Новочеркасск… Годовщина

Когда ты живешь в Луганске, то два исторических факта являются для тебя не “где-то и когда-то”, а “да это ж по соседству”. Когда мои ровесники из Грузии или Таджикистана читали о “Молодой Гвардии” – то для них эта история была чуть ли не историей из серии “в одной далекой-далекой галактике”, а вот когда ты живешь недалеко от Краснодона, то родителей или родственников участников “Молодой Гвардии” ты знаешь буквально по одному рукопожатию. Что далеко ходить, бабушка мистера Адамса дружила с мамой Олега Кошевого и в семейном фотоальбоме были карточки с дарственными надписями.

То же самое с Новочеркасском или Вешенской. Все это – окрестности Луганска, это рядом. Бабушкина дача была в нескольких километрах от Вешенской, до Новочеркасска можно было доехать от городской автостанции. Поэтому если жители СССР узнали о тех событиях из перестроечных газет, мы слышали совсем другие вещи, просто потому, что участники тех событий тоже были в одном-двух рукопожатиях, не дальше.

Сегодня, 2 июня – как раз годовщина.

Вообще-то забастовка началась 1 июня 1962 года, как раз когда родные партия и правительство осчастливили страну известиями о повышении цен на базовые продукты питания.

Тут мне нужно сделать небольшое отступление и напомнить вам кое-что. Вопреки всем чудесным нынешним представлениям о том, как славно и сытно жилось советским гражданам в обожаемой Стране Советов, нужно помнить, что тогда существовало 4 вида снабжения

Я уже постила эту карту категорий снабжения, и сиреневеньким в ней выделены регионы, где дефицита практически не было. Синий – это вторая категория снабжения – в ней приходилось “доставать” (глагол!) некоторые дефицитные товары, которые бы мы назвали люксовыми – типа румынских стенок, чешских диванов, гэдээоровских унитазов и прочих видов советского потребительского разврата. Свиной-розовый – это третья категория снабжения, под которую подпадал наш Донбасс и кое-какие части РСФСР. Там в дефиците не были только базовые продукты типа хлеба, молока, мяса средних сортов и прочего. Ну и алый, как знамя – это четвертая категория – места, где чтобы купить молока детям, приходилось отстаивать очереди – и то не факт, что достанется.

Восток Украины и прилегающая к ней Ростовская область, место, где и располагался Новочеркасск, были еще и промышленными регионами, где климат был не слишком подходящим для сельского хозяйства (степи, сушь, бесконечные ветра), поэтому самостоятельно обеспечивать себя регион мог только хлебом и какими-то совсем уж примитивными вещами типа морковки, свеклы, картофеля. Ко всему прочему Новочеркасск еще был и молодым городом, промышленным, студенческим, возникшим на волне молодого хрущевского энтузиазма освоения целины, постройки промышленных гигантов и так далее. Что тут говорить – общество 60-х было обществом молодых, предыдущее поколение было выкошено войной и голодом, молодые преобладали в обществе – и вся эта романтика покорения – от космоса до угольных залежей – была возможна именно потому, что для молодежи испытания и вызовы – это не мука, а радость.

Вот в Новочеркасске и пригнали молодежь строить все эти заводы и фабрики едва ли не среди чистого поля. Ну а что – молодняк и в палатках проживет, и в бараках… Молодости удобства не нужны, сил полно, глаза горят, трудности вызывают не апатию, а зуд преодоления.

Вот партийные бонзы и угомонились – стройки идут, энтузиазм прет, чего тут еще напрягаться.

Но в 1962 году многие молодые люди уже создали семьи, пошли дети – а жилье строилось очень медленно, магазины часто пустовали – по воспоминаниям очевидцев, иногда банка кильки была царским угощением, а уж глазированный сырок к чаю – и вовсе пиром. И вот на этом фоне с 1 июня 1962 года Совет министров СССР повысил розничные цены на мясо и колбасу на 30 процентов, на масло — на 25. Тут же повысили тарифы на коммунальные услуги, а ситуация осложнялась тем, что многим молодым семьям, особенно с детьми, невозможно было жить в общежитии, они вынуждены были снимать жилье, выделяя из своего бюджета 25-50 рублей (зависело от района) еще и на это. Это существенный процент, 30-50 процентов от одной зарплаты молодого рабочего. Волнения не заставили себя долго ждать и прокатились по многим городам РСФСР. Взбунтовался и Новочеркасск.

