Престижность – в массы, или как Русского Букера графоманке присудили…

Букеровская награда – одна из самых престижных в мире, Русский Букер, как мне всегда казалось, награждал самых достойных в современной русской литературе. Но на всякий престиж есть своя ложка дуста. И то ли солнечная активность в этом году превысила средние цифры, то ли у букеровской комиссия случился коллективный припадок слабоумия, но Русского Букера, которого присуждали Булату Окуджаве, Людмиле Улицкой, Василию Аксенову и Александру Морозову, присудили абсолютно профнепригодной Елене Колядиной, бывшей журналистке Космополитена и нынешней лауреатке самой престижной литературной премии России.
Не могу не высказаться по этому поводу.
Роман оказалось вполне легко найти – введите название “Цветочный крест” в поисковик и вас тут же отправит к сайту журнала “Вологодская литература”, который и напечатал бессмертный опус мадам Колядиной.

Кстати, отрывки из интервью грандессы отечественной литературы:

Я писала не под заказ редактора, не для денег – писала для себя, это была моя духовная жизнь (!!! – И.А.) на протяжении полутора лет. Каждую ночь, предвкушая невероятное счастье на ближайшие несколько часов, садилась на кухне с ноутбуком для того, чтобы унестись из повседневности туда, где я буду абсолютно свободна. Ведь именно ради внутренней свободы человек и погружается в творчество, туда, где нет строгих табличек: “Уходя, гасите свет!”, “Мойте руки перед едой”, “Вход запрещен!”. Если бы художник писал с оглядкой на чье-то мнение, то никогда не появились бы (как верно подметил издатель “ВЛ” Александр Халов) “Лолита” Набокова или “Декамерон” Боккаччо. (вот так простенько и со вкусом мадам приравнивает себя к гениям).

Я человек православный, верующий, и ни в коем случае не ставила задачу изобличить “кабалу святош”. Я хотела показать ответственность лидера (а в 17 веке для рядового гражданина это был священнослужитель) за людей, которых он вознамерился осчастливить, уведя в безгрешное светлое будущее.
(и вся духовная жизнь сей православной заключалась в написании книжки, воистину речь настоящей верующей).

А вот и оценка издателя “Вологодской литературы” “ВЛ” Александра Халова: “Здесь ярко, выпукло, на уровне Чехова, Салтыкова-Щедрина, Достоевского выписана жизнь, человеческая природа“. (обращаю внимание, снова не ниже гениев оценка).

Но выслушаем снова лауреатшу:

С 1995 по 2001 год я работала в московском журнале Cosmopolitan. Я тогда очень увлекалась идеями феминизма и собирала материал для энциклопедии о женщинах в истории. Для этого я вырезала из газет все заметки на эту тему, записывала все, что видела и читала о великих женщинах. Среди книг, которые я купила, были две про ведьм, причем иностранные. Одна строчка меня особо заинтересовала: упоминалось, что в 1672 году в городе Тотьме по обвинению в колдовстве была сожжена в срубе женщина по имени Феодосья. Если бы это произошло в другом городе, меня это, может быть, и не заинтриговало, но совершенно поразило, что мы с Феодосьей землячки. А потому этот факт попал в мой ежедневник, куда я записываю идеи. На обдумывание и сбор информации ушло несколько лет. Столкнулась с тем, что об истории Тотьмы очень мало исторической литературы — всего несколько брошюрок. В начале 2000-х материал у меня собрался и я села писать. На создание романа ушло полтора года. (комментировать сложно, потому что целые две книги про ведьм, “и те иностранные” – это ж целое научное исследование. А уж изучение газетных заметок вообще способно пролить свет на женщину в истории).

