Посоветовала мне тут подруга почитать эссе Татьяны Поздняевой “Воланд и Маргарита”. Впечатлило. А что именно впечатлило – спешу поделиться.
Хорошо, что авторесса (судя по возрасту, она ровесница моих родителей, которым около 60) в предисловии оговорилась, что это “личные ее размышления”, написанные за четыре месяца. Все остальные месяцы ушли на доработку. Сделан также книксен в сторону “маститых булгаковедов”, которые могут иметь претензии к этому эссе (впрочем, претензии будут касаться именно того, что были опубликованы разные редакции романа и автор не могла знать, какие – а следовательно, могла ошибиться с критикой текстов). “Моя работа, естественно, не претендует на всеохватность, ибо меня волновал в первую очередь секрет притягательности и обаяния «Мастера и Маргариты». Какие-то мои размышления и «дешифровки» могут, вероятно, показаться слишком субъективными и неполными”, – и вот это очень важное дополнение к книге.
После этих книксенов легче разбираться с текстом, хотя я и не “маститый булгаковед”, а просто человек, читавший роман.
Для начала скажу, что книга, которая все же претендует на литературный анализ произведения, довольно странна по структуре – Татьяна Поздняева вроде и пытается следовать некой схеме, но при этом вы все время будете читать: “мы рассмотрим это позднее” (причем не факт, что “позднее” наступит), либо напротив – вас будут возвращать туда, откуда вы пришли несколько страниц назад, когда вы уже подзабыли, с чего все началось. Общая схема присутствует, но если логика повествования для вас важна – приготовьтесь едва ли не конспектировать сказанное автором, чтобы ловить “хвосты” и подхватывать улетающие в пространство нити повествования.
Что меня безумно раздражало в тексте Поздняевой – попытки вскрывать “пласты” (я от этого слова к концу книги совершенно озверела), “слои”, “темы” и “планы”. С учетом периодически возникающих перлов “астральная связь”, “выход на план” и т.п. – так и хочется спросить, что это за сленг использует автор, которая по идее должна лучше разбираться в христианском “плане” романа, чем в оккультном. Кстати, похоже, что по поводу христианства авторессу как раз кто-то консультировал (подозреваю, что упомянутый в предисловии человек, который “устранял невнятность авторской речи” как раз устранял невнятности именно в этой области). Ну да ладно: время написания книги – 80-е годы, тогда найти человека, который знает литургию, церковный календарь и особенности христианского мировоззрения, было действительно сложно. А вот с “планами и астралами” проблем и тогда не было.
Ну да вернемся к “слоям и пластам”. Дело в том, что работа с булгаковским текстом Поздняевой напоминает работу “юного натуралиста”, каковыми, скажем, были мы с кузеном в семилетнем возрасте. Засев у бабушки в малиннике, мы методично часами отлавливали мух и гусениц, а затем серьезно и безостановочно отрывали у них лапы, крылья и головы, чтобы поглядеть, чем кончится дело. Татьяна Поздняева работает с текстом совершенно по этому же сценарию. Она берет какую-нибудь главу или героя, и начинает вертеть и крутить его, разлагая текст разве что не на слоги. Обозначает “пунктиры” вроде: “Итак, пунктир: тревога – счастье – смех – удивление – страх” (это о Мастере и его судьбе до клиники Стравинского – И.А.); высчитывает частотность “мотивов”: “мотивы щупалец, возникающих дважды”; проводит параллели вроде: “Алоизий – это черный двойник Мастера”. В принципе это могло бы быть интересным, если бы, подобно Юрию Лотману, Татьяна Поздняева взялась за написание комментариев к роману. Юрий Лотман “Евгения Онегина” тоже разбирал – но делал это так легко и талантливо, не вставляя в текст отсебятины в том количестве, в котором это делает автор “Воланда и Маргариты”. Нет, я не утверждаю, что предполагать – это плохо. У Поздняевой есть очень интересные аналогии и предположения – просто иногда в ее книге уже не видишь булгаковского текста. Не даром автор оговорилась, что “текст разворачивался перед ней, а она только записывала”. Иногда, увлеченная этими “разворачиваниями” Поздняева просто теряла нить, о чем она, собственно сейчас говорит…
Общее впечатление от текста остается странным: словно ты попал в провинциальный пединститут на выступление какой-нибудь докладчицы, которая не умеет изъясняться стилем строго научным, но пытается это делать. От этого она то срывается на распространенные длинные предложения, то внезапно вставляет в достаточно серьезный абзац “короче, входит в доверие через единственно верные двери” (об Алоизии).
Такая стилистическая “разболтанность” в конце концов сильно раздражает – у Татьяны Поздняевой не хватает дара писать легко о вещах серьезных, но при этом она не хочет следовать простому и внятному академическому слогу, который был бы в этой книге гораздо уместнее – в результате мы имеем дело со “сборной солянкой”. Помнится, в период написания научных работ в университете, я была склонна к такому стилю и очень сердилась, когда моя мама меня за него ругала. Теперь хочется пожать маме руку и сказать: спасибо, что гоняла. Я бы на ее месте еще и скалочкой по затылку приложила: за испорченные нервы.
Но это совершенно субъективное восприятие – и я совсем не требую от вас разделять мое мнение.
Что хотелось бы оспорить конкретно по анализу.
