Есть на свете истории жизни, которые поражают обилием каких-то запредельных чувств и событий. Одна из них – история Валентины Серовой.
С историей ее рождения имеется некоторая путаница: официально Валентина Половикова, дочка актрисы Клавдии Половиковой, родилась в 1917 году, но на самом деле годом ее рождения является 1919. Чтобы поступить в театральную школу, Валентина прибавила себе пару лет – поступив вопреки вечной дамской моде на убавление себе возраста.
Это Валентина и Клавдия Поляковы в фильме “Глинка”.
Впрочем, в “Глинке” Валентина уже блондинка – в ряду белокурых ангелов мирового кинематографа, от Марлен Дитрих и Мэй Уэст и до платинового блеска несравненной Монро, советские блондинки сияли не менее ярко… Орлова, Ладынина, Целиковская, Ларионова… вот лишь некоторые имена, зато какие.
Это фильм 1936 года “Строгий юноша”, я о нем писала как о затоптанном и заклеванном шедевре Абрама Ромма, обвиненного в нарушениях принципов соцреализма в угоду проклятому формализму. Если учесть, что Серова 1919 года рождения, то тут ей – 17 лет, она совсем молоденькая, с натуральным каштановым цветом волос, еще совсем не сформировавшаяся, но уже показывающая недюжинный талант. По сценарию у нее совсем мало слов, по сути она произносит бессчетное количество раз фразу “Ну как же вы не понимаете”, а потом произносит совершенно ошеломивший меня (с учетом времени) монолог о Фрейде. Так вот, фразу “Ну как же вы не понимаете”, она произносила всякий раз с разной интонацией и оттенками эмоций. Опустим завесу жалости над современными мытцями кривляний, который иногда по-русски изъясняются так, что приходится делать громче, чтоб понять, о чем они там бормочут.
В 1939 году – Серова уже блондинка, и ее звезда взрывается подобно сверхновой, потому что она снимается в роли комсомолки и красавицы в фильме “Девушка с характером”, моментально сведя с ума всю советскую молодежь.
Серова просто не могла не стать звездой – у нее бездна обаяния, красивенная спортивная фигура, молодой и звонкий голос, задорная улыбка ну и огромные синие глаза. Она не стесняется своего тела, готова сниматься в купальнике и легких платьях, она молода, раскована и одновременно целомудренна. Настоящий идеал советской девушки.
Кстати, в 1939 году она уже не Половикова, а Серова, потому что в 1938 году с ней случается история, которая, конечно, могла случиться только в сказке, пусть даже советской.
3 мая 1938 года Валентину пригласили на вечеринку к Герою Советского Союза Анатолию Лапидевскому, идти она не очень хотела, но поддалась уговорам друзей. Там-то она и встретила молодого комбрига (командира бригады) Анатолия Серова.
С молодыми людьми случился словно удар молнии – они полюбили друг друга с первого взгляда. Анатолий был на 10 лет старше Валентины, он тут же бросился красиво ухаживать, на третий день она ответила согласием на его предложение пожениться, а через 8 дней пара была жената официально.
Эти двое были молоды, красивы, обласканы властью и богаты настолько, насколько в СССР могли быть богаты летчик-испытатель и восходящая звезда экрана. Но знаете… был один момент в начале их отношений, который, как бы это сказать помягче… не сулил ничего хорошего. На медовый месяц оба решили уехать в Ленинград, поселились в гостинице “Европейская”. Там же прошла шуточная церемония бракосочетания. Молодых “венчал” переодетый в священника друг Серовых Никита Богословский, шаферами стали друзья Серовой, актеры, на роль мальчика с “образом” выбрали писателя Ласкина, который шутейно “благословил” брачующихся портретом актера Николая Крючкова. Всем было очень весело и никого ничего не смущало: в СССР царила атмосфера богоборчества и атеистических свершений вроде подрывов церквей и сожжения икон, верующие ссылались в лагеря и умирали там сотнями и тысячами, считаясь врагами народа, поэтому все эти пародии на “старорежимные условности” – всячески приветствовались и считались очень хорошим тоном.