Трудно определить, к какому жанру принадлежит «Цветочный крест». Думаю, он находится на стыке жанров. Это и не фэнтези, и не историческая литература, потому что с первой по последнюю страницу это плод моей фантазии и изучать историю по роману я бы не посоветовала. Я уделяла много внимания реконструкции языка той эпохи, как мне он виделся. Я сознательно подыскивала и употребляла слова, которые сегодня ушли из русского языка или поменяли значение. Очень хочется, чтобы этот язык стал приятным открытием для читателя. Действие романа происходит по времена царя Алексея Михайловича по прозвищу Тишайший. Потом пришел Петр Первый и перевернул все с ног на голову, во многом уничтожив ту Россию. (я фигею, дорогая вологодская редакция, журналистка дамского журнала реконструирует язык эпохи по газетным вырезкам и своему собственному разумению и желает, чтобы он стал приятным для читателя!)

За продолжение я взялась, потому что стало вдруг очень жалко героиню, которая сгорела в финале «Цветочного креста». В начале романа-продолжения я объясняю читателю, что Феодосья спаслась благодаря чуду: на Тотьму находит багровый туман, все решают, что это пожар, бросаются по домам спасать свои вещи, и героине удается избежать смерти. Во второй книге она уезжает в Москву. Так получается, что все мои героини покидают родную и любимую глубинку и направляются в столицу. Очевидно, это реализация моих подсознательных желаний: всегда мечтала жить в Петербурге или Москве. (а спорим, дорогие мои товарищи, что через некоторое время нас ждет то же, что и было с опусами В. Пузакова, сиречь Мегрэ про “Анастасию”?) (Ой, и не кажется ли вам, что последние строки интервью как раз и являются ключевыми для понимания причин написания романа?)

Ну а теперь, когда личность лауреатши нам более или менее обозначилась, обратимся собственно к бриллианту отечественной литературы образца 2010.

“Цветочный крест” – это совершенно графоманское произведение. Когда я начала его читать, у меня просто глаза полезли на лоб. Я не верила себе, я пару раз перезагружала страницу, думая, что мне попался какой-то другой роман, не лауреат Букера.

Потом – когда я все же поняла, что это не ошибка поисковика, я перестала энергично искать под креслом свою окончательно свалившуюся туда челюсть и сосредоточилась на получении удовольствия от реконструкции языка предков. Мама моя родная, да косноязыкая Елена Ивановна Рерих – это просто академик Лихачев по сравнению с авторессой вот таких перлов:

“И, словно ушам и глазам своим не веря, исподволь взглянул на Феодосью. Неужели это та жена, что еще недавно сбивала ход исповеди глупыми пререканиями и бессмысленными вопросами? Отец Логгин вспомнил, как донимала однажды Феодосья его, батюшку, нелепыми домыслами о сути лечения телесных недугов освященным мирро”.

Граждане, драгоценные, откуда это “исподволь” тут? Откуда эта стилистическая ахинея? Откуда имя ЛОГГИН? У графоманши произошло совмещение LOG IN и имени Лонгин? Что такое МИРРО? Это в честь Хуана Мирро? Или это тетька про миро? Но это слово изменяется в падежах и тогда надо писать “освященным миром”!

А вот немного ниже спускаемся, все та же 17 глава.

– Только на радость дьяволу может возлежать муж на жене в перспективе киота! Иконы следует закрыть либо исполнять супружеский долг в ином помещении.

Исконно славянское слово “перспектива” и “помещение”. Так и хочется добавить: “Выйдите вон из царского помещения”.

Не далеко уходим – описание

От нежных звуков, умиротворяющих запахов, от того, что исчезла боль в лядвиях, Феодосия ощутила блаженство.
Она лежала, не размеживая зениц, наслаждаясь новой жизнью, каковую Господь подарил ей, несомненно, приняв ее
жертву, и прелепые видения проплывали в голове ее. И даже не открывая глаз, видала она единственное окно избушки,
открытое во двор, к задним воротам, и сами распахнутые ворота, за которыми проходила широкая дорога, уходившая в
солнечную сосновую рощу, и играющего на лавке возле окна Агеюшку, и тотьмичей, с оживленными беседами шедших с
огородов, спускавшихся к Сухоне, и пажити. И пышные золотистые облака плыли у Феодосьи перед глазами, и смиренные
полевые цветы доносили свои вони.

