Еще немного подробностей о славных делах по борьбе с врагами народа

Масштабы репрессий 1937 года людьми чаще всего воспринимаются какой-то бухгалтерией (не знаю, как вы, но когда я читаю сухие статистические цифры, то за ними не вижу людей и судеб, какие-то длинные цифры и все).

Но когда начинаешь читать конкретику, с именами людей, с делами, мерами наказания, то становится дурно. И от того, каков был масштаб истребления людей, и насколько все это было бессмысленно и от этого более ужасно в своей совершенно тупой слепоте.

Большая охота на человечину, если вы помните, началась с вождей революции. Кстати, для меня достаточно любопытным фактом стали медицинские диагнозы тех, кто делал революцию и затем насаждал “самый передовой строй” по всей стране. Около 70 процентов этих людей к концу 20-х и началу 30-х были совершенно законченными неврастениками в самом прямом медицинском смысле этого слова. Физиологический их возраст был между 45-55 годами, даже по тем временам не самый расцвет старости, но практически все они становились пенсионерами, не могли больше работать и проводили время в больницах и санаториях. “Общество старых большевиков”, такой вспомогательный орган типа кассы взаимопомощи, просуществовал всего ничего, и не потому что кого-то там репрессировали. До репрессий очень многие просто не дожили – и дело не в том, что они, подобно Николаю Островскому, автору самого издаваемого романа “Как закалялась сталь” (было издано по всему миру около 37 миллионов!!! экземпляров) подорвали здоровье работая в ледяной воде. Дело в том, что кровь соотечественников на руках не могла не отлиться в реакцию психики, даже если в эту идею верили и она была главной в жизни – и то, что воплощение этой идеи сделало стольких палачами, прямыми или косвенными, не могло не сказаться на психическом здоровье людей, которые не были рождены для того, чтобы становиться убийцами.

Развал психики тянул за собой развал тела – и медицинские карты всех этих героев борьбы за все хорошее против всего плохого представляют из себя очень печальное зрелище.

Но давайте вернемся в 1937 год. Вы помните, что убийство Кирова в 1934 году потянуло за собой репрессии высших коммунистических начальников, к 1937 году охота на врагов с людей высокого полета перешла на анонимных членов социальных и этнических категорий. После февральско-мартовского пленума 1937 года народным комиссарам был дан месяц на подготовку планов по «ликвидации последствий разрушительной работы диверсантов, шпионов и вредителей». А газетах началась подготовка операции по расчистке “вредительских завалов”: директор Музея Ленина Наум Рабичев написал программную статью о живучести сил зла. «В одной грязной, кровавой куче смешались контрреволюционные подонки троцкистов, правых, эсеров, профессиональных шпионов, белогвардейцев и беглых кулаков. Вся эта оголтелая банда наемников капитала стремится проникнуть в самые важные, в самые ответственные части государственного организма Советской страны, чтобы шпионить, вредить, гадить». Зацените язык – нынешние журналисты достаточно близко пододят к стилистике того славного времени. «Их хозяева, – писал Рабичев, – дают им задание – притаиться до часа решительной схватки. Время от времени фашистские хозяева проверяют наличие своих наемников и их способность вредительства, давая задания пробных диверсий, убийств, вредительств, с тем чтобы, оставшись неразоблаченными, они продолжали таиться до часа решительных боев».

В Ренессанс и Новое время врагами общества были ведьмы, в СССР ими стали шпионы и вредители, которые по сути тоже продали души дьяволам, только из иностранных разведок. В первую очередь НКВД обратило внимание на иностранцев. Немцы, поляки, японцы – и те советские граждане, кто бывал за границей, стали первыми в очереди на особенное внимание органов безопасности. Но свои тоже не были оставлены – практически все участники того самого февралько-мартовского пленума были арестованы и уничтожены физически. Судьбу арестованных решал Сталин и члены его ближайшего окружения (снова вспомним про хорошего царя и плохих бояр). В списках НКВД лица, которые планировались к аресту, делились на три категории: первая (расстрел), вторая (10 лет) и третья (от 5 до 8 лет). Третья категория перестала существовать после июля 1937 года; вторая применялась нечасто. Списки утверждались несколькими членами Политбюро (они могли вычеркнуть какие-то имена или переместить их из одной категории в другую), возвращались в НКВД, а оттуда переправлялись в Военную коллегию Верховного совета, которая инсценировала судебные процессы и оглашала приговоры.