Но понимаете, можно быть неверующим, но не кощунствовать, а тут… тут молодые люди, как мне кажется, слишком заигрались. Но, повторюсь, скорей всего, никто тогда не подумал, что происходит что-то плохое.
Вернувшись из Ленинграда, Серов представил молодую жену Сталину, она очень понравилась отцу народов и тот отвалил им с барского плеча пятикомнатную квартиру в элитном правительственном доме на Лубянском проезде 17. Вся Москва ютилась в бараках и коммунальных клоповниках, а тут – двое в пяти комнатах. Пару не смутило то, что квартира эта раньше принадлежала расстрелянному вместе с Тухачевским и Блюхером генералу Егорову. Впрочем, даже если и смущало – от таких подарков отказываться было не принято, ну а то, что мебель была с бирками (в правительственных домах квартиры сдавались меблированными, каждый предмет имел бирку и печать, что-то можно было изменить, но это не особенно приветствовалось, а иногда и вовсе было запрещено) – так что ж поделаешь.
О любви этих двоих по Москве ходили легенды – они старались не расставаться, иногда Анатолий сажал Валентину на поезд, идущий в Ленинград, а наутро уже встречал ее в Ленинграде с цветами. Он приходил на все ее спектакли, если был в городе, всякий раз заваливая молодую жену цветами. Очень скоро актриса забеременела, но продолжала играть в театре.
Ровно год. Им был отмерян ровно год. 11 мая, в день их свадьбы, Анатолий разбился в тренировочном полете. Валентина должна была играть премьерный показ пьесы Горького “Зыковы”, она приехала в театр, начала гримироваться, обратив внимание, что за кулисами слишком много посторонних. Никто не решался к ней подойти, наконец, худрук театра Иван Берсенев решился: “Валя, с Анатолием плохо”, – выдавил он из себя. Она не поняла. Тогда Берсенев сказал, что Толя разбился с Полиной Осипенко.
Никто так и не понял, как она сумела отыграть премьеру. На вечер был запланирован большой прием у них дома в честь годовщины свадьбы. Через пять месяцев у нее родился мальчик, которого назвали Анатолием. Он был копией своего отца.
Но после потери любимого человека, актриса словно получила от судьбы компенсацию: карьера Серовой после вдовства набирала высоту совершенно стремительным образом. Виталий Вульф писал, что из всех актрис того времени она была самой яркой, потому что была совершенно естественной и в кино, и на сцене. Это огромный актерский талант – не переигрывать, быть органичным среди условностей театра с его необходимой форсированностью мимики, жеста и голоса – и одновременно быть таким же естественным и органичным перед объективом камеры, искажающим лицо и пропорции тела и требующим совсем другой пластики, владения голосом и мимикой.
Серову камера обожала – ее природная красота и грация полностью переносилась на экран. Именно Серова (а не Орлова, которая была старше почти на 20 лет) создала в конце 30-х и начале 40-х образ идеальной советской девушки. Стремительной, спортивной, заводной, но одновременно красивой, мягкой и обволакивающей женственностью и сексуальностью (дада, я помню про то, что в СССР секса не было).
Вышедший в 1941 году фильм “Сердца четырех” был подобен взрыву бомбы, четверка героев – Серова, Целиковская, Самойлов и Шпрингфельд моментально стали любимцами всего советского народа. На премьерные показы у кинотеатров выстраивались километровые очереди, песни из кинофильма неслись из всех репродукторов, за актерами бегали толпы поклонников – в общем, безграничная любовь народа и море наград, вот что было выдано нашей героине после смерти ее любимого человека.
И тут же отнято другое. У Серовой и так были не самые лучшие отношения с матерью: сказывалось то, что обе были актрисы, обе – востребованные, но мать, само собой, давно перешла на возрастные роли, а когда она была молодой, кинематограф только начинал развиваться. Достигшая каких-то уже грандиозных размеров популярность дочери очень больно ее ранила, и вскоре и без того сложные отношения стали разваливаться буквально на глазах.
