Открыла для себя автора Дмитрия Глуховского. Бывший журналист, теперь – автор-фантаст. Скажу так, его “Метро 2033” – первая современная фантастическая книга, которая меня не раздражала при чтении. Это – уже много, поверьте. Недавно завела разговор о литературе с другом, высококлассным переводчиком, с которым столкнула эмигрантская жизнь и с которым регулярно оттягиваемся в филологических дискуссиях. Общий наш диагноз оказался печален: как страшно жить 🙂 Вернее, как страшно жить в мире современных книг человеку, обезображенному вкусом к хорошему языку – ведь если книжка интересная, но написана плохим корявым языком, то читать ее совершенно невозможно.
И вот этот друг сливает мне Глуховского – и вуаля, несколько вечеров вникала в книгу без бешенства от корявости языка. Не блеск – но и на том спасибо, что за сюжетом следила, а не согласованием падежей. Потом решила прочесть все, что он писал кроме “Метро”. И натыкаюсь на монолог героя – квинтессенцию мыслей, которые мне так часто приходится слышать от людей, узнающих, что я православная.
Простите, цитата будет долгой.
Я человек неверующий. В церкви бывал всего-то десяток-другой раз, да и то — чтобы наперекор возмущённому шипению служек пощёлкать затвором фотоаппарата, не покупая при этом свечек даже для очистки совести. От запаха ладана у меня кружится голова и хочется на свежий воздух, а от обилия золота тянет на неуместные мысли о бандитских цепях толщиной в палец и вообще о нуворишеском пристрастии к показной роскоши. Что сказать ещё? Ветхий и Новый заветы я честно пытался прочесть, но, к своему стыду, заскучал и увяз. Яйца на Пасху никогда не красил, и уж тем более не постился. Святые с тяжёлых православных икон на меня уже давно махнули рукой и больше не заглядывают ищуще мне в глаза, когда я по рассеянности или из любопытства забредаю всё же в какую-нибудь церквушку.
Купи я себе, поддавшись трусости, распятие или лик Михаила-Архангела, в моих руках они всё равно остались бы бесполезными деревяшками или кусками пластика, вроде бронзовой статуэтки Будды, которая пылится на шкафу у меня в большой комнате. Бесхитростная фигурка Христа, уже третье тысячелетие в муках умирающего на двух деревянных брусочках, превращается в магический артефакт, только напившись эманаций человеческой радости, надежды, страданий и отчаяния, наслушавшись мольбы и благодарности.
Исходя из того, что разряженное оружие может только раздразнить противника, я решил никакой религиозной символики не покупать. Что поделать, с верой — как с любовью: либо есть, либо нет. В призраков — пожалуйста. В волшебные книги — сколько угодно. Но вот с Библией и Евангелием возникали сложности: именно в эту историю верить у меня никак не получалось, хотя я пару раз честно пробовал. Неубедительно, и всё тут.
Иной священнослужитель, споткнувшись о мой скептический взгляд, прятал пренебрежительную усмешку в окладистой бороде и завязывал со мною душеспасительную беседу. Когда у меня было время и настроение, я выслушивал его и отвечал, но к концу разговора каждый из нас непременно оставался при своём мнении. Засахарив мою кислую гримасу всепрощающей улыбкой, очередной батюшка говорил мне тогда, что я просто ещё не созрел, что я не готов открыть глаза и понять.
Что же, возможно, так оно и есть. Но, глядя на истово крестящихся бабушек, читая о цепляющихся за религию раковых больных, с любопытством антрополога выглядывая в толпе прихожан бритых бандитов с массивными защитными амулетами на борцовских шеях, мне думалось: я созрею ещё не скоро. Вера — костыль, за который хватается сомневающийся в своём завтрашнем дне. А мою жизнь делали вполне предсказуемой рутина и работа, справляясь с этой задачей не хуже священных гороскопов майя. До последнего времени.
Меня озадачивает то, как государство, семь с лишним десятков лет посвятившее истреблению веры и выкорчевыванию из человеческих душ самой потребности в ней, вдруг принялось креститься и биться лбом об пол с остервенением, которому позавидовали бы самые набожные из старушек. Верит ли оно в свой завтрашний день? Зачем тянется к костылям?
О чём думают министры, во время пасхальной службы с серьёзным видом осеняющие себя крестным знамением, стараясь при этом глядеть мимо десятков телекамер, как будто не ради телевидения разыгрывается это представление, как будто вся их истовость — от сердца? Разве не эти люди с просветленной улыбкой принимали постриг в Компартию всего-то несколько десятилетий назад? Не они ли прижимали к сердцу заветную книжечку партбилета и молились на иконы с хитровато-благодушным ленинским ликом? Не они упражнялись в атеистической риторике на комсомольских собраниях, дабы оставаться в хорошей идейной форме?
