. Что жители бараков, что жители самых элитных домов, вели себя одинаково: большинство тут же отворачивалось от прокаженного “как бы чего не случилось”, вчерашние лучшие друзья начинали переходить на другую сторону улицы, бросать телефонные трубки и трусливо уничтожать совместные фотографии. Редкие храбрецы брали на себя смелость приютить даже не жену, а ребенка врага народа – и тут тоже не важно, речь шла об уборщице или наркоме, плохо могло быть всем, и хуже всего приходилось подросткам: они уже понимали, что такое детские дом и отчаянно сопротивлялись отправке туда, а родственники часто отказывались их приютить несмотря на указ о том, что власть не будет сопротивляться опеке оставшихся неарестованными родственников над потерявшим обоих родителей ребенке. Если в крыше над головой отказывали и друзья, и знакомые – путь у такого подростка был один. Детский дом где-то на краю вселенной.

Анатолию Грановскому на момент ареста отца было 15 лет, а в 1939 году, когда ему исполнилось 17, он заявил, что не верит в виновность отца и что если арестовывают невинных, то пусть арестуют и его. Власть сочла слова преступными и выполнила “просьбу” юноши – его не просто арестовали, а подвергли всему тому конвейеру пыток, которые испытывали на себе взрослые заключенные. Через полгода она написал письмо лично Берии, которому поклялся в верности и попросил помилования. Анатолия помиловали – но выдвинули ему одно условие. Он не просто становился секретным сотрудником, он должен был стать провокатором для своих недавних друзей и соседей, его выпускали для того, чтобы он провоцировал круг своих знакомых и друзей на крамольные разговоры и затем доносил на них НКВД.

 Его первыми разрабатываемыми должны были стать Игорь Петерс, сын видного чекиста и члена бюро Комитета партийного контроля Якова Петерса (буквально сосед по дому), и Александр Кульков, сын второго секретаря Московского горкома партии Михаила Кулькова (тоже сосед по дому). В своих воспоминаниях он описывает бессонную ночь в Боткинской больнице, где он лечился после тюремных побоев. «Мне придется доносить на моих друзей, – думал он. – А мой расстрелянный или избиваемый отец будет для них приманкой». Анатолий размышлял о том, есть ли у него выбор и должен ли он вообще у него быть. И принял решение – он начинает свою двойную жизнь.

Приведу цитату из его дневника: “Все логично. Логичнее не бывает. Я принадлежу к двум конфликтующим сторонам, одна из которых имеет власть надо мной, а другая не имеет. Не удивительно, что первая требует, чтобы я предал вторую. Можно ли надеяться, что сильнейшая из сторон прислушается к моим мольбам? Нет, нельзя. Мои переживания – признак того, что я еще ребенок”.

Но он не был ребенком – он был старшим сыном и на его попечении оказалась совершенно разрушенная арестом отца мать и младший брат. Потом он вспомнил, есть ли у него друзья – оказалось, что друзья, пытавшиеся помочь, тоже арестованы, другие помочь не хотели или не могли, а значит, друзей у него нет. И значит, он может начинать “работать” – таким образом он не предаст никого из близких.

Собственно, коментировать бессмысленно – тот, кто не лежал на кровати избитый и не стоял перед моральным выбором такого ужасного свойства в 17 лет, тот не имеет право судить своим обывательским судом с дивана. Я не знаю, как вы, а я и в свой полтинник не знаю, как бы поступила, если бы позади меня были беспомощные родители, сестра с семьей, или мои муж и ребенок. Я НЕ ЗНАЮ – а значит, у меня нет права судить. Я знаю одно – это путь Иуды, это путь страшного греха предательства, но вольно думать, что ты герой, сидя дома в тепле. А вот каково было семнадцатилетнему юноше, познавшему всю прелесть палаческой махины советских чекистов, – даже представить страшно.

Анатолий свой выбор сделал: “Я никому ничем не обязан, кроме тех, кто достаточно силен, чтобы диктовать мне условия, – и самого себя”.

Однако, друзья все же были – один из близких друзей его отца Александр Брускин, бывший директор Челябинского тракторного, поспособствовал его устройству на работу помощником слесаря. Другой друг, уже самого Анатолия, кстати, тоже сын репрессированного наркома Дагестана Эрик Коркмасов согласился на себе вынести его письмо матери из тюрьмы (оцените уровень подвига).

