О том, как ликвидировали кулачество как класс

Я очень осторожно подхожу к этой теме, потому что мне очень сложно об этом писать. Это одна из самых отвратительных страниц советской истории, одна из самых горьких и страшных. Сложно подбирать интонацию, сложно читать документы той эпохи, сложно выносить оценку. Но сдается мне, что вскорости эта история будет растоптана и забыта, впрочем, как и очень многие другие страницы советской истории.

Историческую справку дам самую краткую. Индустриализация в новорожденной “стране победившего рабочего класса” нуждалась в иностранном оборудовании (которое стали закупать за зерно едва ли не с самых первых дней революции, спровоцировав страшный голод 20-х годов). Продать большевики более ничего не могли, единственное, что у них было на продажу, – это продовольствие, поэтому когда страна встала перед необходимостью выстроить промышленность, пришлось продавать то, что имелось, зерно. Сталин выразился предельно просто: изымать зерно в виде “дани”, а поскольку русское (как и любое другое ) крестьянство веками находилось в рабстве у тех, кто изымал у него плоды труда, то легко эту “дань” с крестьян было не получить. Слишком хорошо они помнили прошлое – и так же хорошо помнили, что большевики им обещали землю. Но мало ли, что кому и кто обещал. Индивидуальные крестьянские хозяйства должны были быть разрушены – и коммунисты, найдя подтверждения в трудах триединой гидры Маркс-Энгельс-Ленин, решили, что “предсказано” – значит “предписано”, поэтому в 1929 году Сталин заявил, что «основные массы крестьянства» решили отвернуться от векового уклада и, «несмотря на отчаянное противодействие всех и всяких темных сил, от кулаков и попов до филистеров и правых оппортунистов», последовать за партией по пути «великого перелома» и «сплошной коллективизации».

Ноябрьский пленум подтвердил слова великого кормчего, мол, все, великий перелом наступил, и Сталин, выступая на пленуме, сформулировал задачу еще более четко: по своей воле деревня за городом не пойдет, поэтому «социалистический город может вести за собой мелкокрестьянскую деревню не иначе, как насаждая в деревне колхозы и совхозы и преобразуя деревню на новый, социалистический лад». А поскольку мелкокрестьянская деревня (в отличие от кулацкой) готова к тому, чтобы в ней насаждались колхозы и совхозы, партия немедленно переходит к политике «ликвидации кулачества как класса». 6 января 1930 года Центральный комитет утвердил новую линию, а 30 января Политбюро издало «строго секретное» постановление «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации»

Селяне были разделены на три категории: бедняки, середняки и кулаки, причем кто к какой категории принадлежит, предстояло устанавливать городским партактивистам, высланным на помощь революционному крестьянству. Предполагалось, что бедняки будут рады колхозам сами, середняки увидят преимущество колхозов и тоже добровольно пойдут в них, ну а кулаков будут уничтожать как класс. Кулаков тоже разделили на три категории.

Третью группу следовало расселить в пределах районов проживания на специально выделенных участках, вторую – выслать в «необжитые и малообжитые местности», а первую – «немедленно ликвидировать путем заключения в концлагеря, не останавливаясь в отношении организаторов террористических актов, контрреволюционных выступлений и повстанческих организаций перед применением высшей меры репрессии». Вот очень приблизительные цифры из отчетов ОГПУ Средней Волги: «немедленно ликвидировано» 3–4 тысячи человек и выслано 8–10 тысяч; по Северному Кавказу и Дагестану – 6–8 и 20 тысяч соответственно; Украина – 15 и 30–35 тысяч и так далее. Всего 49–60 тысяч человек подлежали заключению в лагерь или расстрелу и 129–154 тысячи – высылке.