Сотни церквей, строящихся по всей стране, могли бы свидетельствовать о возрождении её духовности, не занимайся конструирующая их организация беспошлинным ввозом спиртного и сигарет; так что всем новым храмам следовало бы давать имя Спаса-на-Крови. Но более всего прочего поражает воображение без спросу возвращённый с того света циклопический собор в центре Москвы. Снабжённая платной трёхэтажной подземной парковкой, способная вместить десятки тысяч прихожан, эта фабрика благодати отчего-то навевает на меня мысли о гаитянских колдунах, умеющих поднимать мертвецов и заставлять их себе служить.
Да простятся мне эти нападки при рассмотрении моего дела на Страшном суде — видит Бог: формально принадлежа к новому поколению, но всё же оставаясь, видимо, homosovetikus с атрофировавшимися железами, ответственными за выработку секрета веры, я, тем не менее, с уважением отношусь к православию и к христианству вообще, равно как и к другим религиям. Не знаю, что оскорбляет этого и других богов больше — мой честный атеизм и этнографическое высокомерие или весь этот помпезный театр, в котором миллионы людей скверно играют в веру — то ли с оглядкой на небеса, то ли друг для друга…
Текст этот – тысячу раз проговоренное-переговоренное слово “интеллигенции”, “небыдла” о том, как они видят мир веры через свою призму. Я сейчас скажу вещь, которая может оскорбить – но видит Бог, не для оскорбления я это пишу. Обычно люди, искренне исповедующие только что процитированные слова, иллюстрируют то, о чем рассказано в книге Бытия. После грехопадения человек потерял разум. Ну действительно – прятаться от Бога под кустом… верх разумности.
То, что мы сейчас считаем своим разумом – это безумие с точки зрения разума настоящего, не затемненного грехом. Все наши достижения, вся наша наука, покоренный космос и расщепленное атомное ядро – это продукт того самого поврежденного разума, затуманенного, искаженного, расколотого. Помните фильм “Аватар”, где нави говорят морскому пехотинцу: “Мы будем тебя учить, но посмотрим, можно ли преодолеть твое безумие”. Ученые оказались плохими учениками – их заполненный сосуд разума оказался не в состоянии принять то, чему учили нави. Пифия в “Матрице” тоже не могла говорить с Нео на одном языке, пока он не преодолеет иллюзии своего разума. Эти примеры восхищают “просвещенных интеллигентов” при обсуждении с ними вышеозначенных фильмов (вот ведь какие интересные идеи), но когда речь заходит о том, что наш разум ДЕЙСТВИТЕЛЬНО – разновидность безумия, они страшно злятся, считая, что безумцами обозвали именно их.
Нет, в том-то и речь, что мы все – безумны. Мы все, грешащие, обезумели, мы такими родились. НО! Пришедший на землю Бог сказал тем, кто пожелал его услышать: “И познаете Истину и Истина сделает вас свободными”. Именно познание Истины дает нам хотя бы надежду на то, что железобетонные стены нашего безумия треснут и в образовавшуюся трещинку мы сможем хотя бы узреть, что есть истинный разум – и в каком безумии живем мы сами.
Хотите доказательств? А вот давайте рассмотрим вышеприведенный текст попристальнее.
Итак, в финале автор четко и ясно говорит, что он – атеист и более того, этнически он высокомерен. Принято.
Теперь идем по тексту.
Бесхитростная фигурка Христа, уже третье тысячелетие в муках умирающего на двух деревянных брусочках, превращается в магический артефакт, только напившись эманаций человеческой радости, надежды, страданий и отчаяния, наслушавшись мольбы и благодарности – Первое противоречие атеистическому мировоззрению. Атеист – исповедует материальность и познаваемость мира и объяснимость его явлений. Тут совершенно отчетливая уверенность в создании предмета силы, наделяя его эманациями своей души. Вера в магию.
Что поделать, с верой — как с любовью: либо есть, либо нет. В призраков — пожалуйста. В волшебные книги — сколько угодно. – Атеизм и материализм предполагает конечность человеческой жизни, душа – не бессмертная составляющая человека, а его психика, которая умирает вместе с телом. Волшебные книги – это вообще из области той же магии.