В 1940 году происходит встреча, на которую Валентина Серова поначалу совсем не обратила внимания. Среди ее поклонников возник начинающий драматург Константин Симонов.
На тот момент Симонов был женат на редакторе Евгении Ласкиной, у них был вполне респектабельный брак, начавшийся в студенческие времена в Литинституте. Он учился на поэтическом, она – на редакторском на два курса младше. Общие интересы, общие друзья, любовь, недавно родившийся ребенок.
Все это было перечеркнуто в 1940 году, когда Симонов зашел в театр отдать свою новую пьесу и увидел ее. Годовалый сын, любящая преданная жена – все это моментально стало неважно, он влюбился в Серову с первого взгляда, но увы… она вообще не обратила на него никакого внимания. Горе от потери любимого мужа уже стало просто привычной болью, но актриса не была готова к новым отношениям и поэтому держалась от всех поклонников на расстоянии.
Но Симонов словно сошел с ума. Из него начали километрами бить стихи, все они были посвящены Серовой:
Будь хоть бедой в моей судьбе,
Но кто б нас ни судил,
Я сам пожизненно к тебе
Себя приговорил.
Он ходил на все ее спектакли, терпеливо ждал у черного входа после представления, забрасывал цветами и подарками, просил просто разрешить быть рядом. Именно ей посвящена пьеса “История одной любви”, где она сыграла главную роль. Ей же была посвящена пьеса “Парень из нашего города”, описывавшая ее отношения с первым мужем. Серова наотрез отказалась играть в пьесе, потому что боль утраты любимого мужа была слишком невыносима.
Симонов настаивал, умолял, Серова устало объясняла, что ей нечего ему дать, кроме пустоты в сердце. Как-то она бросила, что даже дружить с ним не в состоянии, внутри у нее ничего не осталось. Три года он безуспешно ходил за ней следом, и, наконец, она сдалась.
Серова, Симонов и маленький Толя, сын от первого мужа.
Кстати, именно любовь к Серовой сделала Симонова прославленным поэтом, до этого он считал себя драматургом и стихов своих никому не показывал.
После начала войны Симонова забирают на фронт военным корреспондентом, актриса его провожает и впервые произносит слова любви. Он настолько отчаялся их услышать, что не верит своим ушам. Осенью 1941 года он пишет свои самые известные стихи “Жди меня”. Кстати, в этих стихах имеется один нюанс. Давайте я их приведу целиком.
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придет,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет.
Жди меня, и я вернусь,
Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня,
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня,
Выпьют горькое вино
На помин души…
Жди. И с ними заодно
Выпить не спеши.
Жди меня, и я вернусь,
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: «Повезло».
Не понять, не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой,-
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
Я выделила строчки, которые вызывают сомнение, жирным шрифтом.
Дело в том, что в 1941 году, осенью, никто еще не знал, что война продлится четыре года, то есть когда будут мести метели и идти дожди. Я читала огромное количество воспоминаний – так вот, на фронт в июне уходили, обещая вернуться самое последнее в сентябре. Типа быстренько победим врага и домой. Не забывайте, какая атмосфера царила в стране в конце 30-х годов, “если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готовым”. “Броня крепка и танки наши быстры” – и все такое прочее. Никто и не сомневался, что Гитлеру быстро надерут задницу и вернутся домой победителями. Какой это было ошибкой – стало ясно тогда, когда враг встал у Москвы за несколько месяцев. Но тогда, летом 1941 года, никто еще ничего не знал.
Так вот, есть мнение, что “Жди меня” – это не про войну, а про то, что было до нее. Про лагеря, репрессии и бесконечное ожидание после “десяти лет без права переписки”. И я с этим мнением вполне согласна – просто отчаянный крик увозимого вникуда мужчины очень отозвался тем, кто вынужден был стать под ружье и защищать свою страну.
Но вернемся к истории наших героев.