В этом смысле примечательна судьба отца артистки Ольги Аросевой (той самой пани Моники из “Кабачка 13 стульев”). Александр Аросев был профессиональным революционером, очень близким другом детства Вячеслава Молотова. Вместе ходили в революционные кружки, вместе влюблялись, женились, работали. А потом Молотов подписал, лично подписал, указ о его расстреле. Накануне ареста Аросев несколько раз звонил другу, тот либо не подходил к телефону, либо брал трубку и молчал (эти факты известны из дневника Аросева, который он спрятал у сестры незадолго до ареста). Однажды Молотов взял трубку и прохрипел: “Устраивай детей”. Через несколько дней Аросева арестовали, он успел позаботиться о детях. Потом из материалов дела историки увидели, что Молотов один раз убирал имя Аросева из списка, давая ему пару недель устроить дела. Тот максимум, который он смог сделать для друга детства. И я не знаю, каково жилось “персональному пенсионеру союзного масштаба” Вячеславу Молотову с такой кровью на руках – и представлять не хочу, а дожил человек до очень глубокой старости.

Страшная закольцованность судеб, блаженство неведения… Ты дружишь, смеешься, доверяешь человеку, который потом подпишет твой смертный приговор…

В прошлом посте я уже упоминала Сергея Миронова. Он при Ежове руководил НКВД Сибири, месте, куда ссылали врагов власти еще с царских времен. Именно его “авторству” принадлежит дело “белогвардейско-ламаистского восстания в Сибири”. По идее Миронова, террористические ячейки из разных городов Западной Сибири сформировали подпольную армию под командованием пражских и харбинских белоэмигрантов и японских дипломатов (найдите между странами общее хотя бы на карте), и солдаты этой армии якобы вербовались из числа ссыльных кулаков. «Если учесть, что на территории Нарымского округа и Кузбасса расселено 280 400 чел. высланного кулачества и находится в административной ссылке 5350 чел. бывших белых офицеров, активных бандитов и карателей, станет ясным, на какой широкой базе была построена повстанческая работа». Арестовывать и допрашивать всю эту уйму народа – было немыслимым, еще более немыслимым было их судить, и это породило ту самую идею “троек”, которая немедленно была озвучена Ежову, а тот, в свою очередь, ознакомил с ней Сталина, которому идея чрезвычайно понравилась. Политбюро расширило идею Миронова на весь СССР и Большой Террор был сформирован в том виде, каким он знаком нам по архивным данным… Смерть и беззаконие пошли гулять по всей стране.

Ежов приказал всех кулаков разделить на две категории – подлежащих расстрелу и высылке, и тогда же, летом, был подписан секретный указ о применении “спецметодов допроса” (то есть физического воздействия на задержанных). А теперь просто сухие цифры. Лимит (!!! СЛОВО – И.А.) для первой операции был 11 000 человек, то есть к 28 июля 1937 года чекистам нужно было посадить 11 000 человек. Цитата из выступления Миронова: “Ну, посадите 12 000, можно и 13 000 и даже 15 000, я даже вас не оговариваю этим количеством. Можно даже посадить по первой категории 20 000 человек, чтобы в дальнейшем отобрать то, что подходит к первой категории, и то, что из первой должно пойти будет во вторую категорию. На первую категорию лимит дан 10 800 человек. Повторяю, что можно посадить и 20 тыс., но с тем, чтобы из них отобрать то, что представляет наибольший интерес”.