Началось с того, что 1 июня 200 рабочих сталелитейного цеха отказались начинать смену и собрались во дворе завода обсудить, что теперь делать. Сами они решить ничего не смогли и решили спросить у начальства. Впоследствие многие из них говорили, что если бы с ними вышли просто нормально пообщаться, никакого восстания просто не было бы, но кому и когда те рабочие были нужны. Директор завода, как вспоминали свидетели, решил с рабочими пошутить и, будучи человеком малограмотным и незнакомым с легендарным “нет хлеба – ешьте пирожные” (историки утверждают, что Мария-Антуанетта этого не говорила, но исторический анекдот остался) – так вот, товарищ Курочкин предложил рабочим перейти с пирожков с мясом на пирожки с ливером – и даже пообещал сам их есть.

Говорил такие вещи Курочкин или нет, факт остается фактом, его “успокоительный” спич разозлил рабочих еще больше, поэтому группа рабочих отправилась и включила гудок (всех потом посадили на 10 лет), а остальные пошли по цехам с призывом прекратить работу и выйти на стачку. С заводской проходной сорвали портрет Хрущева, перекрыли дороги и даже остановили пассажирский поезд. Рабочие написали самодельные плакаты: “Мяса, масла, повышения зарплаты”, “Хрущева на мясо” – и пошли по городу к главной площади перед горкомом партии. К ним попытался выйти первый секретарь Ростовского обкома Басов – произнести очередную душеспасительную речь. Речь содержала в себе пересказ указа ЦК о повышении цен на мясо и масло – и в Басова полетели камни и бутылки.

Местные власти начали звонить в Москву, Москва отдала указ Министру обороны Малиновскому разобраться с восставшими. Тот приказал начальнику Северо-Кавказского военного округа присылать войска. Милиция при попытке разогнать рабочих нарвалась на избиения – и полностью умыла руки. Первыми 2 июня, рано утром, появились три бронетранспортера и солдаты, которые взяли под контроль все партийные здания в городе. Рабочие требовали прислать Ворошилова и Буденного, своих земляков, но приехали Микоян и Козлов. По городу ездили машины, транслировавшие речь Микояна, призывавшего остановить забастовку и успокоиться. Микоян называл в речи директора завода Курочкина провокатором и обещал не наказывать виновных. Ничего не помогало – рабочие были уже на пике ярости, они избили делегацию переговорщиков и бросились штурмовать управление внутренних дел (сами понимаете, там было оружие, и если бы рабочие взяли это здание, началась бы настоящая война).

Это генерал Шапошников, настоящий герой тех событий.

Приведу отрывок из его дневника 1967 года.

«Лично я далёк от того, чтобы таить обиды или злобу на носителей неограниченного произвола. Я только сожалею о том, что не сумел по-настоящему бороться с этим злом. В схватке с произволом и самодурством у меня не хватило умения вести смертельный бой. В борьбе с распространённым и укоренившимся в армейских условиях злом, каковым является произвол самодуров, подлость и лицемерие, у меня не оказалось достаточно эффективного оружия, кроме иллюзорной веры в то, что правда, вот так, сама по себе, победит и справедливость восторжествует».

А вот отрывок из его интервью 1989 года

“Около одиннадцати часов распахнулись заводские ворота, и толпа в семь-восемь тысяч человек направилась в сторону Новочеркасска. Я подошёл к рабочим и спросил: куда вы идёте? Один из них ответил: „Товарищ генерал, если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе“. По рации я доложил генералу Плиеву о том, что рабочие идут к центру города. „Задержать, не допускать!“ — услышал голос Плиева. „У меня не хватит сил, чтобы задержать семь-восемь тысяч человек“, — ответил я. „Я высылаю в ваше распоряжение танки. Атакуйте!“ — последовала команда Плиева. Я ответил: „Товарищ командующий, я не вижу перед собой такого противника, которого следовало бы атаковать нашими танками“. Плиев раздражённо бросил микрофон. Предчувствуя недоброе, я попытался на своём „газике“ перегнать колонну. Навстречу мне попался генерал Пароваткин, которого я посылал раньше за устными указаниями Плиева. „Командующий приказал применять оружие“, — сказал он мне. „Не может быть!“ — воскликнул я. Тогда Пароваткин протянул мне блокнот, развернул его, и я увидел: „Применять оружие“. Мы с Пароваткиным быстро вскочили в „газик“, чтобы успеть обогнать толпу и не допустить кровавой акции. Но, не доехав метров четыреста до площади перед горкомом партии, услышали массированный огонь из автоматов“.