В 1942 году Симонов выпустил поэтический сборник “С тобой и без тебя” и посвятил его Серовой, подписав его так: “Эта книга написана для тебя и принадлежит тебе. Я верю, что это лучшее и единственное, пожалуй, настоящее, что я до сих пор сделал. Должно быть, так и есть, потому что это связано с тобой, а ничего большего, чем ты, у меня в жизни не было и нет. Все. Целую твои милые руки”.
Он все так же любит ее и безумно по ней тоскует. Он мечтает вырваться с фронта хоть на день, чтобы увидеть ее. А она… Ну что она… Да, она сказала ему “Люблю” на вокзале, но сердцу ведь не прикажешь. В 1942 году до него доходят слухи о том, что Валентина ему неверна – и изменила она ему не с кем-нибудь, а с самим Константином Рокоссовским. Дело в том, что Серова в составе концертных бригад ездила по госпиталям – и однажды ее попросили выступить перед единственным зрителем.
Константин Рокоссовский очень увлекся Серовой, он чем-то внешне напоминал ее первого мужа, и она тоже влюбилась, совершенно не скрывая своих чувств от Симонова. На тот момент он еще не был ее официальным мужем, поэтому в отчаянии пытался разорвать отношения актрисы с генералом. Кстати, именно благодаря роману Серовой и Рокоссовского появилась знаменитая крылатая сталинская фраза: “Что будем делать. Завидовать будем”.
Но Рокоссовский, который не был примерным семьянином и прославился множеством измен, не был готов оставить супругу даже ради звезды театра и кино. Всем своим любовницам он сразу говорил одно: “Жена меня не предала в 1937, когда я был в тюрьме, я ее не предам и не разведусь сейчас”. С Серовой у них были счастливые и одновременно мучительные отношения, которые в конце концов надоело наблюдать Сталину. Тот вызвал генерала к себе и спросил, чей он муж. Рокоссовский понятливо ответил, что своей жены – и разорвал отношения с Серовой.
Симонов очень удачно оказался рядом с очередным предложением руки и сердца, и Серова дала согласие на официальный брак.
Они поженились в 1943 году, Симонов был безумно счастлив, попросил разрешения усыновить Толю, но Валентина ответила отказом. Официальная версия гласит, что на Толю приходили очень большие выплаты как потерявшему отца, поэтому лишними эти деньги не были, да еще в условиях военного времени. Но мне кажется, что настоящая причина лежит глубже. Толя был единственной ниточкой, связывающей Валентину с единственным по-настоящему любимым человеком, и она не хотела, чтобы официально отцом ребенка стал другой, даже очень любящий ее и ребенка мужчина.
Серова действительно была советской девушкой, а потом и женщиной нового образца. Она была финансово независима, популярна и не нуждалась в крепком мужском плече. Ее любил Сталин, у нее были звания и авторитет в кино и театре, она мастерски водила машину, для ролей научилась массе трюков, сохраняла отличную физическую форму и выносливость.
Но Симонов в конце концов завоевал ее любовь – она не смогла не оценить его преданности, доброты и щедрости. Любил он ее неимоверно, как-то даже странно отчаянно для мужчины.
Письма Симонова к Серовой почти не сохранились, но то, что до нас дошло, поражает мучительным накалом страсти. Их неловко читать – словно подглядываешь в замочную скважину за интимнейшими отношениями двоих.
“Мы так можем много доставить счастья друг другу, когда мы прижаты друг к другу, когда мы вместе, когда ты моя, что кощунство не делать это без конца и без счета. Ох как я отчаянно стосковался по тебе и с какой тоской и радостью я вспоминаю твое тело. Я тебя люблю, Валька, и мне сегодня ничего не хочется тебе писать больше. Сейчас еще рано – чуть рассвело, уезжаю на два дня на передовые <…> – а сейчас как будто держу тебя в руках и яростно ласкаю тебя до боли, до счастья, до конца и не желаю говорить ни о чем другом – понимаешь ты меня, моя желанная, моя нужная до скрежета зубовного…”
Это письмо 1945 года.
