Никогда бы не подумала, что буду когда-нибудь писать сочинение об “Онегине” находясь вне профессии учителя 🙂 Но так случилось, что мне пришлось ожидать мисс Адамс с урока языка. Чтобы скоротать время, открыла в телефоне загруженные туда классические произведения русской литературы – и наткнулась на “Евгения Онегина”. Опыт перечтения книги, к которой не прикасался с институтских времен – ценный опыт. Не могу не поделиться…
Вообще встреча с героями классики, на которой воспитывался, – встреча с самим собой. Со своим детством-юностью, с базовыми понятиями, которые вкладывались тогда, когда еще не осознаешь, что эти понятия – будут базовыми. Эта встреча с “Онегиным” стала для меня знаменательной – я поняла, что всю жизнь смотрела на роман под навязанными мне углами зрения – школьные и институтские учебники, слова учителей и преподавателей, непререкаемый авторитет Достоевского и Белинского… все это заставляло меня считать Онегина – лишним человеком, Татьяну – идеальным воплощением русской женщины, Ленского – романтическим поэтом, убитым в самом цвете лет, в общем, зрение было сужено до бинокулярного.
Став “дамой под сорок” вдруг увидела, что “Онегин” – тяжелая трагедия, где нет черного и белого, где нет места ярлыкам и штампам. Я согласна с Вайлем и Генисом, что мало того, что мы все отштампованы школой во взглядах на “зеркало русской жизни”, так еще и заворожены магией самого пушкинского стиха. Эта магия мешает нам увидеть, о чем писал Пушкин, какова трагедия его героев, она мешает нам и увидеть их таковыми, какие они есть, какими их задумывал поэт…
Давайте смотреть без оглядки на штампы – что мы видим в романе. (И я очень советую вам почитать Юрия Лотмана “Комментарии к “Евгению Онегину” – это совершенно шедевральное чтение, полное погружение в то время, без которого большие пласты текста останутся неясными современному читателю).
Итак, есть главный герой, Евгений Онегин.
Сын промотавшегося служилого дворянина, не получивший глубокого систематического образования, однако в совершенстве владеющий несколькими языками, не слишком утонченный, плохо разбирающийся в поэзии, зато хорошо – в экономике, очень рано окунувшийся в разврат и очень быстро к этому разврату охладевший, склонный к рисовке (в театре ведет себя так, чтобы привлечь внимание), тщательно следящий за внешностью – и в конце концов приходящий к 26 годам к полному разочарованию в своем образе жизни.
Он пробует читать – но у него ничего не получается. Пустота охватывает его все мучительней.
Условий света свергнув бремя,
Как он, отстав от суеты,
С ним подружился я в то время.
Мне нравились его черты,
Мечтам невольная преданность,
Неподражательная странность
И резкий, охлажденный ум.
Я был озлоблен, он угрюм;
Страстей игру мы знали оба:
Томила жизнь обоих нас;
В обоих сердца жар угас;
Обоих ожидала злоба
Слепой Фортуны и людей
На самом утре наших дней.
И вдруг – абсолютно незамечаемое раньше в пушкинском романе:
Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей…
Автор и лирический герой снедаемы одной печалью – разочарованием в людях, в друзьях, врагах, женщинах… Довершает трагедию – смерть отца. Онегин отдает наследство заимодавцам – поступок, не могущий вызвать симпатий современников. Это – неблагородный поступок, потому что делом чести в то время считалось выплачивать долги родителей. Онегин отдает наследство кредиторам – и думается мне, не потому, что он неблагороден, а потому что сплин дошел до практически апогея – ему уже все равно. Разочарование в людях и жизни достигло той степени, когда мнение людей уже не слишком тревожит человека.
Подвернувшаяся кстати “кончина дяди старика” решает все проблемы – наследство в деревне, долгожданная перемена мест… И ровно два дня новизны. Далее – все та же скука. И вот тут обращаем внимание – Онегин совершает реформирование хозяйства, заменяет барщину оброком. Крестьяне могут трудиться на себя все время, выплачивая помещику лишь некий требуемый минимум продуктов. При этом он абсолютно не волнуется по поводу мнения соседей – все визиты совершенно открыто презираются им. Он просто исчезает из имения, как только видит приближающиеся дрожки.
