Взято из книги археолога Георгия Борисовича Федорова “Дневная поверхность”.
То, что изложенная Федоровым история не байка – подтверждают и рассказы моей бабушки Нины. Бабушка была писаной красавицей, натуральной блондинкой с мраморной кожей, густющими волосами, которые не поседели до самой ее смерти сильно за 90 лет, точеной фигурой и очень правильными чертами лица. Бабушка провела юные годы в деревне, где ее самооценка была раз и навсегда поломана деревенскими бабами, внушившими ей, что она уродина.
А теперь, собственно, сам рассказ Федорова.
В середине 30-х и до войны Федоров учился в МГУ на историческом факультете, и, как водится, у студентов была археологическая практика. Искали древнерусский город на юге страны. На дворе во всю шла индустриализация и коллективизация, но в деревне, куда приехали студенты, словно остановилось время.
Прозрачна и чиста огибавшая холм речка. Она совсем мелкая. Как несла она на себе корабли, нагруженные золотыми и серебряными украшениями и драгоценными тканями из причерноморских городов. Впрочем, река могла обмелеть за тысячу лет. Но как здесь, в этой страшной лесной глуши, мог раскинуться шумный город, столица целого княжества, не раз упоминавшийся в летописи? Славный город, из–за обладания которым так часто ссорились и воевали беспокойные черниговские князья! Неужели он здесь? И неужели мы все–таки отыщем его?
У въезда в деревню я посторонился, пропуская встречную телегу, и внезапно замер перед воскресшим видением. На примятом, ещё не высохшем сене сидела молодая женщина в старинном русском национальном костюме и, не торопясь, со вкусом ела большое желтоватое яблоко. На ней было льняное белое, вышитое на груди и на рукавах платье–рубаха, шерстяная в клеточку понёва, на голове — красный, расшитый бисером кокошник, до плеч свисали нарядные лалы. Посмотрев на меня, «видение» рассмеялось, приветливо сказало: «Здравствуйте!» — и бросило мне яблоко, которое я самым глупым образом не успел поймать.
Студенты разбили лагерь, разложили нехитрые инструменты археологов, и решили по старой традиции найти себе повариху из местных. Но время, надо сказать, они нашли неудачное – был самый разгар страды и весь народ был в поле. Наконец, какая-то старушка сжалилась над ними и подсказала, куда нужно обратиться.
Наконец одна старушка, которую все звали Семёновной, посоветовала мне:
— Вон, видишь, миленький, изба? Сходи–ка туда, спроси Стешу Шатрову. Для поля она слабая, всё только в дому хлопочет. А вам много ли надо? Сготовь, подай, убери. Это она сдюжит. Баба совестливая!Я обрадовался, повернулся и пошёл к избе, указанной старухой, но она окликнула меня:
— Погоди–ка, миленький!
— Что, бабушка? — нетерпеливо спросил я
Старуха мялась и ничего не говорила. Я, заподозрив подвох, уже раздражённо сказал:
— Ну что? Или уж говори прямо: больна она? Готовить не умеет?
— Что ты, что ты! — воскликнула старуха. — И готовить мастерица, и вовсе не больная. Так, слабая— И, помявшись, с огорчением добавила: — А ты–то прыткий какой! Сказать ничего нельзя! Ведь я — жалеючи тебя. Человек, вижу, служивый, работать приехал! Она из себя неладная, — решилась наконец старуха и посмотрела на меня сердито, будто я в чем провинился, — с души воротит… Дурнушка, одним словом.Федоров рассудил, что внешность поварихи на качество еды не влияет, поэтому смело пошел к указанному дому, чтобы нанять женщину на все время экспедиции.
Он постучал, зашел и увидел, что у печки возится худенькая миниатюрная женщина.
Он спросил, здесь ли живет Стеша Шатрова, и женщина тихо ответила, что это она, и только после этого обернулась.
— Я Стеша, — продолжала женщина так же тихо и наконец обернулась.
И я сразу замолк. Передо мной стояла худенькая, стройная женщина лет двадцати с небольшим. Темно–русые волосы, гладко зачёсанные назад, были свиты на затылке в большой клубок. На тонком, очень бледном лице чудно светились неправдоподобно огромные карие глаза. Она была непередаваемо красива — чистой, гармонической и странной красотой рублёвской иконы.
…Видно, уж очень пристально и изумлённо смотрел я на женщину. Она смутилась, вспыхнула, отчего стала ещё краше, слезы выступили у неё на глазах; она прикрыла лицо рукой.
— Это вы Стеша Шатрова? — Озадаченно спросил я наконец.
— Я.