Есть мнение некоторых историков, что генерал Плиев, непосредственный начальник Шапошникова, тоже был против применения армии против народа, присланный Москвой Фрол Козлов вызвали Плиева и отдал приказ атаковать повстанцев танками. Плиев ответил, что армия существует для защиты от внешнего врага, а не для борьбы с собственным народом, поэтому максимум, который он готов сделать, – это создать танковое оцепление города. Козлов раздраженно послал Плиева и пошел решать вопрос другими силами.

Пострадал от этой истории только Шапошников – он был исключен из рядов КПСС и уволен на пенсию, а позднее управлением КГБ было возбуждено уголовное дело по обвинению генерала в антисоветской пропаганде. Был изъят проект его заявления к общественности о новочеркасском расстреле. Плиев же молчал – поэтому его не тронули. Я не знаю, правда ли это, но факт остается фактом – генерал Шапошников отказался расстреливать рабочих, совершив настоящий моральный подвиг. Нина Шапошникова, дочь генерала, не знала о новочеркасских событиях, родители от нее это скрывали. Она не понимала, почему в их дом приходят какие-то люди в штатском, что-то ищут – пока подруги по институту не рассказали о причинах. Она вспоминала, что отец ее никогда не был диссидентом, всегда любил родину и никаких антисоветских разговоров в доме не было. Но это было совершенно не важно – там, где советской власти говорят “нет”, там всегда будет обвинение в антисоветчине – и соответствующая расплата.

Официальный вердикт власти был таков: вредные элементы, враги, спровоцировали рабочих на антисоветский бунт, который был подавлен силами доблестной армии при полной поддержке партии, правительства и всего советского народа.

В результате толпу в городе расстреливали части КГБ, причем московская комиссия вовсе не исключала еще более масштабного разворачивания событий, поэтому рядом с городом был построен импровизированный полевой фильтрационный лагерь, куда планировалось доставлять самых агрессивных повстанцев, чтобы вывозить их в автозаках в степь, ну а там… ну сами подумайте, зачем везти людей в степь подальше от людских глаз.

Дело расследовал генерал-майор юстиции Баграев, он тоже оставил воспоминания, где утверждал, что армейцы стреляли в воздух холостыми, и вся кровь лежит на 9 отделе КГБ, охранявшем безопасность партии.

Вот цитата из его воспоминаний.

“В Новочеркасск приехала половина членов Президиума ЦК КПСС. Можно представить, сколько с ними было сотрудников охраны. Функции охраны во время таких визитов предполагают расположение снайперов на крышах. В своем постановлении я не указал, что стреляли люди из КГБ. Но я сделал бесспорный вывод, что военнослужащие Советской армии на площади в людей не стреляли“.

Косвенное подтверждение о том, что на крыше работали снайперы, оставил в своих воспоминаниях и генерал Лебедь, который был во время тех событий 12-летним мальчишкой. Он вспоминал, как они залезли с друзьями на деревья, и как упало с них несколько его друзей – не от страха, а потому что их убили. Так же характер ранений некоторых даже не участников, а свидетелей событий, говорит о том, что по крайней мере несколько выстрелов было произведено сверху – и не по площади. Баграев неофициально считает, что людей не хотели убивать, их хотели покалечить, поэтому было так много раненых в конечности, но не убитых. Якобы, если бы велась стрельба из автоматов, погибших было бы гораздо больше.

Сейчас уже никто не скажет, как это было на самом деле – материалы о советских делах все чаще секретят, причем на самые мощные сроки, поэтому приходится иметь дело с тем, что находится (пока) в доступе. Скажем, воспоминания Лебедя об убитых друзьях, считаются “слухами и домыслами”, потому что в “официальной статистике самому младшему из погибших было 16 лет”, но хотела бы я посмотреть на официальную советскую статистику, которая бы упоминала, что гэбисты расстреливали детей.