И снова – общество настроено против него. И только один человек смог сойтись с ним – Владимир Ленский, поэт 18 лет, прямиком прибывший из Геттингена. Между Онегиным и Ленским – большая разница в возрасте, 8 лет. Цена этой дружбы – та же скука. Между Онегиным и Ленским не могло быть дружбы ни при каких обстоятельствах, кроме этого.
Мы уже знаем, каков наш герой – разочаровавшийся в жизни человек, чей ум остер и резок даже при том условии, что он не любит читать и несистематически образован. Что же с молодым соседом?
Давайте послушаем самого Пушкина: как он описывает нового друга Онегина?
Красавец, в полном цвете лет,
Поклонник Канта и поэт.
Он из Германии туманной
Привез учености плоды:
Вольнолюбивые мечты,
Дух пылкий и довольно странный,
Всегда восторженную речь
И кудри черные до плеч.
Он верил, что душа родная
Соединиться с ним должна,
Что, безотрадно изнывая,
Его вседневно ждет она;
Он верил, что друзья готовы
За честь его приять оковы,
И что не дрогнет их рука
Разбить сосуд клеветника;
Что есть избранные судьбами,
Людей священные друзья;
Что их бессмертная семья
Неотразимыми лучами,
Когда-нибудь, нас озарит
И мир блаженством одарит.
Он пел любовь, любви послушный,
И песнь его была ясна,
Как мысли девы простодушной,
Как сон младенца, как луна
В пустынях неба безмятежных,
Богиня тайн и вздохов нежных.
Он пел разлуку и печаль,
И нечто, и туманну даль,
И романтические розы;
Он пел те дальные страны,
Где долго в лоно тишины
Лились его живые слезы;
Он пел поблеклый жизни цвет
Без малого в осьмнадцать лет.
Я вдруг открыла для себя, что Пушкин ИРОНИЗИРУЕТ над своим героем, Ленский – идеалист, он слабый поэт, который не знает жизни и пишет штампами романтической поэзии, Он – верит в то, в чем давно разочаровался Онегин и поэтому не может быть настоящим другом Онегину. Они – слишком разные, они – полная противоположность друг другу.
И как ведет себя Онегин в этой дружбе? Я была поражена открытию: Онегин ЖАЛЕЕТ Ленского, он относится к нему с бережностью старшего товарища.
Но дружбы нет и той меж нами.
Все предрассудки истребя,
Мы почитаем всех нулями,
А единицами – себя.
Мы все глядим в Наполеоны;
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно;
Нам чувство дико и смешно.
Сноснее многих был Евгений;
Хоть он людей конечно знал
И вообще их презирал,-
Но (правил нет без исключений)
Иных он очень отличал
И вчуже чувство уважал.
XV
Он слушал Ленского с улыбкой.
Поэта пылкий разговор,
И ум, еще в сужденьях зыбкой,
И вечно вдохновенный взор, –
Онегину всё было ново;
Он охладительное слово
В устах старался удержать
И думал: глупо мне мешать
Его минутному блаженству;
И без меня пора придет;
Пускай покамест он живет
Да верит мира совершенству;
Простим горячке юных лет
И юный жар и юный бред.
И снова открытие – оказывается, выпускник университета Ленский и плохо образованный Онегин могли говорить на самые разные темы:
Меж ими всё рождало споры
И к размышлению влекло:
Племен минувших договоры,
Плоды наук, добро и зло,
И предрассудки вековые,
И гроба тайны роковые,
Судьба и жизнь в свою чреду,
Все подвергалось их суду.
Да, Онегин не понимает поэзии, но он может поддержать беседу с образованным человеком, он может СПОРИТЬ с ним, а значит, он мыслит так, что может аргументировать свою позицию.
Снова его портрет, заштампованный критикой, вдруг обретает какие-то абсолютно неожиданные (во всяком случае, для меня) черты.