Народ, ну ведь это вообще не подлежит никакой критике – это абсолютная, диагностическая графомания, которая вполне вправе существовать в ящике письменного стола гламурной журналистки. Она даже может существовать на страницах журнала “Вологодская литература”. Но каким образом эта ахинея может получать самую престижную литературную премию? У высокой комиссии злодеи выковыряли глазки? Или внезапно им отказало чувство языка? Простого литературного русского языка, не нужно тут знать старославянского, тут даже не нужно знать русского образца царя Алексея Михайловича. Тут достаточно просто грамотно говорить на своем языке, чтобы понимать, что журналистка этим навыком еще не овладела.

Она путает все – грамматику, лексику, стилистику, то начинает выражаться “Аз за что купила, за то и продаю” (!!!) то в стиле технической документации 20 века.

Предлагаю прочувствовать еще одну цитату:

“Но, вопя, учуяла она уже, что больше не крикнет, потому что вора сего Феодосья знает, и узнала она его по самой сладостной воне, какую только вдыхала ея легочная жила. Горечью воняло, горьким мужским телом, горьким дымом и можжевеловой ягодой, и чабрецом, растертым перстами. И почему-то зналось Феодосье, что губы, прилепившиеся к ея щеке, тоже горчат. И от этой горечи, проникавшей в дыхательную жилу, Феодосье хотелось стонать, алкая смутного томления. Она смежила веки и приподняла плечи…” (ребята, я честно, не знаю, от чего мне больше хочется вскричать, от от “легочной дыхательной жилы”, или от “алкая смутного томления”).

Персонажи космополитенной журналистки все время забывают, что они должны быть старинными и говорить соответственно.
Феодосье сообщают, что она “арестована” (авторесса вовремя спохватилась и не добавила, что список прав был оглашен дополнительно), мастер-солевар изъясняется почти в стиле современной техдокументации: “Обсадная колонна свободно, под собственным весом опускается долу”. Но на первом месте отец Логгин, сыплющий словами вроде “мираж”, “логичный”, “классический”, “перспектива” и “гуманный”.

Такое впечатление, что это режиссер Якин из “Ивана Васильевича” говорит Ивану Грозному: “Аз есмь… паки-паки… иже херувимы… житие мое” – тот же набор слов, впрочем, немного распространеннее И хочется ответить с интонациями Юрия Яковлева, который сыграл Иоанна Грозного: “Какое такое житие твое, пес смердящий”?

Поражает авторесса и своими запредельными знаниями истории (откуда в газетах почерпнешь-то?)

Эта “православная и верующая”, которая взялась за описание духовной жизни XVII века, при этом делает в описании этих реалий какие-то совсем невменяемые ошибки. Мы уже помним про МИРРО, Мария Магдалина у дамы упорно называется “Магдаленой”. Расплачиваются в 17 веке исключительно кунами, которые перестали служить деньгами еще во времена Золотой Орды, один раз мелькает “нарядный шушун из византийской ткани на лямках” (раритетная ткань, если учесть, что Византия пала в 1453 году и само название является искусственным – это название ввели западные ученые для обозначения Восточной Римской империи, но у авторессы все герои были знакомы с трудами западных ученых о ромеях, как я подозреваю), но особенно умиляют, конечно, “картофельные рогульки” – это при том, что картошку привез в Россию Петр Первый, который, по словам почетной графоманки, “уничтожил прежнюю Россию”.

Раскидывая направо-налево “старинные” слова, писательница иногда и вовсе не знает их значений, отчего попадает в совсем уж комические положения. “Скоктание”, то есть щекотка, у нее оказывается половым актом, а “становая жила”, то есть позвоночник,— мужским членом (ну до чего ж мне хочется ввернуть тут про “у кого что болит”)

Но даже если оставить полную беспомощность языка книги – обратим внимание, О ЧЕМ ОНА?