Члены семей лиц первой категории причисляются ко второй категории, а цифры по второй и третьей категории относятся к семьям, а не к отдельным лицам. В целом «мероприятия» (слово зацените) затрагивали примерно миллион человек, но вы должны понять одно: у чекистов тоже были свои соревнования, многие “перевыполняли план” по ликвидации, кому-то, кого поставили в те самые “необжитые территории” организовать колхоз, весьма нужна была бесплатная рабсила, поэтому торговля человеческими жизнями среди всех этих “гегемонов” шла очень даже циничная. Полпред ОГПУ по Средневолжскому краю Борис Бак предложил к высылке 6250 семей, но добавил, что «при необходимости эта цифра, конечно, может быть увеличена». Неделю спустя, 20 января 1930 года, он объявил о начале «массовой операции по изъятию из деревни контрреволюционного актива кулацко-белогвардейских элементов» числом 10 тысяч человек (Бак был родственником начальника ГУЛАГа Матвея Бермана и его соседом по Дому правительства). В разгар коллективизации в 1930–1933 года около двух миллионов человек были высланы в необжитые и малообжитые местности. Те, что не умерли в пути, построили свои собственные «спецпоселения».

Как эти спецпоселения строились – вы можете поинтересоваться у своих родных или друзей, у огромного количества наших ровесников в этих жерновах были раздавлены либо предки по линии отца, либо матери, а то, как у моей подруги, по обеим линиям. Людей выбрасывали из теплушек в чистом поле и начинался дарвинистский отбор: выживают сильнейшие. Как поступали с теми, кто не был выслан? Ну вот небольшие примеры.

В с. Гальцовка Лунинского района раскулачен середняк Мишин за то, что на собрании он выступил против колхозов, у него было изъято все имущество, вплоть до столовых ложек, детских лыж и игрушек. Этот Мишин 40 лет работал батраком и путевым сторожем, до последнего времени платил 10 руб. с/х налога, активист. Дети его имеют подарок от Н. К. Крупской – библиотечку.

В селе Усть-Инза Лунинского района при раскулачивании кулака Имагулова в час ночи на мороз была выселена из дома вся семья. Замерз ребенок, обморожена больная сноха Имагулова. (Прошло два дня, как родила.)

Это всего две истории, но вы воображение включите. Представьте весь ужас того, что это – не исключение, это истории МИЛЛИОНОВ наших соотечественников, наших предков.

Тем, кто в колхозы вступал, спускались планы. Невыполнение плана было чревато визитами все тех же чекистов, которые взимали требуемую “дань” через побои и угрозы перевести невыполняющих план в класс “кулаков”, ну а класс этот подлежал уничтожению, и то, что чекисты не шутят, колхозники очень быстро усвоили на своей шкуре. Начались массовые бунты и попытки выхода из колхозов. Крестьяне забивали скот, губили урожай, на что государство реагировало в своем стиле: приняло закон от 7 августа 1932 года, в котором приравняло обобществленное семейное имущество к государственной собственности и ввело «в качестве меры судебной репрессии за хищение (воровство) колхозного и кооперативного имущества высшую меру социальной защиты – расстрел с конфискацией всего имущества».

Да, Сталин в 30-м году написал статью о “головокружении от успехов”, но эта статья не отменяла того, что на местах оставался план по сдаче продовольствия, и до Сталина было далеко, а местные власти – они вот они, близкие, родные, кровавые, способные трактовать “мероприятия” как “необходимую твердость в борьбе с расхищением колхозной собственности” без всякого “головокружения”. Контролировать “выполнение планов” руководством страны были посланы “лучшие сыны партии” (читай, самые хладнокровные палачи без сантиментов). Один из них, Роман Терехов, был послан на Украину в Харьковскую область. Вернувшись в Москву, он пошел к Сталину сообщить, что планы по продовольствию нереальные и колхозники умирают с голоду.