Практически сразу же за появлением Ленского являются и две сестры, которые существуют в школьных головах вопреки описанию Пушкина. Ольга воспринимается почему-то здоровой румяной блондинистой дурой, а Татьяна – эдакой томной красавицей. А между тем:
Ольга:
Всегда скромна, всегда послушна,
Всегда как утро весела,
Как жизнь поэта простодушна,
Как поцелуй любви мила,
Глаза как небо голубые;
Улыбка, локоны льняные,
Движенья, голос, легкий стан,
Всё в Ольге… но любой роман
Возьмите и найдете верно
Ее портрет: он очень мил,
Я прежде сам его любил,
Но надоел он мне безмерно.
Ольга – идеальная героиня идеальных романов. Красавица, добродетельная, простая и бесхитростная, в общем, идеал своего времени.
Татьяна:
Мало того, что она носит совершенно неизящное и непривычное уху того времени имя. Как примерно в наше время героиней романа стала бы Фекла, Федора или Анисья. Во-вторых, послушаем самого автора:
Ни красотой сестры своей,
Ни свежестью ее румяной
Не привлекла б она очей.
Дика, печальна, молчалива,
Как лань лесная боязлива,
Она в семье своей родной
Казалась девочкой чужой.
Она ласкаться не умела
К отцу, ни к матери своей;
Дитя сама, в толпе детей
Играть и прыгать не хотела
И часто целый день одна
Сидела молча у окна.
Задумчивая, не играющая с детьми и куклами, сидящая ночи напролет погруженная в свои мысли, рано начавшая читать любовные романы и практически утонувшая в этой виртуальной реальности той поры.
Да в наше время ей бы моментально поставили диагноз “аутизм” – просто единомоментно!
И на эту почву упало появление в деревне Онегина – слишком иного для окружения Татьяны. Ее душа “ждет… кого-нибудь” и вот этот кто-нибудь появляется.
Видя его пару часов, а остальное – додумывая при помощи скучнейших (честное слово, невменяемо скучнейших) нравоучительных романов 18 века своего героя, Татьяна буквально лепит его из того, что у нее есть в наличии. Не зная об Онегине абсолютно ничего (она узнает его косвенно гораздо позже), Татьяна отдает ему свое чувство просто потому, что душа мечется в жажде любви, а достойного объекта просто нет. Меня мучает один вопрос: если бы в глушь явился ее будущий супруг, генерал, влюбилась бы она в него с той же горячностью?
И посмотрим далее на текст Пушкина:
Татьяна, милая Татьяна!
С тобой теперь я слезы лью;
Ты в руки модного тирана
Уж отдала судьбу свою.
Погибнешь, милая; но прежде
Ты в ослепительной надежде
Блаженство темное зовешь,
Ты негу жизни узнаешь,
Ты пьешь волшебный яд желаний,
Тебя преследуют мечты:
Везде воображаешь ты
Приюты счастливых свиданий;
Везде, везде перед тобой
Твой искуситель роковой.
“Модный тиран”, “искуситель роковой”, “волшебный яд желаний”, “темное блаженство”, “погибнешь, милая” … Пушкин феноменально владеет языком, не может быть, чтобы эти словосочетания не были бы им употреблены без умысла. Так может писать Ленский, но не Пушкин. Это – штампы из романов, где героиня либо погибала, погубленная роковым соблазнителем, либо находила свое счастье с воплощением мужских достоинств. Пушкин говорит с Татьяной на ее языке – она МЫСЛИТ романными категориями, она не может иначе.
Пушкин гениально описывает мучения влюбленной женщины, он уверен, что она – любит по-настоящему.
Кокетка судит хладнокровно,
Татьяна любит не шутя
И предается безусловно
Любви, как милое дитя.
Не говорит она: отложим –
Любви мы цену тем умножим,
Вернее в сети заведем;
Сперва тщеславие кольнем
Надеждой, там недоуменьем
Измучим сердце, а потом
Ревнивым оживим огнем;
А то, скучая наслажденьем,
Невольник хитрый из оков
Всечасно вырваться готов.
Но тут же возникает еще одна черта Татьяны, на которую я совсем не обращала внимание в школе и вузе. Она – плохо говорит по-русски, и вовсе на этом языке не пишет.
Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала,
И выражалася с трудом
На языке своем родном,
Итак, писала по-французски…
Разговорный язык благодаря нянюшке она знает, но читать и писать на русском языке “русская душою” Татьяна не может! Вот это открытие!
Эта двойственность – очень видна в письме Онегину.
Вот первая часть письма (все же прошу прощение за обилие цитат, но без этого никуда)
Я к вам пишу – чего же боле?
Что я могу еще сказать?
Теперь, я знаю, в вашей воле
Меня презреньем наказать.
Но вы, к моей несчастной доле
Хоть каплю жалости храня,
Вы не оставите меня.
Сначала я молчать хотела;
Поверьте: моего стыда
Вы не узнали б никогда,
Когда б надежду я имела
Хоть редко, хоть в неделю раз
В деревне нашей видеть вас,
Чтоб только слышать ваши речи,
Вам слово молвить, и потом
Все думать, думать об одном
И день и ночь до новой встречи.
Но говорят, вы нелюдим;
В глуши, в деревне всё вам скучно,
А мы… ничем мы не блестим,
Хоть вам и рады простодушно.
Зачем вы посетили нас?
В глуши забытого селенья
Я никогда не знала б вас,
Не знала б горького мученья.
Души неопытной волненья
Смирив со временем (как знать?),
По сердцу я нашла бы друга,
Была бы верная супруга
И добродетельная мать.
Это – то, что Татьяна пишет “от себя”, это – ее мысли, ее эмоции. Это то, что она чувствует.
Смотрим очень явно выделяемую вторую часть:
Другой!.. Нет, никому на свете
Не отдала бы сердца я!
То в вышнем суждено совете…
То воля неба: я твоя;
Вся жизнь моя была залогом
Свиданья верного с тобой;
Я знаю, ты мне послан богом,
До гроба ты хранитель мой…
Ты в сновиденьях мне являлся,
Незримый, ты мне был уж мил,
Твой чудный взгляд меня томил,
В душе твой голос раздавался
Давно… нет, это был не сон!
Ты чуть вошел, я вмиг узнала,
Вся обомлела, запылала
И в мыслях молвила: вот он!
Не правда ль? я тебя слыхала:
Ты говорил со мной в тиши,
Когда я бедным помогала
Или молитвой услаждала
Тоску волнуемой души?
И в это самое мгновенье
Не ты ли, милое виденье,
В прозрачной темноте мелькнул,
Приникнул тихо к изголовью?
Не ты ль, с отрадой и любовью,
Слова надежды мне шепнул?
Кто ты, мой ангел ли хранитель,
Или коварный искуситель:
Мои сомненья разреши.
Быть может, это всё пустое,
Обман неопытной души!
И суждено совсем иное…
Но так и быть! Судьбу мою
Отныне я тебе вручаю,
Перед тобою слезы лью,
Твоей защиты умоляю…
Вообрази: я здесь одна,
Никто меня не понимает,
Рассудок мой изнемогает,
И молча гибнуть я должна.
Я жду тебя: единым взором
Надежды сердца оживи,
Иль сон тяжелый перерви,
Увы, заслуженным укором!
Выделенные строки – это снова романные штампы. Романы предполагали либо “ангела хранителя” дамы, который делал ее счастливой (тот же Ричардсон), либо – “коварного искусителя”, как Ловелас, чье имя стало нарицательным. Романтическая предопределенность встречи возлюбленных свыше, добродетельное поведение девушки ДО встречи… “лью слезы пред тобой”, “молча гибнуть”, “себя тебе вручаю”… Татьяна как бы входит в стандартную колею романной героини, она совершенно перестает быть собой, вторая часть письма сильно контрастирует с первой и это подтверждает мысль о том, что Татьяна живет двойной жизнью билингвистичного и бикультурного человека, когда русская душа принадлежит русской культуре, она сформирована русским языком и русской же культурой, а разум, выстроенный французским языком и европейской культурой, входит в противоречие с миром души. Тогда, когда Татьяну ведет душевный порыв, она становится естественной, но как только верх одерживает клише европейское, как только она начинает, грубо говоря, “задумываться” – вуаля, мысль летит следом за романными штампами, все четко и ясно, как в моралистическом классицистском романе: вот тут погубитель, вот тут дева, тут хранитель и соответствующий исход.