Симонов и Серова – самая популярная пара Москвы. Александров и Орлова всегда жили очень закрыто, допуская в свой дом очень ограниченное количество людей, только самых близких, а вот Симонов и Серова держали дверь нараспашку и у них всегда толклось море народу. О роскоши их жизни по Москве ходили легенды. Апофеозом стал слух о каком-то сверхъестественных размеров бассейне, куда Серова ежедневно съезжала на трофейном Виллисе, облаченная в золотое платье в пол.
Подруга Серовой – Инна Макарова вспоминала: “1946 год еще больше упрочил ее славу и положение среди первых советских звезд… Летом она побывала с Симоновым в Париже.
У нее есть дом в Переделкине и роскошная квартира на улице Горького, где жизнь поставлена на широкую ногу – две домработницы, серебристый трофейный “Виллис” с открытым верхом, который она водит сама, шумные застолья, которые собирают “всю Москву”…
Но оба они слишком заметные и яркие люди, чтобы оставаться в тени. Говорят, что он влюблен в нее уже не так, как прежде. Говорят, что у нее были романы и он об этом знает…”
Симонов звал Валентину Васькой, потому что плохо выговаривал букву Л. Молодые, яркие, счастливые, – чего им было желать? В доме – чуть ли не ежедневно застолья и праздники, Симонова очень забавляет немножко подвыпившая Валентина – она становилась еще ярче и раскованнее, много шутила, была очень ласкова с ним.
Во время длительных командировок в Японию или Штаты, он заботливо пополнял семейный погреб винами, “чтоб Васька не скучала”. Ей и вправду было тоскливо во время его долгого отсутствия.
В конце 1940-х годов Валентина записала в своем дневнике: “Я бесконечно мучаюсь сознанием, что твоя работа постоянно становится между мною и тобою. Я замечаю охлаждение при виде того, что именно в то время, когда самая сильная любовь влечет меня к тебе, ты предаешься так страстно погоне за славою и отличиями”.
Они поменялись местами – и если он, получив любимую женщину, как все мужчины увлекся карьерой и славой, она, полюбив ее, хотела как можно чаще видеть его рядом с собой.
Симонов стал замечать, что выпивка становится для его жены ежедневной необходимостью. Он старается оставаться рядом подольше, учит малейшие нюансы ее поведения, но увы, ситуация становится необратимой. Подруга Серовой Лидия Смирнова вспоминала, что алкоголизм прогрессировал настолько быстро, что вскоре Валентине было достаточно рюмки водки, чтобы совершенно отключиться.
Из письма Симонова жене: “Что с тобой, что случилось? Почему все сердечные припадки, все дурноты всегда в мое отсутствие? Не связано ли это с образом жизни? У тебя, я знаю, есть чудовищная русская привычка пить именно с горя, с тоски, с хандры, с разлуки”.
Он попытался спасти брак и попросил Валентину родить ему ребенка. В 1950 году в семье родилась дочь Маша. И снова странности судьбы: дочь родилась 11 мая – в день первого бракосочетания Валентины и гибели первого мужа – Анатолия Серова.
Валентина из роддома прислала мужу записку: “Я родила вылитую Маргариту Алигер!” Симонов довольно засмеялся: “Черненькая – значит, моя”. Но ребенок не спас их брак.
Это Толик, Маша и Алексей, сын Симонова от первого брака.
Симонову кажется, что если жена сменит театр, то она больше не будет пить. Он заставляет ее уйти из родного Ленкома в Малый и пишет для нее новую пьесу. Увы, слухи о ненадежности актрисы уже давно ходят по Москве, поэтому роли в пьесе мужа ей не дают, а берут играть второстепенных персонажей.
Однажды Валентина встретила в Москве давнего приятеля по фильму “Сердца четырех” Павла Шпрингфельда, на радостях друзья так напились, что Валентина не явилась на спектакль, сорвав представление. Это был январь 1952 года. В театре собрали экстренное комсомольское собрание, и Серова от нервного напряжения прямо у президиума потеряла сознание. Симонов, который присутствовал в зале, выбежал на сцену, завернул жену в шубку и унес к машине на руках. Затем был театр Моссовета, откуда ее попросили по той же причине.