Вы вообще осознаете, что сейчас прочитали? Эти люди оперировали цифрами в десятки тысяч людей, Тех, которых и так уже сослали и подвергли бесчисленным унижениям и мукам, теперь должны были “разбивать на категории” методом банального тыка и распределять, кого сразу расстреливать, а кого еще помучить высылкой ИЗ СИБИРИ!!! Вы когда в следующий раз услышите про “лес рубят – щепки летят” из уст любителей сталинского режима, просто вспомните, что речь шла об обычной бухгалтерии, но подсчитывали не скот, подсчитывали людей, и не для выдачи рыбьего жира, а для расстрела. И представьте, что это вы в эту бухгалтерию бы попали – именно вы, со всей семьей, с детьми, престарелыми родителями. Хорошо про лес и щепки думается в таком раскладе? Я понимаю, разум не захочет принимать того, что речь идет не о какой-то, пусть мифической, вине, а об обычном “выполнении плана по лимитам” – слесари и токари выполняют план по деталям, скотницы – по поголовью свиней, а чекисты – по расстрелам и арестам. Ну а что такого? Работа у людей такая.

У Миронова же еще болела голова по поводу еще одной проблемы: куда девать такое количество трупов – и он придумал найти скрытые, но не очень удаленные от городов места в тайге, где нужно было вырыть рвы, и припасти дерн, чтобы укрывать места расстрельных захоронений, “чтобы не сделать из этого места поповского культа”. Тридцатого июля Ежов подписал приказ № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов». Начальники на местах попросили внести в список «контингента, подлежащему репрессии», бывших белогвардейцев и членов политических партий, а также «церковников» и «сектантских активистов». Арестованные по первой категории подлежали «немедленному аресту и, по рассмотрении их дел на тройках, – расстрелу»; по второй – заключению в лагеря или тюрьмы на срок от 8 до 10 лет. В состав тройки обычно входили начальник НКВД, партсекретарь и прокурор. Самые большие квоты (еще слово!!! – И.А.) были выделены для Московской области (5 тысяч по первой категории, 30 тысяч по второй) и Западно-Сибирского края (5 тысяч по первой, 12 тысяч по второй). Расстрелять предписывалось 10 тысяч человек из уже заключенных в лагеря. Всего аресту подлежали 268 950 человек, из них 75 950 по первой категории. Общее руководство операцией поручалось бывшему семинаристу Михаилу Фриновскому. 8 августа он подписал меморандум в дополнение к приказу № 00447: «Приговора троек объявлять осужденным только второй категории. Первой категории не объявлять.»

Лимиты тут же породили соцсоревнование между НКВДшниками разных районов, когда начальники “перевыполняли план” по арестам и расстрелами в кратчайшие сроки и вызывались повысить лимиты в борьбе с кулаками, уголовниками и белогвардейцами, о чем запрашивали у Ежова высочайшего дозволения, в чем он никогда и никому не отказывал.

Вслед за антикулацкой кампанией развернулись кампании национальные. 25 июля – начало немецкой кампании, 11 августа – польской. Затем прошли румынская, латвийская, греческая, эстонская, литовская, финская, иранская, болгарская, македонская, афганская, китайская и «харбинская» (направленная против работников КВЖД, вернувшихся в СССР). Кандидаты на арест отбирались на основании этнической принадлежности и других признаков потенциальной восприимчивости к вражеской пропаганде (владение языком, пребывание в стране, изучение истории, переписка с иностранцами). Лимитов тут не выделялось: списки (так называемые “альбомы”) просто утверждались Ежовым на общем основании. Следователям не хватало “контингента”: среди 4142 арестованных в ходе немецкой операции в Свердловске оказалось только 390 немцев. По финской операции не было арестовано ни одного финна, в “альбоме” числились русские, немцы и евреи. Польская операция была самой масштабной в стране (139 835 осужденных, 111 091 расстрелянных), финская – самой летальной (более 80 % расстрелянных), а латвийская – самой политически деликатной (из-за большого числа латышей в рядах НКВД). Согласно неполным и постоянно обновляющимся данным, с августа 1937-го по ноябрь 1938 года в ходе антикулацкой операции было осуждено 767 397 человек, в том числе 386 798 по первой категории (при первоначальных лимитах 268 950 и 75 950). В ходе национальных операций было вынесено 335 513 приговоров, из них 247 157 по первой категории.