– Поздняева видит в клинике Стравинского едва ли не филиал ада, воландову вотчину: “Гениальный психиатр” не чурается общения с вездесущим “иностранцем” (цитата). Автор всячески подчеркивает связь Стравинского и Воланда. Да, после установления “единственного в мире атеистического государства” болезни душевные более не были компетенцией священников – подпав в область компетенции психиатрии вместе с настоящими психическими болезнями. Но это вовсе не означает, что доктор Стравинский стал инициатором этого. В его клинике помогали страждущим медикаментозно – всем без разбора. Но это было гораздо лучше, чем в настоящих филиалах ада, где особенно не разбирались, кто здоров, а кто болен. В тех филиалах ада, о которых Булгаков говорит иносказательно: “в дверь позвонили”, “за кем-то пришли”…
Да, Булгаков довольно скептически обращает внимание, что дом скорби оборудован лучше иных больниц, имеет “лучшее заграничное оборудование”, – но это еще не значит, что оборудовал этот дом Воланд, с которым Стравинский имел то ли медиумическое, то ли прямое общение.
– Хронология романа. Поздняева не очень корректно рассуждает о хронологии романа в связи с церковным календарем – и происходит это по одной объективной причине: достаточно поверхностное знакомство автора с хронологией христианского Великого Поста, служб в это время, когда церковь вспоминает предательство Христа, когда – Его казнь… Когда происходит переход между службой Великой Субботы к Пасхальной… Повторяю – для 80-х годов незнакомство некритичное, но пардон – предисловие написано в 2006 году. Простая авторская совестливость могла бы и подсказать кое-что проверить и откорректировать. Ошибки ведь по сути – снова в корректности терминологии, в деталях. Но именно детали и “делают общее”. Читая, что “пятница, день смерти Христа, становится предельным рубежом глубокой скорби”, – так и хочется сказать, чтобы автор перечитала текст и кое-что в нем доработала. Ну и немножко разобралась бы в различиях православного и латинского великопостных обрядов… ну это уже “пожелания зала” 🙂
– У авторессы купание Ивана в Москве-реке ассоциируется с крещением. И крестным отцом Ивана выступает “приятный бородач”, который оставил Ивану старье вместо его одежды? Купание в принципе можно сравнить с издевкой на крещение в реке, с пародией на таинство (хотя Иван явно дореволюционного года рождения, следовательно, уже крещен). Автор затем делает вывод, что после этого “крещения” Иванушка поверил в могущество Воланда, стал неофитом и его проповедником в доме Грибоедова, хотя не знал, как его, Воланда, назвать. Вполне логично – если убрать из вида то, что Иван после купания Иван бросился неумело искать защиты у Бога – стащив свечу и икону из квартиры, куда был направлен “уверенностью, что консультант там”. Поздняева считает, что Иван испытал религиозный порыв, но направил его на Воланда. Но почему-то она упускает из вида, что Иван впервые встретился со сверхъестественным в лице Воланда – но главное его целью стала не встреча с ним, а попытка узнать, что было дальше с Иешуа. Порыв, следовательно, направлен к Богу, но он запутывается в сетях и ложных видениях нечистой силы. Что в результате приводит Ивана к катастрофе. Вообще у Татьяны Поздняевой – как и у любой советской интеллигентки – “придыхательное” отношение к “профессорству истории и философии” Ивана. Она не учитывает, сколько лет прошло от преображения безграмотного поэта в ученого. А прошло – семь лет. Неуч не станет за семь лет философом и историком от науки. Он может стать философом и историком только от партии большевиков. А это – совсем другой коленкор, как говорится…
– У Татьяны Поздняевой очень интересная ассоциация с “Евангелием о Воланда”. Что все события – разыграны для Мастера Воландом и компанией. Автор даже проводит параллели: что Понтий Пилат – сыгран Воландом, Афраний – Коровьевым и так далее… Очень интересная идея – однако, кто сыграл Иешуа и Левия Матфея у Поздняевой остается невыясненным. После напущенного тумана о том, что это мог быть “какой-то демон” идея просто повисает в воздухе… А жаль.
– Мифологический разбор “предков” воландовой свиты весьма интересен, если бы не одно но 🙂 Татьяна увлекается анализом героев, привлечением мифологического материала – особенно ее волнует “тема Геллы”. И действительно – все это читается мило и интересно, за исключением того факта, что когда у Елены Сергеевны Булгаковой спросили, почему со свитой Воланда не летит Гелла, Елена Сергеевна всплеснула руками: “Миша просто забыл!”. Татьяна же Поздняева столь увлекается фантазиями на тему, что совсем упускает из вида, что в христианской традиции “ада под землей нет”, демоны – князья воздушного царства. Поэтому Гелла не может низвергаться под землю в противоположность улетающим Воланду со свитой просто потому, что мы имеем дело с христианской системой мира, а не языческой.
– А вот “тема Маргариты” у Татьяны Поздняевой как-то “не раскрыта” 🙂 Анализ есть, но словесные кружева как-то не особенно впечатлили – потому что все крутилось вокруг да около. Но снова спишу это на субъективность восприятия текста.
Вердикт – было бы просто прекрасно, если бы автор все же определилась – пишет она комментарии к роману или литературоведческий анализ текста. Потому что названную в предисловии цель: “определить секрет популярности романа” автор вообще забывает. Было бы еще чудеснее, если бы автор набросала план и следовала ему неукоснительно, не разрывая текст на разделенные другим материалом куски. Было бы фантастически, если бы стиль книги стал единым и неделимым, а огрехи, шероховатости и ошибки, связанные с незнанием каких-то деталей были бы устранены. Многое в этой книге действительно интересно именно с точки зрения информации об эпохе, связях текста с литературой и мифами, связей героев с европейскими литературными и мифологическими персонажами. И если бы огрехи и неточности были удалены, а стиль переработан – книга стала бы действительно очень интересной для тех, кто интересуется творчеством Булгакова.
Для меня же лично ничего лучше, написанного Андреем Кураевым о “Мастере и Маргарите” пока не существует. Так что если вы не читали ни одной из этих книг – советую вначале прочесть Поздняеву, а уже затем – отца Андрея. Чтобы не испортить восприятие 🙂