О Полозковой

Слушайте, по поводу этого интервью не высказался только ленивый, но я его глянула на перемотке – и вот чего скажу.

Можете считать меня злобной тварью, но сперва я увидела трех страшных баб, две из которых смотрелись просто страшно и вульгарно, а третья – была похожа на нарядную жабу. Манерную нарядную жабу.

Манерная нарядная жаба оказалась той самой Верой-Венерой, в которой я узнала “лучшую поэтессу всея Руси”.
Те, кто читает меня достаточно долго, знает, что у меня с поэзий все очень напряжно, некоторые стихи меня очень сильно трогают, но в общем и целом хорошая проза на меня воздействует гораздо больше, чем стихи. НО в принципе хорошую поэзию от плохой я в силу профессии отличать умею – поэтому открыв наобум несколько стихов “лучшей поэтессы” я прифигела.

Ну то есть если это – лучшее, то каково, скажем, среднее? Чтобы не представлять себе плохое…

Вот для примера

Когда-нибудь я отыщу ответ.
Когда-нибудь мне станет цель ясна.
Какая-нибудь сотая весна
Откроет мне потусторонний свет,
И я постигну смысл бытия,
Сумев земную бренность превозмочь.
Пока же плечи мне укутывает ночь,
Томительные шепоты струя,
И обвевая пряным ветром сны,
И отвлекая от серьезных книг…
И цели совершенно не ясны.
И свет потусторонний не возник.
А хочется, напротив, хмеля слов
И поцелуев, жгущих все мосты,
Бессовестного счастья, новых строф –
Нежданной, изумрудной красоты;
Бессонницы, переплетений – да! –
Сердцебиений, слившихся в одно…
А что до бренности, так это всё тогда
Мне будет совершенно все равно.
Обрушится с уставших плеч скала:
Меня отпустит прошлых жизней плен.
Мне перестанут сниться зеркала,
И призраки, и лабиринты стен…
И, может, не придется ждать сто лет.
Я знаю – зряч лишь тот, кто пил сей хмель…
Вот в нем-то и отыщется ответ,
И в нем таится истинная цель.

Честно? Как-то я прочитала, что Блок о женских стихах был крайне невысокого мнения и с трудом находил более-менее теплые слова даже для Ахматовой и Цветаевой. Стихи Тэффи поэтами Серебряного века воспринимались как “ну такэ”, иногда “могла написать стоящую строфу”. Стихи Ларисы Рейснер считались графоманскими и только ее красота спасала ее от уничтожающей критики тех же Блока или Гумилева.

Эх, видели бы все эти господа стихи Веры Полозковой… Что бы они подумали о нашем времени, если это – лучшее из лучших?

Так вот, попытавшись примерить стихи к манерной жабе – “ну а вдруг она просто манерная жаба внешне, а внутри – тонкая-звонкая дюймовочка и хрустальный колокольчик”, я убедилась, что с колокольчиком у меня тоже не складывается, и тогда я решила просто слушать и наблюдать.

Бездны феминистического ада разверзлись немедленно – стонавшим и чуть ли не бившимся головами о деревянную терассу двум фем-ведущим Вера рассказывала о страшном абьюзе со стороны мужа. Ей, видите ли, нельзя было водить домой кого попало в несогласованное с мужем время (а Вера право имела, ведь именно она зарабатывала деньги, тогда как он “всего лишь” присматривал за детьми, кормил их, поил и сам еще при этом работал). Ей не нравилось лицо мужа, когда она нихера не делала по дому, а потом выползала на кухню после загула с другими поэтами – и съедала суп, сваренный для детей (судя по комплекции Веры, суп поедался не тарелками, а именно что кастрюлями) и детям ничего не оставалось (телка не стесняясь проговаривала именно то, что еды ее собственным детям после ее обеда не оставалось). Ей так же не нравилось лицо мужа, когда “неожиданно приходила в гости моя мама или мои друзья”, если “мы немного могли выпить”. А уж как ей не понравилось его лицо, когда Вера наблядовала третьего ребенка и принесла его в семью, чтобы муж и его воспитывал (ну двоих же уже воспитываешь, чего ж третьего не воспитать до кучи). Да, вы правильно поняли, Вера ребенка заимела от любовника, и то, что муж намекнул на аборт, было воспринято ею как абьюз.