Но это были единственные друзья, а вот Игорь Петерс публично от своих родителей отрекся, чем дал Анатолию возможность еще больше оправдать свое решение. Анатолий в компании друзей объявил Игорю, что предавший отца и мать недостоин ни дружбы, ни любви, получил от Игоря пощечину, но отвечать ему тем же не стал, хотя был выше и сильнее его. Он отомстил по-другому – пошел и написал на Игоря свой первый донос. Круг замкнулся… можно было бы применить слово “изящно”, если бы мы не говорили об ужасных временах и нравах. Куратор Анатолия сообщил ему, что его “письмо” обработано не будет, потому что Игорь тоже стал агентом и в свою очередь написал “письмо” на Анатолия.

Беда была в том, что это не были тупые эмоционально неразвитые субъекты – речь шла об образованных, выросших в хороших семьях ребятах, привыкших к тренировке тела, духа и глубокому анализу себя. Они ведь действительно были детьми революционеров, именно теми, для кого отцы и планировали оставить новую страну; они были теми самыми “геометрами” нового пространства, наследниками новой “земли обетованной”, в которую отцы не вошли, а вот дети войти были обязаны – их готовили к этому. В дневниках Анатолий писал о том, что власть над другими начинается с власти над собой – он хотел стать полезным своей родине и своему народу, и начинал преобразование именно с себя. Такими же были очень многие дети высшего коммунистического сословия – к их услугам были лучшие школы, лучшие учителя, лучшие книги – и они действительно представляли из себя не карикатурную “золотую молодежь” 60-х на папиных волгах. Нет, это была иная молодежь, горящая идеей, стремящаяся к выстраиваемому отцами золотому веку – желающая подхватывать знамя и строить идеальную страну.

Но увы – подковерная возня отцов переросла в кровавое месиво по уничтожению друг друга и все благородные порывы и великие мечтания заканчивались либо на гулаговской шконке, либо на кровати детдома, в редких случаях – в устройстве в семьях не испугавшихся друзей семьи, ну либо – вот так.

Анатолий использовался НКВД как не простой провокатор, а как “ворон”, то есть агент, который становился любовником разрабатываемой женщины и провоцировал ее на сомнительные разговоры в самой интимной обстановке. Поначалу такая роль юноше нравилась – кому бы не понравилось много секса ради великой идеи. Но потом он стал все более тяготиться своей работой. «Провокация следовала за провокацией, расследование за расследованием. Я стал частью интимной жизни такого количества людей, что, если бы моя память не была так хорошо натренирована, я запутался бы в массе воспоминаний». – Это снова-таки отрывок из его дневника. До самой войны, собственно, его жизнь представляла из себя именно такой сценарий.

После начала войны Грановского направляют в школу диверсантов и его многочисленные положительные качества – от физической силы до ума и тренированной памяти – как ему казалось, можно теперь было использовать для победы. Еще дневник: “Память, память, еще раз память и контроль дисциплинированного рассудка над эмоциями и слабостью плоти. Настоящего чекиста интересуют только две вещи: поставленная цель и средства, необходимые для ее достижения. Нет ничего – ни принципов, ни убеждений, ни абсолютов – важнее четкости исполнения. Чекист – идеальный слуга и страж государства. Чтобы улучшить результаты, добиться совершенства и стать идеально отлаженной человеческой машиной, необходимо беспрестанно работать над собой”.

Он действительно стал лучшим курсантом школы – и остался таким же беспощадным анализатором себя. «Я обнаружил, что точные и быстрые действия, предшествующие хорошо рассчитанному убийству, возбуждают меня. В чрезвычайных ситуациях мое тело реагировало безошибочно, а мой рассудок оставался холодным, как при игре в шахматы со слабым противником».

Став профессиональным диверсантом, он подумал, что его больше не будут использовать для такого пошлого дела, как провокация сексуальных партнерш на преступные разговоры, но не тут-то было. В перерывах между боевыми заданиями его направляли обратно в Москву все в те же круги элитных детей, и вот в 1944 году случилось то, что рано или поздно должно было случиться.