Всем любителям мифа о том, что царь добрый, а бояре плохие, сообщаю, что Сталин на это ответил следующее: «Нам говорили, что вы, товарищ Терехов, хороший оратор, оказывается, вы хороший рассказчик – сочинили такую сказку о голоде, думали нас запугать, но – не выйдет! Не лучше ли вам оставить посты секретаря обкома и ЦК КП(б)У и пойти работать в Союз писателей, будете сказки писать, а дураки будут читать». 24 января 1933 года Терехов был снят с должности и переведен в ЦК профсоюза металлистов (а спустя год – в Комиссию советского контроля). Знаете, что в этой истории еще более занимательно? Что я читала письма Кобы из ссылки, где он жаловался какой-то из своих благодетельниц-женщин (какой пассаж, правда?), что ему в ссылке плохо кушается, нужно “денежек прислать” (это цитата), чтобы он мог купить себе “вкусненького”. Как “кушали” большевички в царских ссылках, мы знаем хотя бы по воспоминаниям Крупской, вспоминавшей, как им в Шушенском кололи “барана на неделю”. Забыл, забыл Иосиф Виссарионыч, как “денежек” просил “на покушать”, а каково это – голодать, наш великий друг оленеводов и хлопкоробов и не знал никогда. Зато его народ – выучил этот урок на своих кишках.

Но я отвлеклась. В Харьков послали другого руководителя, более хладнокровного и осторожного в информировании начальства, и каково там стало после этого назначения, хорошо иллюстрирует приводимый Хрущевым рассказ Микояна. Кто-то по ошибке направил в Киев состав, который при разгрузке оказался полным трупов – видимо, где-то кто-то что-то перепутал и вместо зерна в столицу привезли вот такой вот груз, страшно испугавший встречавших.

Самыми жуткими регионами, где в 30-х годах голодали люди, была Украина, Нижняя Волга, Северный Кавказ и Кубань. Но нигде не было такого ужаса, если считать в исчислении “на душу населения”, как в Казахстане. За пять лет (1929-1934 гг.) в республике умерло от голода 39 процентов (!!!!!) сельского населения (около двух с половиной миллионов).

Первым секретарем крайкома партии Казахстана был организатор убийства царской семьи Филипп Голощекин (человек не слабых нервов, как вы сами понимаете). По его собственным словам, из феодального Казахстана нужно было сделать коммунистическую республику минуя все промежуточные стадии развития, и товарищ Голощекин принялся ломать республику о пролетарское колено со всем большевистским рвением. Он сталкивался с “особыми трудностями”, ведь конфисковывать приходилось у кочевников, у которых не было земли, но был скот, источник пищи, одежды, передвижения. В помощь Голощекину был выслан Сергей Миронов (Король), я, возможно, о нем когда-нибудь напишу подробно, я читала воспоминания его супруги Агнессы Аргиропуло, совершенно фантастическая судьба была у обоих, с огромной любовью и страшным концом. Так вот, Миронов взял с собой в Казахстан Агнессу и благодаря ее воспоминаниям мы можем увидеть совершенно чудовищную картину происходившего в изложении очень изнеженной, очень избалованной любовью и положением мужа женщины, чья простота и неведение того, что происходило вокруг, совершенно изумляет.

Итак, представьте себе люксовый вагон с начальством и челядью, полный жратвы и поваров, роскошной мебели и ковров, едущий по умирающему от голода Казахстану. Агнесса жалуется, что ее “Мироша с каждым днем возвращается в вагон все мрачнее” и даже ей не всегда удается его развеселить и отвлечь. На стоянке в Караганде она выходит на станцию и говорит с продавщицей магазина, у которой хочет купить свежего хлеба. Продавщица смотрит на сытую хорошо одетую женщину и говорит ей, что она не помнит, как выглядит хлеб, что все, что она может ей предложить, – маленькую бутылочку ликера. А потом рассказала о том, что вокруг умирают люди, что вон в первом доме рядом со станцией умерли родители и дети, а младшие “взяли ножик и резали от сестры кусочки”. Агнесса в рассказ не поверила и еле дождалась мужа, чтобы рассказать местный фольклор. Муж, к ее удивлению, сказал, что уже знает о людоедстве. И Агнесса простодушно добавляет: “Он считал это правильным и старался отвлекаться, не думать”.

На следующий день пара была приглашена на обед к начальнику ОГПУ Петропавловска. Подавали жареного поросенка, жена начальника была “слишком толстой” на утонченный вкус Агнессы. Узнаете тенденцию? Неудивительно потом читать о том, как жрали начальники в блокадном Ленинграде – у них привычка среди голодомора жрать жареных поросят сформировалась задолго до войны.