В 1674 году в Тотьму прибывает 21-летний священнослужитель – отец Логгин. Батюшка намерен наставить на путь истинный зело некультурных тотьмичей, верующих в леших, банников и любовный жар, а затем отправиться на повышение в Москву, где с блеском предаться теологии. На первую его исповедь приходит 15-летняя дочь богатого тотемского солепромышленника Феодосья. Отец Логгин так сражен красотой Феодосьи, что решает преподнести ее в дар Богу, сделав самой праведной. Но когда Феодосье стали поклоняться как человеку, который может совершать чудеса, батюшка отправляет ее на костёр, обвинив в колдовстве. (это официальный текст, я тут ничего не меняла – хотя “предаться теологии” – это блестящее выражение, а уж “сделать самой праведной” – еще блестящее с учетом обозначенного вероисповедания авторессы).

И куда ж и зачем авторессе было поднять свою пятую точку и почитать, что там церковь говорит о правиле исповедывания прихожан священниками. Но мы же с вами неленивые, мы просто посмотрим:

“О должностях пресвитеров приходских” – первом в России руководстве для пастырей, вышедшем в 1776 году и впоследствии переиздававшемся более 20 раз (несколько лет назад книга была выпущена издательством Сретенского монастыря).

“О грехах вопрашивая кающагося, священник не должен вычислять роды и различия грехов, особливо плотских, дабы таким образом не обучил исповедающагося такому греху, коего он до того времени не ведал”. То есть указание священникам дается ровно противоположное – не входить в подробности, особенно относительно блудных падений. Поэтому сладострастные диалоги во время исповеди существуют только в воображении череповецкой журналистки. Да и не могло быть священнику всего лишь 21 в те времена, когда более точно исполняли каноническое правило о рукоположении во пресвитера лишь по достижении 30 лет.

Эк, какие у госпожи Колядиной обознатушки приключились… И тут мимо…

А вообще роман тошнотворный. Если продираться сквозь дебри дремучести языка (ну честное слово, Блаватская читается легче), то сюжет способен вызвать рвотные позывы. Когда читаешь Лимонова или там Ерофеева, ты понимаешь, на что идешь и уже готов к милым подробностям. А тут – вроде невинная фантазия на историческую тему – а там… Так Лимонов хоть пишет талантливо, про тошнотворное – но талантливо. А тут – не просто графомания, а графомания озабоченной дамы в климаксе. Ну честно – может, и неправильно так говорить, но есть такие старые развратники. Из тех, кому уже и нечем развратничать, а хочется. И тогда они начинают сальные разговорчики с молодыми девушками, плотоядно облизываются на молодые тела и вечно зациклены на одном и том же. Есть такие и среди женщин – и читая текст “Цветочного креста” не можешь отделаться от мысли, что имеешь дело с текстом, написанным женщиной с нездоровой для ее возраста сексуальной фантазией.

И понимаешь, что ты никогда бы и не при каких обстоятельствах не взял бы в руки этого текста, но хочется же знать, что назвали лучшей книгой 2010 года по варианту самой престижной премии России.

Она вызывает омерзение у меня как у человека верующего – автор пишет ложь и кощунство и еще при этом заикается о своем вероисповедании. Не меньшее омерзение она вызывает у меня как у филолога – вызывала бы жалость, да дама ведь пока без психиатрического диагноза, а значит, приходится иметь дело с вменяемостью. Такое же омерзение книга вызывает у меня как у человека русского – до какой же степени культурного маразма может дойти общество, награждая после Улицкой и Окуджавы – ЭТО?

В общем, кто как – а я в полном недоумении… Русский Букер 2010 – “ЧТО ЭТО БЫЛО”???