Ему в разработку дали единственного друга, того самого Эрика Коркмасова, который на себе вынес из тюрьмы письмо Анатолия матери – и приказали вступить в отношения с Ириной Муклевич, дочерью Ромуальда Муклевича. Муклевич был организатором оборонной промышленности СССР, в свое время участвовал в штурме Зимнего, репрессирован был в чине замнаркома обороны. Его жена была расстреляна вскоре после мужа – и Ирина была круглой сиротой, воспитанной теткой. Эрик был ранен и вернулся домой после тяжелого ранения, Ирина была студенткой.

Видимо, что-то человеческое в Анатолии осталось – он начал общаться с Ириной, попросил Эрика представить его. К зависти институтских подруг он стал забирать ее с занятий на машине, помог решить жилищный вопрос (комнату Ирины в общежитии заняли другие люди и он буквально за час отвез ее в суд, получил ордер на выселение, взломал дверь, вынес вещи незаконных жильцов и сменил замок). В общем, вел он себя действительно как принц и рыцарь из сказки в одном лице. Перед отправкой на фронт он пришел к тете Иры и официально попросил ее руки. Тетя ответила, что рано думать о замужестве во время войны – и Ира отказала. Он молча встал и ушел, больше она его никогда не видела. Через несколько дней Эрик и еще двенадцать человек были арестованы и обвинены в заговоре против Сталина.

Ирине кто-то сказал, что Анатолий погиб на фронте, Эрик отсидел срок, потом был выслан в Казахстан, реабилитирован был только после смерти Сталина. О том, что Анатолий жив, Ирина узнала сильно после войны, когда кто-то принес ей изданную за Западе книгу воспоминаний перебежавшего туда Грановского. Он довольно безжалостно разбирал свою работу в НКВД – и Ирина заметила, что ее имя он не упоминал нигде и никогда, видимо, она действительно затронуло какие-то его совсем уж запрятанные глубоко человеческие чувства – и он не сдал ее ни своим кураторам, и не стал трепать ее имя перед досужими читателями.

А теперь я должна ненадолго прерваться и представить вам еще одного человека. Его звали Андрей Свердлов и он был сыном того самого Якова Свердлова, соратника Ленина. Надо сказать, одним из самых шокирующих открытий для меня было узнать о том, что этот “кожаный палач” (кстати, именно Свердлов ввел среди революционеров моду на кожанки, и несложно догадаться, зачем палачам было носить именно кожаные вещи) – был нежнейшим мужем и отцом. Я читала воспоминания и дневники о его ссылке до революции – и увидела человека, который мог бы стать идеальным мужчиной ну просто для любой женщины на земле. Во-первых, он действительно очень любил и очень тосковал по своей Клавочке

Во-вторых, я вам сейчас по памяти воспроизведу отрывок из воспоминаний Клавдии Свердловой, которая воссоединилась с мужем в ссылке за несколько лет до революции. Итак, какой-то далекий сибирский поселок, несколько революционеров, большинство без семей. Свердлов вставал в 5 утра, ДОИЛ КОРОВУ своими руками, потому что не хотел, чтобы жена убивала руки, потом готовил завтрак, будил жену и детей, кормил их (Клавдия с боями отвоевала право хотя бы мыть посуду). Потом он читал или работал – дети убегали гулять с другими детьми или шли учиться к другим революционерам, старавшимся открывать импровизированные школы для своих и крестьянских детей, чтобы учить их грамоте и счету. Сам же Свердлов шел покупать продукты, готовил обед, кормил всех обедом, ухаживал за скотиной, если был сезон, работал в огороде, если нет – чинил обуви и одежду для всех, потом после обеда дети отдыхали, он снова работал – читал, писал, думал. На ужин к ним собирались ссыльные, после ужина они общались, сообща мыли посуду, и глубокой ночью он снова работал над своими революционными идеями и самообразовывался. А потом – снова дойка в 5 утра и та же рутина.

Кроме того, он действительно любил жену во всех смыслах, кое-какие намеки в письмах – говорят о том, что эти двое действительно были счастливы и как друзья, и как супруги, и как любовники. Дети помнят отца как нежнейшего и добрейшего человека, не поднимавшего на них голоса.