Но, глядя на истово крестящихся бабушек, читая о цепляющихся за религию раковых больных, с любопытством антрополога выглядывая в толпе прихожан бритых бандитов с массивными защитными амулетами на борцовских шеях, мне думалось: я созрею ещё не скоро. Вера — костыль, за который хватается сомневающийся в своём завтрашнем дне. – Узость восприятия прихожан: бабушки, больные, бандиты – все остальные словно не существуют. Явное противоречие в объективности исследования “антрополога”, в слепую зону попадают 80% людей, находящихся в храме. Последнее утверждение о “костыле” – только подтверждает сказанное: при претензии на критические научное мышление атеиста – полный провал, неспособность объективно взглянуть на материал и сделать вывод: из всех предположений о том, почему люди могут собираться в храме, выбирается версия, удобная самом автору – и высказывается в качестве истинной.
Меня озадачивает то, как государство, семь с лишним десятков лет посвятившее истреблению веры и выкорчевыванию из человеческих душ самой потребности в ней, вдруг принялось креститься и биться лбом об пол с остервенением, которому позавидовали бы самые набожные из старушек. Верит ли оно в свой завтрашний день? Зачем тянется к костылям?
О чём думают министры, во время пасхальной службы с серьёзным видом осеняющие себя крестным знамением, стараясь при этом глядеть мимо десятков телекамер, как будто не ради телевидения разыгрывается это представление, как будто вся их истовость — от сердца? Разве не эти люди с просветленной улыбкой принимали постриг в Компартию всего-то несколько десятилетий назад? Не они ли прижимали к сердцу заветную книжечку партбилета и молились на иконы с хитровато-благодушным ленинским ликом? Не они упражнялись в атеистической риторике на комсомольских собраниях, дабы оставаться в хорошей идейной форме? – Еще одно подтверждение о том, что материалистическое, сциентическое мышление и подобные утверждения – рядом не стоят. Разделение мира на белое и черное, на две противоположности – удел людей неумных. Отказ предположить в людях способность изменяться (я не собираюсь доказывать, что все стоящие в храмах министры – стали верующими, Бог знает, что у них там в душах творится) – это удел застойного, негибкого мыслителя.
Сотни церквей, строящихся по всей стране, могли бы свидетельствовать о возрождении её духовности, не занимайся конструирующая их организация беспошлинным ввозом спиртного и сигарет; так что всем новым храмам следовало бы давать имя Спаса-на-Крови. Но более всего прочего поражает воображение без спросу возвращённый с того света циклопический собор в центре Москвы. Снабжённая платной трёхэтажной подземной парковкой, способная вместить десятки тысяч прихожан, эта фабрика благодати отчего-то навевает на меня мысли о гаитянских колдунах, умеющих поднимать мертвецов и заставлять их себе служить. – И снова полный провал в качестве объективного исследователя и мыслителя. Предположим, что в жизни российской церкви были эксцессы со злоупотреблениями при ввозе спиртного и сигарет. Почему человек продолжает утверждать это в настоящем времени глагола? У него есть доказательства продолжения этой деятельности? Скорее, нет. Скорее всего, он просто повторяет бездумно кем-то брошенную фразу, а поскольку упоминание о сигаретах и спиртном уже несколько лет повторяется из уст в уста (при том, что говорящие это люди к церкви не принадлежат, жизнью церковной не живут), то остается предположить, что повторяются сплетни. Неплохое научное мышление – опора при утверждениях на агенство ОБС “одна баба сказала”. И милый пируэт о гаитянских колдунах в конце абзаца: разумеется, материалист верит в создание зомби всем своим научным разумом.
Да простятся мне эти нападки при рассмотрении моего дела на Страшном суде — видит Бог: формально принадлежа к новому поколению, но всё же оставаясь, видимо, homosovetikus с атрофировавшимися железами, ответственными за выработку секрета веры, я, тем не менее, с уважением отношусь к православию и к христианству вообще, равно как и к другим религиям. Не знаю, что оскорбляет этого и других богов больше — мой честный атеизм и этнографическое высокомерие или весь этот помпезный театр, в котором миллионы людей скверно играют в веру — то ли с оглядкой на небеса, то ли друг для друга… – вот мы и подошли к финальному абзацу: атеист пишет слово Бог с большой буквы, равно как и Страшный Суд, а затем – после всего вышесказанного, упоминается уважение к христианству, другим религиям, чтобы через несколько слов тут же рассказать о том, что миллионы скверно играют в веру.
Финита ля комедия.
Ну вот если совсем честно, положа руку на сердце – данный текст, который доносится из уст стольких людей, он может претендовать на логичность, критичность и научность? Если посмотреть на него с точки зрения именно чистого человеческого разума – он обладает качествами того, что мы подразумеваем под этим?
Со всеми нестыковками, обрывами логических построений, со всем хаосом, которые творится в голове у говорящего – как можно говорить, что написанное им – реально разумно?