Она теряла все – здоровье, внешность, роли, человеческий облик… Последним местом работы актрисы стал Театр-студия киноактера, где она на протяжение девяти лет играла всего одну возрастную роль – Марию Николаевну в спектакле “Русские люди” по пьесе Константина Симонова. Публика рассматривала актрису в бинокли и обсуждала нюансы ее внешности: как же она сдала. Серова действительно быстро постарела и теперь уже Любовь Орлова, сохранявшая благодаря балету и скудному питанию идеальную внешнюю форму, играла более молодых героинь, а ведь между ними было почти 20 лет разницы.
“Люди прожили вместе 14 лет. – пишет Симонов Валентине. – Половину этого времени мы прожили часто трудно, но приемлемо для человеческой жизни. Потом ты стала пить. Я постарел за эти годы на много лет и устал, кажется, на всю жизнь вперед”.
В 1957 году они отвели дочь Машу в первый класс и Симонов ушел из семьи. Многие возмущались: “Как же он ее бросил? Как посмел?”
Симонов сошелся со вдовой фронтового друга Ларисой Жадовой, вскоре у них родилась дочка Саша. Впоследствии Симонов уберет из своих сочинений все посвящения бывшей жене, оставив лишь инициалы В.С. на легендарном “Жди меня”.
Константин Симонов и Лариса Жадова, вдова его фронтового друга, ставшая женой поэта.
Насколько я понимаю, этот последний брак Симонова – был браком двух глубоко несчастных одиноких людей, потерявших любимых и попытавшихся согреть друг друга теми остатками душевного тепла, которое еще не выгорело дотла после всего пережитого. Жадова потеряла любимого мужа, умершего от последствий военных ранений, Симонов не смог больше жить со сгоравшей от алкоголизма женой. Он удочерил ребенка Ларисы от брака с другом, в семье родилась дочка Саша. Симонов очень просил Ларису принять в дом дочку от Валентины Серовой, но женщина оказалась непреклонной. Она говорила, что никогда и ни о чем не просила Константина, и ее единственной просьбой было, чтобы дочь Валентины никогда не переступала порога их дома.
Это звучит ужасно, но Симонов уступил жене, и девочку отдали на воспитание бабушке Клавдии.
Жадова была историком искусства и именно благодаря ее браку с Симоновым у русского авангарда появился шанс не быть затоптанным окончательно заскорузлыми вкусами хрущевского истеблишмента.
Сын Константина Симонова от второго брака, Алексей Симонов, говорил о Ларисе Жадовой, что она «очень подходила отцу, потому что была женщиной жёсткой и совестливой».
Но вернемся к нашей героине. Сыну Серовой Анатолию было двенадцать лет, когда мать и отчим стали замечать, что мальчик выпивает. Дом, как я говорила, был полной чашей, в нем постоянно толклись гости и мальчик пристрастился к тому, что сливал в стакан остатки вина и выпивал, пока никто не видел.
В Переделкино, гда у Симонова и Серовой была дача, на выходные приезжали друзья семьи. Гуляли допоздна, шумно и весело. Поздно вечером, когда взрослые уезжали в город, к Толику приходили друзья – доедать и допивать оставленное на столах, а потом, конечно же, подростков тянуло на приключения.
Однажды они напились и решили, что праздник должен окончиться костерком – для костра была выбрана соседская дача… После этого случая Симонов отправил пасынка в исправительный интернат для трудных подростков в Нижнем Тагиле – и именно этот поступок стал началом конца их отношений. Серова восприняла это как предательство – и так и не смогла простить мужа.