И снова я была озадачена: опера Чайковского, школьные интерпретации заставляли думать о “холодной отповеди” Онегина Татьяне. Читаю текст – и опять поражена.
Но, получив посланье Тани,
Онегин живо тронут был…
…….
Но обмануть он не хотел
Доверчивость души невинной.
Если попробовать снова абстрагироваться от магического звучания пушкинского стиха и звучащей в голове арии Онегина, что мы получаем?
– Меня взволновало ваше письмо, мне мила ваша искренность, но я не хочу вас хвалить, а отвечу вам полной откровенностью. Если бы я хотел создать семью, если бы это меня привлекало, я не нашел бы лучше невесты, чем вы, потому что вы без комплиментов – мой идеал. Но я не создан для семьи, я не могу любить долго – я принесу вам мучение своей любовью. Ведь семьи, где муж ненавидит жену, а она – плачет из-за этого – несчастны. Разве это нужно вашей прекрасной пламенной душе? Разве о таком счастье вы мечтали? Я люблю вас любовью брата, даже может быть нежнее, но этому чувству нельзя доверять. Девушки легко меняют чувства, вы полюбите снова. Но пожалуйста, будьте в следующий раз осторожнее, вашим порывом могут воспользоваться нечестные люди.
Да это же исповедь, исповедь человека честного и благородного!
Вы согласитесь, мой читатель,
Что очень мило поступил
С печальной Таней наш приятель;
Не в первый раз он тут явил
Души прямое благородство,
Хотя людей недоброхотство
В нем не щадило ничего…
И Пушкин прямо подтверждает это своим текстом. Первой писать мужчине о любви – поступок сверхъестественно легкомысленный для женщины времен романа. При обнародовании этого письма женщину ждал общественный позор – и Онегин просит Татьяну быть осторожной впредь. Это сейчас нам может быть непонятным, что же благородного в поведении Онегина, для читателей того времени все было вновинку – и признание женщины первой, и благородное молчание мужчины.
Дальше действие развивается в двух направлениях: счастливая, слишком приторная любовь Ольги и Ленского, страдания Татьяны и все та же невыносимая скука Онегина. Кстати, Онегин явно начинает вести более здоровый образ жизни в деревне – рано встает, плавает в холодной реке, занимается хозяйством, размышлениями, общается с Ленским, когда тот не у Лариных. Татьяна же оставляет свои романы и начинает действительно следовать порывам своей русской души – святочные дни она проводит в гаданиях, слушании русских песен, общении с сестрой и няней. Даже сон, который ей снится – полностью на русском материале – медведь, чудища, лесной пейзаж сна и его действие совершенно чужды европейским романам и фольклору. Тут поистине проявляется вся “русскость” татьяниной души, потому что ее бессознательное определенно живет в мире русских сказок и преданий. Оно – оперирует русскими образами.
За две недели до свадьбы Ленского и Ольги происходит трагедия.
На именинах Татьяны Онегин от той же скуки волочится за Ольгой, Ленский распаляет себя до кровавых мальчиков в глазах и присылает Онегину вызов на дуэль.
Сама дуэль – это трагический набор обстоятельств, которые в нескольких случаях могли бы счастливо разрешиться. Это набор сплошных “если бы”… плюс малодушие Онегина. Он знает, что виноват – как более старший он мог бы пожалеть Ленского, как жалел бесчисленное количество раз. Но отказаться от дуэли самому – это стать объектом презрения. Почитайте у Лотмана о дуэлях того времени. Это было целое действо, обставленное множеством ритуалов и предрассудков. Да, дуэли могло бы не быть. Но должен был быть человек, который бы посодействовал этому. Его не нашлось. И еще одно – несмотря на все заверения Евгения, его тоска отходит. Хотя бы потому, что ему снова не наплевать, что о нем скажут.
….Евгений
Наедине с своей душой
Был недоволен сам с собой.
X
И поделом: в разборе строгом,
На тайный суд себя призвав,
Он обвинял себя во многом:
Во-первых, он уж был неправ,
Что над любовью робкой, нежной
Так подшутил вечор небрежно.
