Который день нахожусь в новом моральном раздрае – у моего друга погиб друг.
Погиб, как вы сами понимаете, на фронте. Мужик нашего возраста, за плечами вторая чеченская, взрослые дети. Пошел воевать добровольцем, сказав, что хочет “заслонить собой пацанов, чтобы не загребли их”. Вот недавно погиб.
Мой друг сейчас в горе, все, что мне оставалось делать, – это просто выразить ему сочувствие и оставить в покое оплакивать близкого человека.
Но который день я не могу перестать думать, чтобы хотя бы как-то оценить происходящее.
Друг мой считает погибшего едва ли не святым (мы православные и говорили в том числе и о том, как поминать усопшего), объясняя свою точку зрения тем, что это именно и называется “положить душу за други своя”, а я пошла думать и не знаю, что с этим всем делать.
Понимаете, ребята, возможно, если бы призыв был действительно однократным – вот взяли, грубо говоря, сто тысяч человек, и все, больше никого не призовут, тогда еще хоть как-то можно было бы говорить о том, что “он пошел, чтобы не взяли других”, но рекрутов же набирают постоянно, а значит, рано или поздно “того пацана” призовут и он пойдет воевать, никто на самом деле тут никого собой не замещает.
А во-вторых, если бы речь шла о войне оборонительной, ах, если бы все эти воины шли действительно защищать родину от врага. Да, я понимаю, что девиз этой войны “мы боремся с нацизмом”, но как бы ни подводить под эту войну идеологическую базу, как бы ни рассказывать про зиги и “жареных колорадов”, в сухом остатке мы имеем нападение России на Украину в феврале 2022 года. Не Украины на Россию, а именно России на Украину – причем первичная декларация, о которой уже никто не помнит, была “возьмем Киев за три дня”, то есть завоюем чужое государство за полнедели, ну а дальше поглядим, молдаванам пальцем погрозим или прибалтам.
Через два года имеем то, что имеем – уничтожаемые с обеих сторон границы города, бесчисленные жертвы среди военных и гражданских, разбитая инфраструктура и растущая с обеих сторон ненависть.
Именно в такой войне пошел участвовать погибший, и с одной стороны, его мотивация явно звучит как героическая, встать на место кого-то молодого и необстреляного. Погибнуть “за того парня”, потому что “уже пожил”. Но знаете, что меня в этой сентенции смущает?
Если заменить слова “пойти воевать” на “пойти убивать” – мотивация становится уже не такой однозначно-героической. Знаете, когда война началась, многие мои близкие люди – от мистера Адамса до старинных друзей, которых я никогда бы не смогла заподозрить в трусости, начали говорить со мной об одном и том же: “Страшней всего стать убийцей”. Не погибнуть самому, а именно убить кого-то. На эту тему мы вообще никогда раньше не говорили – а тут никак не связанные между собой мужчины довольно разного возраста произносили при мне одну и ту же фразу о том, что они не вынесли бы стать убийцами. “Если встать защищать семью от врага – это одно дело, это враг напал, но вот так пойти убивать братьев – да будь оно все неладно”. Именно поэтому я никогда не осужу уклонистов – стать убийцей для нравственно вменяемого человека и так является одним из самых страшных кошмаров, а тут еще убивать не каких-то чужаков, пришедших завоевывать твою страну и грозящих вырезать твою семью, а тех, с кем еще пять лет назад ездили к друг другу в гости и считали нормальными соседями.
Но еще страшнее ситуация становится тогда, когда всякую абстракцию нужно будет отложить – и представить себя, именно себя на кладбище, где лежит муж, сын, брат, – убитый именно тем человеком, который “пошел воевать за того пацана”. Потому что на войне убивают – без этого нельзя. Без этого бывает как в фильме “по соображениям совести” – то есть настолько редко, что про это снимают кино.
И как – это становится ближе к подвигу, или нет? Или когда вместо абстрактного “за други своя” – подставляется лицо своего родного человека, подвиг перестает быть подвигом и становится неправедным убийством?
Ребята, вот почему у меня нет никакой моральной оценки произошедшего. С одной стороны, я понимаю мотивацию этого человека и она не кажется мне подлой. Но когда я начинаю оценивать произошедшее с другой стороны, я понимаю, что война, на которую он ушел, – война неправедная, захватническая. И я захожу в тупик.
Все же хорошо, что суд над человеками отдан Богу – Он единственный все знает и понимает, Он единственный сумеет оценить произошедшее и по справедливости, и по милосердию. Я же снова умолкаю – потому что мне больше нечего сказать. Тупик, в котором остается произносить: “Господи, Ты веси”.