Фемки при перечислении всех этих форм издевательств над Верой волалы аки весталки при набеге готов – и жалели Веру настолько сильно, что иногда хотелось прям проникнуть за стекло монитора и надавать всему этому бабью тапками по рожам.

Это вот это называется измывательствами и абьюзом? Это на вот это “поэтесса жалуется”? Бесконечно повторяя, что “маглы не должны жить с волшебниками”, где понятно, кто магл, а кто, сука, волшебник. Если это – абьюз, то как называть то, что испытывают тысячи и десятки тысяч женщин, которых в браке или отношениях избивают, насилуют, подвергают бесконечным моральным и физическим издевательствам, лишают их шанса видеть своих детей, финансово ими манипулируют и не считают за людей? Как назвать ЭТО? Если тебя за наблядованную беременность не приложили рожей об стол, не выгнали с животом из дома, не заставили идти на аборт – а приняли и этого ребенка, начав его воспитывать, пока ты “поехала на гастроли”. Если тебя за сожранный в одну морду детский ужин не оттаскали за прическу, а сделали выговор, не проконтролировав собственное лицо. Если твоих “гостей-поэтов”, заявляющихся без предупреждения заполночь не выгнали из квартиры ссаными тряпками, а просто попросили больше таким образом не приходить (а тебе, видите ли, было из-за этого неловко перед друзьями”.

Знаете, как называется то, что я перечислила?

ОХУЕВШАЯ БАБА! Вот как это называется. И она не просто охуевшая как личность, она охуевшая и как баба, потому что своими жалобами она моментально обесценила настоящие страдания тех, кому и так страшно жить в стране, где домашнее насилие декриминализировано.

Все, что я увидела в этом интервью, – это охуевшая от вседозволенности баба, которая на почве того, что зарабатывает больше мужа, стала сама абьюзером и моральным уродом. Если бы на месте Веры сидел какой-нибудь среднестатистический мужичонка с пузчонком, да его бы на атомы порвали – и я в первую очередь. Смени говорящему такие вещи пол – и это станет типичным поведение мужика-морального деграданта, которого не осудить просто невозможно.

Но как только подобные вещи говорит женщина, то слушающие ее моментально начинают жалеть и вскрикивать от ужаса, какой же у Веры в семье творился лютый пиздец. Муж лицо кроил и не веселился, когда Вере было весело.

Знаете, что мне это интервью напомнило? Рассуждения актера Гогунского. Я его не знала, пока он не дал знаменитое интервью, в котором объявил, что у бабы в его компании ” плохого настроения” быть не должно, баба должна Гогунскому всегда быть веселой и довольной, а если у нее болит что-то или ПМС, то баба должна сразу отбыть в сад, перетерпеть там все и снова быть веселой и довольной, ибо – неча тут.

Вот бы эту парочку объединить в одно целое – благо, оба похожи на жирных жаб. Вот был бы союз творческих людей, одинаково глядящих на жизнь.

В общем, ребята, не знаю, что там могли увидеть в этом интервью психологи, а я увидела охуевшую бездарную бабу, которая почему-то мнит себя кем-то, а всех остальных (включая собственных детей и мужа) – никем. И если в случае с гениальной поэзией при помощи каких-то внутренних усилий ты разделяешь автора и его творения, то в этом случае оскорблением является все – от внешности (Полозкова в принципе была милая женщина, пока на лице не отразился ее богатый внутренний мир и отчаянная любовь к пожрать и выпить), до стихов (не знаю, что в них является хорошим даже с чисто филологически), от манеры говорить и до манеры краситься и одеваться.

Кейс этот для себя закрываю – нет там никаких извивов тонкой души, одна наглость, тупость и выпендреж.