А во-вторых: пускай поэт
Дурачится; в осьмнадцать лет
Оно простительно. Евгений,
Всем сердцем юношу любя,
Был должен оказать себя
Не мячиком предрассуждений,
Не пылким мальчиком, бойцом,
Но мужем с честью и умом.
XI
Он мог бы чувства обнаружить,
А не щетиниться как зверь;
Он должен был обезоружить
Младое сердце. “Но теперь
Уж поздно; время улетело…
К тому ж – он мыслит – в это дело
Вмешался старый дуэлист;
Он зол, он сплетник, он речист…
Конечно, быть должно презренье
Ценой его забавных слов,
Но шепот, хохотня глупцов…”
И вот общественное мненье!
Пружина чести, наш кумир!
И вот на чем вертится мир!
Ленский уже не хочет стреляться, Онегин против дуэли… и снова нет человека, который бы примирил друзей… “Если бы…” одно за одним уходят в небытие, едва наметившись…
И опять, читая роман, я отказывалась от власти довлевших штампов: красавец Ленский, в исполнении гениального Собинова… превосходная ария, высокий тенор… Но ЧТО за стихи пишет Ленский накануне смерти?
“Куда, куда вы удалились,
Весны моей златые дни?
Что день грядущий мне готовит?
Его мой взор напрасно ловит,
В глубокой мгле таится он.
Нет нужды: прав судьбы закон.
Паду ли я, стрелой пронзенный,
Иль мимо пролетит она,
Всё благо: бдения и сна
Приходит час определенный;
Благословен и день забот,
Благословен и тьмы приход!
XXII
“Блеснет заутра луч денницы
И заиграет яркий день;
А я, быть может, я гробницы
Сойду в таинственную сень,
И память юного поэта
Поглотит медленная Лета,
Забудет мир меня; но ты
Придешь ли, дева красоты,
Слезу пролить над ранней урной
И думать: он меня любил,
Он мне единой посвятил
Рассвет печальный жизни бурной!..
Сердечный друг, желанный друг,
Приди, приди: я твой супруг!..”
Да ведь это снова поэтические штампы!
Вот характеристика Пушкина стихов Ленского:
Так он писал темно и вяло
(Что романтизмом мы зовем,
Хоть романтизма тут нимало
Не вижу я; да что нам в том?)
И наконец перед зарею,
Склонясь усталой головою,
На модном слове идеал
Тихонько Ленский задремал…
Пушкин посмеивается над предсмертным опусом Ленского – слишком много в нем ненастоящего, романтически-салонного, из тетрадей модных дев…
Вот и дуэль… Страшные пророческие слова Пушкина:
Но дико светская вражда
Боится ложного стыда.
Нужно ли ему было бояться “ложного стыда” в свое время?
Но мы говорим не об этом. А о том страшном описании Пушкина мук человека, убившего друга по пустячному поводу. Неизвестно, какая судьба ждала молодого поэта – то ли слава, то ли семейная жизнь в деревне с ее простыми радостями и печалями. Мне почему-то кажется, что второе, потому что откровенно говоря, из-под пера Ленского не вышло ни единого достойного стиха – все какие-то розы-мимозы… Чтобы быть поэтом, двигателем дум и порывов сердец людей, нужно быть либо гением, либо пережить некие события, которые высекут из души огонь поэзии, способной расшевелить человека. Ленскому нечего было переживать – случись у него семейная жизнь с Ольгой.
Прошли бы юношества лета:
В нем пыл души бы охладел.
Во многом он бы изменился,
Расстался б с музами, женился,
В деревне счастлив и рогат
Носил бы стеганый халат;
Узнал бы жизнь на самом деле,
Подагру б в сорок лет имел,
Пил, ел, скучал, толстел, хирел,
И наконец в своей постеле
Скончался б посреди детей,
Плаксивых баб и лекарей.
Вот вероятное развитие его жизни в случае женитьбы. В такой жизни нет ничего ужасного – и я абсолютно не согласна, что прожить ее было бы хуже, чем умереть молодым.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)