Вот что вспоминает сводный брат Анатолия Алексей – сын Симонова от брака с Евгенией Ласкиной:
“Что-то жутко неправильное было в этой формально оправданной отправке его, тринадцатилетнего, в Нижний Тагил. Толька рассказывал мне, там, в Гульрипши, что в детдоме он – заложник. Папаша дает детдому много денег, приглашает группы за свой счет на экскурсии в Москву и Ленинград, и его – Тольку – гладят по головке, хвалят, но, чтобы не расставаться с таким источником щедрых благ, регулярно провоцируют. И говорят: “Отпускать рано, видите, человек еще не полностью встал на путь исправления”.
Попытку забрать Толика к себе предпринимала и мать Серовой, Клавдия Половикова, она даже судилась с дочерью. Но суд принял сторону матери и отказал бабушке в опеке. Когда пришла очередь забирать у матери Машу – никаких сомнений уже ни у кого не было, Серова себя не контролировала.
Торжественный прием. Слева направо: Григорий Александров, Валентина Серова, Константин Симонов, Любовь Орлова, Татьяна Окуневская. Москва,1945 год. Обратите внимание на взгляд Окуневской… Многое может рассказать.
Позже сама Мария расскажет: “Мы с мамой переехали с улицы Горького в Оружейный переулок. Отцу почти сразу после развода пришлось уехать в Ташкент корреспондентом “Правды”, а я жила у бабушки. Папа и бабушка были заодно: хотели лишить маму родительских прав – она ведь стала пить. Квартира была на первом этаже, и, уходя, бабушка запирала форточки и зашторивала окна, чтобы меня не увидела “эта” – так она называла маму“.
Мама приходила, стояла под окнами, говорила со мной, приносила что-нибудь вкусное, а я затаюсь – страшно нос высунуть. До сих пор не представляю, как мама пережила это. Но зла не помнила. Когда бабушка болела, ходила к ней в больницу, мыла ее, кормила и повторяла мне: “Ну как же, это ведь моя мать”.
И все же у Валентины случился светлый период во всем этом аду. Ее мать Клавдия Половикова давно развелась с ее отцом и не поддерживала никаких отношений. Василий Васильевич Половиков был инженером-гидрологом, был постоянно в разъездах и знал только, что его дочь стала знаменитой артисткой. Подруга Серовой по театру, видя, в каком она состоянии, разыскала отца и рассказала, насколько все ужасно. Половиков не стал рассусоливаться, обратился в Институт высшей нервной деятельности, нашел психиатров и положил туда Валентину.
Два года она совершенно не пила, отец очень тепло к ней относился и полностью поддерживал ее в решении больше не пить. Но в 1966 году он умирает от инфаркта – и она снова срывается.
Римма Маркова вспоминала, что иногда помогала Валентине добраться до дома; совершенно пьяная, в разных ботинках, она еле шла, иногда просто повисая на руках Марковой. Вернувшийся в Москву Толя тоже страшно пил, бросался на мать с топором. Умер он в 36 лет от пьянства.
“Он был сыном таких родителей, что можно только позавидовать: отец – герой Советского Союза, летчик, любимец нации и ее вождя, Анатолий Константинович Серов, которого Толя не знал. Тот погиб почти за полгода до его рождения. Мать – Валентина Васильевна Половикова – Серова, одна из самых красивых и талантливых киногероинь предвоенного, военного и первого послевоенного кино. И с сорок третьего – новый отец, Константин Михайлович Симонов – знаменитый поэт и многогранный деятель поздней сталинской эпохи“, – это отрывок из воспоминаний Алексея Симонова.
Этот красивый мальчик имел в жизни все – богатых и знаменитых родителей, богатого и знаменитого отчима, у него были деньги, связи, миллион возможностей, кроме одного… Он никогда не был любим – никем. Рядом с ним не нашлось ни одного взрослого, кто бы заинтересовался его жизнью и судьбой – он всем только мешал.
Валентина Серова умерла через полгода после смерти сына, 11 декабря 1975 года. Ей было всего 57 лет. Есть какая-то жуткая завязка с числом 11 в этой биографии. По словам дочери Марии Симоновой, умерла она одна, в пустой, обворованной спаивающими ее маргиналами и проходимцами в квартире, из которой вынесли все, что можно было вынести.