Нормальный контраст с тем, что мы знаем о Свердлове как о революционном палаче? Именно знакомство с его биографией заставило меня в свое время думать о том, что не сложись обстоятельства в особенный кукиш, жил бы Яков Михалыч со своей Клавдичкой, служил каким-нибудь аптекарем, помер бы в окружении скорбящих детей и внуков – и никогда бы не стал чудовищем, каким сделала его революция. Был бы поп Джугашвили, юрист Ульянов, художник Шикльгрубер – и прочие-прочие журналисты, врачи, учителя или рабочие, не убившие в своей жизни курицы и прожившие бы спокойную жизнь.

Но увы… обстоятельственный кукиш все же был сложен – и в 1919 году все жуткие деяния Свердлова были остановлены то ли испанкой, то ли стараниями любящих соратников, начавших напрягаться от того, что Яков Михалыч слишком близко к сердцу стал принимать революционные идеи – и слишком популярным он становился среди рабочих.

У Свердлова было несколько детей – и мы остановимся на одном из них, Андрее.

Андрей Свердлов – второй в нижнем ряду (видимое сходство с отцом не скинешь с весов).

Андрей Свердлов тоже стал чекистом, они с Анатолием Грановским принадлежали к одной компании золотой молодежи – и так получилось, что когда Анатолия ломали в тюрьме, его куратором был назначен разлюбезный друг Андрюшенька. Этап большого пути к столь почетной карьере случился чуть раньше, чем у Грановского. Андрей Свердлов в свое время был участником (действительным, а не придуманным) антисталинского заговора, стал известным отцу народов, когда ему донесли, как Андрей открыто высказывал симпатии к Троцкому и предлагал “Кобу надо кокнуть”, но на дворе был беззубый 1935 год и Свердлова-младшего посадили на очень недолгий срок, а потом отправили перековываться на завод имени Сталина рабочим. В 1938 году “кокнуть” Андрею припомнили еще раз и снова его арестовали. Игры были закончены, теперь за подобные даже мысли, а не слова, путь мог быть проложен только в одну сторону – на полигон в Бутово или на Коммунарку. Неизвестно, кто из старинных друзей папеньки предложили сыночке поработать во славу большого дела, факт остается фактом – Андрей Свердлов стал “наседкой”, то есть заключенным, который провоцирует подследственных на крамольные разговоры. Почти год он сидел в камере – и накручивал своими доносами срока товарищам по несчастью, а в декабре 1938 года его сделали следователем и выпустили на жертв уже открыто.

Тогда-то его дорожки с Анатолием Грановским и пересеклись. Грановский считал Андрея Свердлова кем-то вроде Мефистофеля: «неприятный, высокомерный», полный сарказма человек, «с искусственным смехом, скрывающим внутреннюю неуверенность», и страстным стремлением к «власти ради власти». Кем-то вроде Мефистофеля Свердлов для него и стал – искусив его на предательство и дальнейшую “карьеру” стукача.

Интересно характеризуют его воспоминания Анны Лариной, супруги (а потом и вдовы) Бухарина, женщины с очень сложной и кое-где страшной судьбы, пострадавшей из-за своего замужества, но все же оставленной в живых по неизвестной прихоти кремлевских решателей судеб. Зимой 1938 году ее привели на допрос – и через некоторое время в кабинет вошел Андрей Свердлов. Ларина была измучена бессонницей и голодом, поэтому сначала ей показалось, что у нее очная ставка с таким же заключенным – она знала, что в 1935 году Свердлов был арестован. Она было бросилась к нему по старой памяти, но приглядевшись, увидела, что он выбрит, сыт, прекрасно одет и розовощек. И все же страшно удивилась, когда следователь представил ей коллегу. Во-первых, она и представить себе не могла, что после “Кобу надо кокнуть” люди могут выстраивать такие карьеры (особенно с учетом того, по какой статье собирались судить ее саму). Но самое главное было другое – Андрей Свердлов был “Адькой”, ее другом с самого раннего детства, с которым они вместе играли, плавали в крымском море, отдыхали на дачах. В юности у них были романтические отношения – первые свидания, первые чувства, они проводили вместе недели – ходили в походы, читали, плавали, общались с друзьями.