На самом деле скажу так: в своей жизни я практически не встречала настоящих, стопроцентных атеистов-материалистов. А тех, кого встречала, – уважаю за то, что их картина мира была выстроенной и связной. Пусть я с ней не была согласна, пусть они казались мне неправыми в корне – но их философия была мне понятной. При разговоре мы могли взять мысль и увидеть, откуда она пришла и куда ведет.
Люди же, которые мыслят подобно Дмитрию Глуховскому, называя себя атеистами, на самом деле исповедуют религию под названием “каша в голове”. В их мировоззрении натыканы плохо порезанные (и уж явно не усвоенные) факты о мире, которые зачастую находятся в диаметрально противоположных отношениях между собой. Эти люди преклоняются перед наукой – и одновременно верят в призраков и вуду. Они считают ученых небожителями, а священников и паству – лицемерами, забывая, что все мы – люди и профессиональная составляющая часто никак не перекликается с личностной. Я не встречала ни одного человека из этого лагеря, который бы по-настоящему прочел Евангелие и всю Библию, прочитал об инквизиции и конкисте, изучил мифологию землян не по детским книгам, а по первоисточникам и знал о язычестве не неоязыческие байки, а научную реальность. То есть, эти люди, считая себя разумными, при этом не удосужились узнать позицию противоположной стороны по настоящий научным источникам, предпочитая черпать информацию от интернета, художественных книжек и глянцевых журналов.
Но все эти люди искренне берутся рассуждать обо всем вышеупомянутом, причем дискуссия с ними мучительна, потому что им очень хочется в ней участвовать, а другой стороне (не обязательно мне, я пишу некий обобщенный опыт своих друзей тоже) приходится начинать объяснение не сразу с факта, а буквально – с алфавита, с “мама мыла раму”. Их общая нахватанность – пробуксовывает в тот момент, когда оказывается, что знания они черпали из популярных брошюр и интернетовских статеек, написанными бойкими копирайтерами, таскающими друг у друга тексты, слегка изменяя и дорабатывая их.
И при всем при этом – верующие оказываются тупыми, а “интеллектуалы-небыдло” – светочами разума.
И это – тоже пример настоящего разума, не расколотого безумием?
Еще раз повторяю: если кто-то, читая этот текст, под словом “безумие” поймет психиатрический диагноз, он глубоко ошибется. Безумие в данном контексте – это изначальная ошибка, которая делает всю программу бессмысленной (если говорить языком программирования). Это поврежденный оригинал, которые делает все копии ущербными, поврежденными. Это – та самая волшебная заглавная буква из русской сказки, в которую превратили Ивана Царевича, который, встав в начало волшебной книги Елены Премудрой, сделал всю книгу – бесполезной макулатурой.
Человек верующий – не становится светочем разума, он, подобно Нео понимает, что все совсем не так, как кажется его разуму. Он понимает, что нужно что-то менять, искать изначальную точку, после которой произошла ошибка. Он понимает, что нужно для начала узнать себя и узнать то, как он сам соответствует тому, что является не-безумием, не-поврежденной копией. А это – начало пути. И идя по дороге веры, познавая Истину – он замечает, как освобождается. Освобождается от заскорузлых клише и стереотипов, узости и косности мышления, неспособности понять другую точку зрения. Разум его приобретает гибкость и способность к развитию. Потому что христианство само по себе – это школа, бесконечная школа жизни, которая, если не прогуливать занятия и не бросать ее, может (повторяю – МОЖЕТ) привести к тому, что называется истинным разумом. То, что все люди, независимо от вероисповедания и национальности называют мудростью.
Более всего меня смешат атеисты материалисты, которые верят в магию. Это как понимать? Никак, это диагноз. Достоевский писал, что разговор-доказательство о существовании Бога в принципе невозможен. Атеисты все как бы “не о том говорят”. Можно и человеческую любовь свести к биохимической реакции организма, но кто же этому поверит? Только тот, кто никогда не любил. Так и здесь, все доводы атеистов понятны и разумны только атеистам. Верующие понимают, что никакая логика не докажет существование Всевышнего, а сердце знает. Потому разговоры о вере относятся к интимной сфере человеческой жизни, к делам сокровенным, и распыляться в дискуссиях на тему не имеет смысла. Одним холодным умом Бога не познать. Нужно распахнуть сердце. Потому священник не мог серьезно разговаривать с писателем фантастом о Боге. Победа или поражение в словесном споре ни к чему бы не повели. Блистайте своим интеллектом где угодно, но не в Церкви.
Eva, помните, у Льюиса в письмах Баламута? Высшая проделка ада – создание мага-атеиста. Пятьдесят лет назад написано – и автор оказался прозорливцем. Сделано – они уже среди нас.