После ее смерти ходили слухи, что ее убили, что что-то было вынесено из квартиры, но сами понимаете, кто ж там будет расследовать все эти пьяные драки и пьяные же смерти.
Похоронили Серову тихо, коллеги-актеры не провожали ее до кладбища – приходили проститься у гроба и быстро уходили, настолько ужасное это было зрелище.
В печати прошло лишь краткое извещение в газете “Вечерняя Москва”. Константин Симонов прислал на могилу букет из 58 розовых роз. Он не пришел, был в отъезде. Мать постояла у гроба и тоже ушла – на кладбище провожать не поехала.
Вспоминает актриса Людмила Пашкова: “Поглядела на умершую, и сердце сжалось от боли. Неужто это все, что осталось от самой женственной актрисы нашего театра и кино? Ком застрял в горле. Вынести это долго не могла. Положила цветы и ушла из театра. Часа три ходила по Москве и плакала.”
Дочь актрисы Мария вспоминает, что единственное, что она нашла в квартире покойной матери, – были письма Константина Симонова, которые она очень бережно хранила. Женщине удалось забрать их из квартиры и она выполнила просьбу отца: отдала их все ему. Она подозревала, что писатель хочет их уничтожить – и взяла на себя смелость переписать кое-какие из них.
Константин Симонов переживет Валентину Серову на четыре года. В возрасте 63 лет он будет мучительно умирать от рака. Перед смертью он скажет дочери Маше: “…То, что было у меня с твоей матерью, было самым большим счастьем в моей жизни… И самым большим горем”.
Я не могу писать тебе стихов
Ни той, что ты была, ни той, что стала.
И, очевидно, этих горьких слов
Обоим нам давно уж не хватало.
За все добро – спасибо! Не считал
По мелочам, покуда были вместе,
Ни сколько взял его, ни сколько дал,
Хоть вряд ли задолжал тебе по чести.
А все то зло, что на меня, как груз,
Навалено твоей рукою было,
Оно мое! Я сам с ним разберусь,
Мне жизнь недаром шкуру им дубила.
Упреки поздно на ветер бросать,
Не бойся разговоров до рассвета.
Я просто разлюбил тебя. И это
Мне не дает стихов тебе писать.
Я понимаю, что надо написать какое-то заключение, но это очень тяжело.
Есть биографии, в которых у людей намешано всякого – хорошего и плохого, примерно поровну. Иногда – плохого больше, особенно если жизни приходится на слом эпох. Иногда – хорошего может быть больше, если доводится жить в относительно спокойное время. Но в любом случае, жизни их представляют собой обычные биографии, укладывающиеся в рамки “родился-женился-родили ребенка-работал-умер”. Некоторые же жизни – похожи на взрыв бомбы. Таким людям жизнь (ну или боги исключительно с маленькой буквы) отсыпают слишком много уже сразу, на старте. Им дается красота, ум, удачливость, смелость, – и вдруг боги, словно очнувшись, понимают, что тот самый человечишка становится практически им равным, а это непорядок. И они начинают одной рукой – давать, а другой – отнимать. И жестокость этого отъема порой настолько ужасает, что смотришь на такую биографию, и думаешь – да ну его, быть среди любимчиков богов. Уж лучше пусть они тебя не замечают – зато ты проживешь спокойную жизнь, лишенную страстей. Ибо боги коварны, они действительно могут вознести тебя на свой Олимп, да вот только в тот момент, когда они наиграются тобой, они тебя недрогнувшими руками с сияющих высот столкнут вниз, и чем выше ты был поднят, тем страшнее и глубже будет твое падение вниз.
И все, что останется, – это серый могильный холмик, череда сломанных жизней живых, и те, кто придут позже прочитать об этом коротком и ярком пути наверх, а потом вниз. Прочтут – погрустят, перекрестятся и поблагодарят Бога за то, что избавил, заслонил Собой от власти тех самых ветреных богов.