А вот вам еще один рассказ.

В октябре 1932 года писатель и журналист Габит Мусрепов побывал в Тургайском районе. Ехал не один, а в компании с партийным сопровождающим, кучером и вохровцем. Без вохровца передвигаться было нельзя – “съедят”. Группа попала в буран и уже готовилась к смерти, когда увидела какой-то забор. Подошли поближе – а это горы трупов, замерзших трупов, уложенных в штабеля. По этим трупам они и стали искать дорогу. Дорога-то нашлась, вот только шла она через совершенно пустые аулы, ни в одном не осталось ни души.

Часть казахов пыталась откочевать в Китай и Сталин с Молотовым, озабоченные не смертями, а “побегами из страны” начали бомбардировать Голощекина письмами и звонками “повлиять на ситуацию”. Голощекин усилил репрессии и начал еще бодрее доносить наверх об успехах “полной коллективизации” отсталого феодального крестьянства Казахстана.

Миронов с Агнессой тоже оставались в Казахстане, однажды Агнесса предложила прислать сестре в Ростов “роскошные шелка и вышивки”. Сестра, к удивлению Агнессы, попросила продукты. Затем Агнесса писала в воспоминаниях, как приехал к ним в Москву сын сестры, и каким он был тщедушным, кожа и кости, и как он не останавливаясь ел несколько недель подряд. И ведь понимаете, почти у всех кремлевских чиновников были родные и на Украине, и в южных регионах России, и в Казахстане. Помогали тихо, высылали продукты, и никто ни словом не обмолвился “наверх”. “Как бы чего не вышло” – был всеобщим принципом существования советских людей любого ранга.

А теперь просто сухие цифры.

Перепись 1933 года показывала, что в СССР проживает 169 миллионов человек. Перепись 1937 года – 162 миллиона. Маховик массовых политических репрессий еще не был разогнан до сумасшедших цифр, следовательно, главная масса погибших – это жертвы коллективизации, голода и высылок на необжитые земли. Семь миллионов самых работящих, самых активных, самых хозяйственных людей, способных не просто работать, но и выстраивать продуктивное хозяйство. Тех, которые хотели защищать свое право на труд в таких условиях, в которых им это обещала революция (та самая “земля крестьянам”). Тех, которые не соглашались на принудительный рабский труд без паспортов, с привязкой к земле еще хуже крепостнической, без единой возможности выбраться или освободиться. Труд, за который не платили никаких денег, а начисляли “трудодни”, труд, при котором нельзя было иметь никакого личного хозяйства, труд в условиях, когда ты всегда голодаешь, когда голодает твоя семья, а за то, что ты подобрал в поле несколько мерзлых колосьев, тебя не просто могут расстрелять, а непременно расстреляют.

Сталин как-то хвастался Черчиллю, что коллективизация стоила жизни “10 миллионов кулаков”, и от этого становится еще тошнее. Значит, вполне может быть, что погибло не 7, а 10 миллионов, и речь снова-таки идет о самых активных крестьянах, которые могли бы кормить страну, да что там страну – весь мир.

Вот почему я никогда не стану любителем СССР, пусть это моя родина, пусть это “великая страна”. Кому оно нужно, это величие, которое строится на крови самых лучших граждан. Кто и когда посчитает, где могла бы быть держава, которая бы не принесла в жертву каким-то конченным фантазмам немецких философов весь свой генофонд? А самое печальное, что еще немного – и обо всех этих жертвах некому будет помнить. Историю же пишут победители, и судя по всему, на одной шестой части суши вновь победили те, кто в тридцатых и выстраивали этого колосса, а уж им не с руки, чтобы кто-то помнил о том, что именно они сделали с собственным народом. Нет-нет, их версия – “приняли с сохой и оставили на время с атомной бомбой”, где ключевая фраза – “на время”. Теперь снова их время, и их правда.

Ну а я хотя бы попытаюсь помнить то, о чем писали очевидцы тех лет. Это все, что я могу сделать для всех этих миллионов: не забывать, что они были.