За каждой из этих цифр – жизни, судьбы, нерожденные и осиротевшие дети, оборванные линии целых родов, ведь “слоями снимали” не только “врагов народа”, но и членов их семей, и даже обслугу. В августе Ежов издал приказ № 00486 о репрессировании «жен осужденных изменников родины и тех их детей старше 15-ти летнего возраста, которые являются социально опасными и способными к совершению антисоветских действий». Женщины подлежали заключению в лагеря сроком на пять или восемь лет; «социально опасные дети» – отправке в лагеря, исправительно-трудовые колонии или детские дома особого режима («в зависимости от их возраста, степени опасности и возможностей исправления»). Дети, не представлявшие опасности, направлялись на работу, на учебу или в обычные детские дома. «В том случае, если оставшихся сирот пожелают взять другие родственники (не репрессируемые) на свое полное иждивение – этому не препятствовать»

И снова, чтобы все это не звучало для вас бухгалтерией. У Свердлова была сестра, София Авербах, которую угораздило не только родиться сестрой палача, но и стать тещей палача, того самого Ягоды. Так вот, бабушка София получала вот такие письма от своего внука Гарика из детского дома. «Дорогая бабушка, миленькая бабушка! Опять я не умер! Ты у меня осталась одна на свете, и я у тебя один. Если я не умру, когда вырасту большой, а ты станешь совсем старенькая, я буду работать и тебя кормить. Твой Гарик». Второе еще короче: «Дорогая бабушка, опять я не умер. Это не в тот раз, про который я тебе уже писал. Я умираю много раз. Твой внук». У вас дети есть? Тогда всякий раз, вспоминая о щепках, подумайте о том, что было бы с вами, если бы ваш ребенок писал вам в лагерь такие письма, а сделать вы ничего бы не могли. Вообще ничего – только, наверное, желать сдохнуть побыстрее, чтобы всего этого не видеть.

А вокруг – во всех газетах и журналах, чтобы вас, ваших супругов, детей, друзей, всех, с кем вы когда-то были близки, называли бы… ну вот еще приведу цитату.

Когда встают прохвосты, которых судебный язык корректно называет подсудимыми, когда они встают и начинают, то с прибитым видом кающихся грешников, то с цинической развязностью опытных негодяев, подробно рассказывать о своих чудовищных деяниях, – хочется вскочить, закричать, ударить кулаком по столу, схватить за горло этих грязных, перепачканных кровью мерзавцев, схватить и самому расправиться с ними. Но нет, надо сидеть и слушать. Слушать и понимать. Слушать и смотреть. Слушать, смотреть и запоминать этот последний, уходящий во мрак прошлого, страшный призрак фашизма – разгромленный, разбитый в его бессильной попытке погубить советский народ, затемнить яркое солнце советской страны. (Это цитата из передовицы “Правды” за авторством Кольцова, известнейшего журналиста своего времени).

И я не знаю, что страшнее – когда ты становишься для государства и народа “фашистской крысой” и “гадиной”, попадая под этот жуткий каток “правосудия”, но твоя семья не верит в твою виновность, или когда ваш собственный сын говорит матери: «Эх, мать, ну и сволочь же отец, – сказал он однажды. – Только испортил все мои мечты. Правда, мать?» 25 февраля 1938 года он весь день читал книгу о Красной армии, а вечером сказал: «Жаль, что папу не расстреляли, раз он враг народа». (Из воспоминаний Юлии Пятницкой (супруги Иосифа Пятницкого, профессионального революционера).

Ну как, достаточно на этот раз?

И ведь это всего лишь небольшая справка, поверхностное знакомство с тем ужасом, который творился в стране не один год, фактически – с его началом. Чем больше погружаешься в эту тему, чем больше именно семейных историй читаешь (потому что тогда у цифр появляются глаза, лица, подробности жизни и смерти) – тем больше понимаешь, какое на самом деле преступление против советских людей любой национальности было отсутствие декоммунизации, отсутствие внятных обвинений против советской власти, осуждения преступников против своего народа (как все же страшно, что у нас не было и, наверное, уже не будет своего Нюрнберга и десятки “персональных пенсионеров союзного значения” вроде того же Молотова прекрасно дожили на народной шее до самой смерти от старости, живя на спецпайках и спецмедицине).

Я еще буду писать на эту тему, просто она отнимает слишком много душевных сил. Так что продолжение следует.