Анна очень рано вышла замуж за Бухарина, но всегда помнила свою первую любовь. И вот эта любовь сидела перед ней, развалившись, в кресле следователя, и вела допрос. Анна писала в воспоминаниях, что его глаза показались ей глазами Каина. Впрочем, иногда он менялся – мог принести ей на допрос яблоко, просто молча посидеть, не терзая ее расспросами.

Вот вам цитата из ее дневников, написанных сильно позже описываемых событий:

– О чем будете допрашивать, Андрей Яковлевич? Николая Ивановича уже нет, и добывать ложные показания против него не имеет смысла, после драки кулаками не машут! А моя жизнь – она у вас как на ладони, не вам о ней допрашивать. И ваша до определенного времени мне была достаточно ясна. Именно поэтому я защищала вас, заявляя, что к контрреволюционной организации вы не могли быть причастны.

Андрей, облокотившись о письменный стол, ссутулившись, смотрел на меня загадочным взглядом и, казалось, пропустил сказанное мимо ушей. И вдруг он произнес слова, никоим образом не относящиеся к следствию, возможно, правильней сказать, к теме нашего разговора:
– Какая у тебя красивая кофточка, Нюська!
(Нюсей меня называли мои родители и все мои сверстники.) Пожалуй, в этот момент я почувствовала жалость к предателю, подумав, что и он в ловушке, только зашел в нее с другой стороны.
– Так, кофточка моя тебе понравилась (я тоже обращалась к Андрею то на «вы», то на «ты», в зависимости от того, какие эмоции брали верх), а что же не нравится?

Он ответил, что она клевещет на показательные процессы и отрицает вину Бухарина, а в заключение передал привет от своей жены Нины Подвойской.

И вот этот “привет от жены” Ларину взбесил – она тоже попросила его передать приветы. Например, тетке Андрея, родной сестре его отца, Софье Михайловне, которая на момент их разговора сидела в лагере в Томске; еще передать привет нужно было кузине Андрея, дочери Софьи Михайловны, которая имела несчастье выйти замуж за Ягоду; привет Андрей мог передать и племяннику Андрею, тому самому, который писал бабушке Софье: “Бабушка, опять я не умер”. Если бы Анна Ларина знала и о других приветах. Дядя Андрея Вениамин Свердлов, был расстрелян. Его двоюродный брат Леопольд Авербах – расстрелян. Друг детства Дима (Вадим) Осинский (на фото – рядом с Андреем, юноша в очках) – расстрелян. Другой дядя Андрея, Зиновий Пешков, – офицер французского Иностранного легиона и его дочь Елизавета (двоюродная сестра Андрея) вернулись в Москву из Италии в 1937 году и были арестованы. Именно Андрей допрашивал собственную тетю, жену бывшего зампредседателя Госплана В. П. Милютина (они были еще и соседями по дому), и что он «обращался с ней грубо, грозил избить, махал нагайкой перед ее носом». Сестра Димы Осинского Светлана считала Андрея «предателем и гнусной тварью» и рассказывала, что, когда их общая подруга Ханна Ганецкая (дочь одного из основателей социал-демократической партии Польши Якуба Ганецкого) «вошла в кабинет следователя, увидела Андрея и бросилась к нему с радостным криком, полагая, что теперь все разъяснится, он оттолкнул ее с криком «сволочь!». Елизавета Драбкина, которую Андрей знал с раннего детства и называл тетей Лизой, вспоминала, что вскоре после ее ареста он зашел к ней в камеру и сказал: «Как вам не стыдно! Вы были секретарем у Якова Михайловича, а теперь вы – враг народа!» По свидетельству Руфи Вальбе, Ариадну Эфрон, которая тоже знала Андрея Свердлова до ареста, потрясло его «циничное и гнусное» поведение во время допросов. По утверждению Роя Медведева, в семейном архиве Георгия Петровского хранится свидетельство об участии Андрея в избиениях его сына Петра.

Ну что, достаточно штрихов к биографии куратора Анатолия Грановского?