Затем начались аресты.

Андрея Коркача, Александра Зацева, Михаила Кузнецова, Бориса Мокроусова, Сергея Сотникова, Владимира Шуваева и Владимира Черепанова признали зачинщиками и приговорили к расстрелу. Советская пропаганда поносила их последними словами в лучших традициях правдинских передовиц 30-х годов.

«На суде до конца разоблачена гнусная роль подсудимых, возглавлявших уголовно-хулиганствующие элементы, показана вся их преступная деятельность. Судебный процесс раскрыл отвратительное моральное лицо каждого подсудимого, всесторонне показал общественную опасность совершенного ими преступления. Трудящиеся города, находившиеся в зале суда, активно поддерживали процесс. Единодушным одобрением всех присутствующих был встречен справедливый приговор бандитам. Лишь отдельные лица выражают свое сочувствие осужденным, считая их действия правильными».

Приговор привели в исполнение в октябре того же года, еще около сотни человек сели на разные сроки.

Хоронили погибших тайно, под бдительным надзором милиции и гэбэ. Поминки справлять было запрещено, могилы рыли тайно и в разных местах, чтобы не было понятно, сколько людей погибло. Огромное количество людей так и осталось числиться “пропавшими без вести”, женщины искали своих мужей и детей и натыкались на “В списках не числится”. Где и в каких они безымянных могилах – осталось неизвестным.

Летом в Новочеркасске наступило невиданное изобилие – магазины заполнились продуктами, в том числе дефицитными, но продержалось оно недолго. Через несколько месяцев все вернулось на круги своя. Курочкина сняли, на его место назначили более квалифицированного человека, да и концы в воду.

Жители СССР о Новочеркасском расстреле практически ничего не знали – дело предпочли оставить в пределах Ростовской области. В 1992 году прокуратура СССР возбудила уголовное дело против Хрущева, Микояна, Козлова и местных новочеркасских чиновников, но дело через два года закрыли за смертью ответчиков. Жертв трагедии перезахоронили в 1994 году в братскую могилу.

Самое поганое заключается в том, что если бы с рабочими вышли нормально поговорить, если бы хоть немного выслушали их требования (а ведь они просили всего лишь повременить с нормами выработки на месяц. НА МЕСЯЦ!), то ничего бы не было. Не было бы бунта, расстрелов, не было бы трагедий в семьях, в которых даже похоронить погибших не получалось, не было бы всего этого кошмара, когда армию заставляли стрелять в собственный народ.

Но родная и любимая советская власть, по которой ностальгируют столько моих соотечественников, всегда была такой. Ей было всегда похер, всегда. “Бабы еще нарожают” – вот был ее девиз, причем унаследованный от власти царской, что тут греха таить. Расея велика, бабы еще нарожают…

Я тут давеча прочитала у одной своей патриотически настроенной приятельницы пост ко дню Победы: “Из 100 рожденных в 1921-23 годах домой с войны вернулось только 2-3 человека. Они подарили миру победу”. Господи, как же больно было это читать… Да ведь 97 погибших из ста – это результат того, что людей не жалели!!! Бросали их тысячами и миллионами, без раздумий, без рефлексий, в самое пекло. Миллион с гаком подо Ржевом – это памятник бездарному командованию, не жалевшему солдат, а не кровавым битвам. Потери гитлеровцев в той войне были в разы, в десятки раз меньше – потому что жизнь человеческая не была для тех генералов плевком, потому что думали они, а не бросали полки в атаку.

Так и тут… Да поговорите вы, суки, с людьми, выслушайте их, голодных, измотанных тяжким трудом, высуньте свои разжиревшие рыла из уютненьких кабинетов с вышколенными секретаршами и челядью и просто хотя бы притворитесь. Пообещайте, угомоните, сымитируйте бурную деятельность. Но даже тут – мимо. Пирожки с ливером кушайте – и не рыпайтесь.

И ничего же не меняется, просто ничего…

А на могиле генерала Шапошникова высечена надпись: «У каждого есть своя война и свой Новочеркасск, но не каждый выходит из них как …» – и имя.