Я не удержался. Не помня себя, подошёл к ней и, поцеловав её в щеку, пробормотал:
— Ну и красавица же вы!
И тут Стеша горько заплакала, а совершенно растерявшийся и смущенный Федоров не знал, что ему и говорить. Тут в сенях раздались шаги и в дом зашел мужчина, оказавшийся Стешиным мужем.Он кинулся прямо к Стеше, обнял её и ласково, с беспокойством, спросил:
— Стешенька, что с тобой, кто обидел?
Я рассказал все, как было.
— Нехорошо! — Ответил мне, помрачнев, парень. — Вы человек образованный, я вижу, учёный, а над женщиной измываетесь. Разве она виновная, что такая уродилась? Да и не одна красота, что на лице. У неё душа такая, что на свете другой не найдешь. Я её ни на какую раскрасавицу не променяю! Так что вы над жинкой моей не смейтесь, не дело это.
— Черт вас всех возьми! — закричал я. — Вы что, с ума, что ли, все посходили в этом селе?! Да Стеша и есть красавица, из красавиц красавица, неужели ж вы не видите?!Стеша постепенно успокоилась и Федоров начал говорить уже с мужем, а она выглядывала из-за его плеча. Против дополнительного заработка для жены муж не возражал, пригласил Федорова за стол, они отобедали, а потом муж снова заговорил о том, что, видимо, его очень удивило.
— Да–а, — протянул Фёдор, — так ты говоришь, красавица?
— Ну конечно! Неужели ты сам–то не видишь?
— Город, значит, искать? Интересно… Ты, я вижу, всерьёз. Вот ведь, и хлипкая она, и глаза как тарелки, и лицо вроде извести. А знаешь, бывает, как погляжу на неё, так и глаз не оторву. Душа, думаю, её глядит. Мне одному видна. Хорошо…Так Стеша попала в экспедицию. Среди городских студентов ее появление произвело форменный фурор.
Наконец–то я получил полную компенсацию за вредную старуху и за моё мучение с супругами Шатровыми! Какой поднялся шум! Кто кричал «ура», кто с ходу начал говорить Стеше всякие незамысловатые комплименты. Её окружили со всех сторон, спрашивали о чем попало, восхищались бурно и открыто.
А Стеша? Стеша сначала очень смущалась и обижалась. Однако вскоре все изменилось. Она поняла, что никто над ней не смеется, что и правда все её считают красавицей. Она расцвела. Раньше Стеша была какой–то забитой, ходила все ближе к стенке, в глаза говорящим с ней старалась не смотреть, движения у неё были робкими и угловатыми.
Стеша, конечно, очень смутилась, раскраснелась и чуть было снова не заплакала… Но ведь не заплакала, вот что интересно! Я смотрел на эту сцену с чувством гордого удовлетворения, как будто сам породил Стешу, и невежественные люди долго не ценили этого шедевра, но наконец прозрели и отдали дань восхищения моему творению. Так Стеша и осталась у нас работать.
Молодые археологи окружили ее самой трогательной заботой – дарили всякие мелочи вроде цветов или конфет, помогали носить воду и колоть дрова, и в этом рыцарстве не было никакой пошлости, а именно восхищение неописуемой красотой, которая находилась рядом.
Теперь же Стеша разговаривала открыто, весело, даже сама начала шутить, — правда, по старой привычке, смущаясь при этом и краснея. Двигалась легко, плавно.
Федя, когда улучал минутку и прибегал к нам с поля, только диву давался. Он, как и раньше, смотрел на неё ласково, но теперь появились в его простодушном взгляде и новые чувства: гордость, а может быть, и беспокойство. А Стеша ничуть не зазналась. Недаром Федя говорил про её душу. Она оставалась все той же скромной, тихой, милой Стешей.
Федоров долго ломал голову, отчего же красавица Стеша считалась в деревне уродиной. Оказалось все достаточно просто и незамысловато.
Большинство девушек и женщин в селе были плотными, румяными, круглолицыми, курносыми, крепкими, с маленькими быстрыми глазами. И кто был плотнее, румянее, круглолицее, у кого глаза были быстрее, та и почиталась красивее всех. Стеша же была совсем другой. Это была какая–то очеловеченная сказка о Гадком Утёнке, яркое доказательство относительности в понимании и создании идеала красоты, историзма этого понятия и этого идеала.
Любопытно, что подобный идеал деревенской красоты до сих пор жив и розовощек в маленьких городах и деревнях, где бледные и утонченные горожанки никогда не пользовались успехом у кавалеров.
В общем, удивительно относительны идеалы человеческой красоты – и эта история только подтверждает этот посыл.