Каким-то образом они сумели досуществовать до войны, но после того, как Анатолий испробовал фронтовой жизни, возвращаться к своим сексуально-провокационным подвигам он не желал. Андрей же требовал этого от него и ставил условием его работы в органах. Когда Анатолий стал отказываться все жестче, Андрей придумал для него “новую тему” – стать православным священником и стучать уже на верующих и церковных деятелей. Вилка у него получилась поганая – либо оставаться с надоевшей любовницей, “объектом разработки”, либо становиться священником и заниматься гнусностями в церкви. Грановский попробовал третий вариант – написал заявление о переводе в Четвертое управление под руководство Павла Судоплатова. Снова цитата из воспоминаний Грановского:

Он принял меня с преувеличенной вежливостью, слегка кланяясь и жестом приглашая сесть. Я остался стоять.
— Итак, — сказал он, — бравый капитан Грановский не считает Второй отдел подходящим местом для работы? Он предпочел бы заниматься мужским делом? Любопытно, что он считает мужским делом…
Я не отвечал.
— Пожалуйста, не судите комиссара Судоплатова слишком строго за то, что он не удовлетворил вашей просьбы. Боюсь, что вам придется продолжать выполнять приказы. Мои приказы. – Шутовской сарказм вдруг сменился тихой яростью. — Вы свободны. Если это повторится, будете наказаны.

Грановский вышел из кабинета и предпринял совершенно отчаянный поступок: он сбежал. Реально сбежал на Украину под защиту Четвертого управления и лично Судоплатова. Ему помог комиссар госбезопасности Украины Савченко – переправил на Запад республики и приказал вербовать среди беженцев агентов для НКВД. Еще он вел шантаж среди родственников беглецов на советской территории, склоняя их к сотрудничеству. Грановский очень хорошо себя зарекомендовал и какое-то время его использовали по этому направлению, оставив в украинском НКВД, однако, вскорости и новое начальство вспомнило, чем он занимался в московской жизни. Грановский получил задание жениться за самой богатой ужгородской невесте и выехать с ней заграницу, однако невеста оказалась конченной алкоголичкой и операция сорвалась. В мае 1945 года он ездил в Берлин за архивом киевского НКВД, а зимой и ранней весной 1946-го руководил шпионской сетью в освобожденной Праге. В конце апреля его откомандировали в качестве секретного сотрудника на советское торговое судно, отправлявшееся в Западную Европу. Это был его шанс – 21 сентября 1946 года он сошел на берег в Стокгольме и пришел к американскому атташе. Офицер разведки, прилетевший из штаба Объединенного командования в Берлине, нашел историю Грановского неубедительной и передал его шведским властям, которые посадили его в тюрьму. В середине октября его посетили советский посол и консул.

Советское правительство требовало выдать Грановского и даже предложили обменять его на Рауля Валленберга, но в ноябре шведский король подписал указ о невыдаче Грановского и препятствию его выдачи в любые страны, которые могут переправить его в СССР. Какое-то время, Грановский прожил в Южной Америке, потом выехал в Штаты, о судьбе его матери и брата ничего неизвестно. Грановский умер в 1974 году.

Его друг и палач Андрей Свердлов был повторно арестован по “еврейскому делу в органах госбезобпасности” в 1951 году, провел под следствием до самой смерти того самого Кобы, которого хотел “кокнуть”, затем после освобождения окончил институт общественных наук при ЦК КПСС, работал в ИМЭЛ (институт Маркса, Энгельса, Ленина), а в 1960-е годы Свердлов и другой бывший следователь, Яков Наумович Матусов, написали три книги для юношества под псевдонимами «Андрей Яковлевич Яковлев» и «Яков Наумович Наумов». Во всех трех злодей, «обиженный на советскую власть», формирует тайное общество «Месть за отцов», во время войны служит оккупантам, а в 1960-е работает на американскую разведку. Догадайтесь с трех раз, кто именно послужил прототипом главного злодея, а кто – был благородным следователем, разоблачившим врага.

Андрей Свердлов спокойно дожил жизнь, соседствуя с теми, кого лично пытал на допросах – люди из его окружения, жены и дети врагов народа, возвращались из ссылок и получали квартиры в тех же домах, где жили до ареста. Умер он в 1969 году, похоронен на Новодевичьем кладбище. Дети его живут и здравствуют по сей день, уж не знаю, каково им живется с такой родословной.

Печально видеть, какие на самом деле жуткие судьбы были у людей того поколения, как они переплетались и чем заканчивались. Повторю только одно: судить не нам. Не мы в то время жили, не мы страдали и не нам выносить приговоры. Скажу одно – нам несказанно повезло с тем, что эти перипитии достались не нам.