Мысль о том, что мне нужно написать то, о чем я буду писать в последующие дни, давно поселилась в голове. Но я долго сомневалась – стоит ли писать, и если писать – то стоит ли открывать некоторые очень личные факты биографии.
Но потом – решилась. Сегодня так получилось, что один человек услышал от меня сказанные совершенно случайно слова, которые оказались цитатой известного христианского автора Клайва Льюиса. И для человека они оказались сказанными именно в нужный час и в нужное время – они помогли ему разрешить важный вопрос в жизни. “Случайного” в этом событии не было, думается, ничего, и, возможно, когда-нибудь моя история тоже может пригодиться человеку, который думает над тем, какой путь выбрать.
А если не пригодится, значит, я искренне желаю найти того, чьи слова станут для вас важными, нужными – и сказанными в правильное время.
Я сразу хочу попросить всех, кто будет читать этот текст. Не обижайтесь сразу, дочитайте, пожалуйста, до конца. Поймите, я не осуждаю лично вас, я не хочу вас обидеть, оскорбить или спровоцировать на агрессию. Хотя бы потому, что я – пришла к Христу, а не была рождена и воспитана в семье воцерковленных людей. Все, о чем я пишу – это опыт личного прихода к вере из опыта блужданий и поисков, это попытка посмотреть не только вперед – но и оглянуться назад, сравнить опыт. Это попытка объяснить – почему я ушла и не хочу вернуться назад. И пожалуйста, помните: христианин разделяет грех и грешника, поэтому если я резка – то резка не к вам лично. А к той системе убеждений, которую, возможно, вы разделяете.
Наверное, следует начинать с самого начала, а значит – с детства. Оно у меня было христианским настолько, насколько может быть христианским детство ребенка двух учителей, живших в самый разгар брежневского застоя. Это было детство тайно крещенного бабушкой ребенка, который хотя бы как-то соприкасался с областью веры только на летних каникулах. Именно бабушка выучила со мной первые молитвы, научила креститься, молиться перед иконами и понимать, что разрушенные храмы – это плохо.
Для родителей быть уличенными в “религиозном мракобесии” – означало потерю работы, поэтому воцерковление мамы было поздним. А до этого – люди у родителей на работе тайно переписывали молитвы от руки, делились какими-то осколками знаний, которые чудом уцелели в городе, построенном в самый пик сталинских пятилеток, крестили детей в глухих деревнях и тщательно прятали крестики.
Собственно, отношение к Богу в то время было странным: больше потребительским. “Подай, Боже, здоровья, хороших оценок”, а насчет “Спасибо, Боже” – даже не вспомню, было ли. Это отношение постепенно сменилось на чтение акафистов в благодарность за сданные сессии – и заходы для “поставить свечку”.
Ну а параллельно со всем этим шла жизнь, полная увлечения “непознанным”. Чего в ней только не было – и самостоятельные гадания на картах, и походы к гадалкам, и чтение всевозможных откровений и тайн от “высшего разума”. Оглядываясь назад, могу сказать совершенно точно: у меня были все шансы уйти в эти сферы “непознанного”, если бы не твердая рука Божьего промысла, которая буквально в последний момент зажигала в душе, очень глубоко, огонек скепсиса. Которая – хоть и ходила я по самому краю – не дала окончательно сорваться. В самый последний момент словно чей-то голос спрашивал: “А что, если это – только кажимость? Если все не так?”
Замуж я вышла за мистически одаренного человека. Это не моя история – поэтому обозначу только, что супруг мой, крещенный почти в отрочестве, получал самые “заманчивые” предложения от самых разных гуру и на момент нашего знакомства был посвященным буддистом. То, что мы – обвенчались, до сих пор является для меня полнейшим чудом. Именно потому, что это было венчанием “свободомыслящих людей”, которых привело в церковь не любопытство, не принуждение, не следование традиции – а странное ощущение, что “так надо”.
Но венчание не останавливало наших экспериментов с медитациями, встречами с весьма экзотическими персонажами, которых в Библии именовали “чародеями и волхвами”, чтениями Кастанеды и Андреева, составлениями гороскопов и прочей мистической ерундой. И снова – на краю останавливал именно тот самый огонек скепсиса, который не давал полностью поверить во все изречения дона Хуана, во все аханья Андреева: “Ах, если бы миссия Христа не была оборвана в 33 года”, во все жуткие изречения Блаватской и Рерихов. Именно этот огонек “а что, если это – не так, как кажется” – не дал душе полностью погрузиться во мрак оккультизма.
И когда “Рука Удерживающего” не разжалась на краю бездны и буквально за шкирку вытащила прочь от зыбучих песков, затягивающих в вечную смерть, начался путь в церковь. У меня он начался с рождением ребенка, когда я стала буквально “полноценным человеком” (я уверена, что именно материнство, и не важно, рожден ребенок или усыновлен, делает из женщины полноценного человека). Но рождение ребенка поставило меня на дорогу к храму – а первые шаги пришлось сделать увидев и призрак смерти, явственно помахавший рукой, и пережив серьезное обследование ребенка, и явные чудеса исцеления и избавления от смерти.
У супруга путь был гораздо более долгим, тяжким, полным срывов – но я повторяю, это не моя история и рассказывать ее не мне. Но и он однажды понял, что настало время делать последний выбор – прочь от Христа или ко Христу. И слава Богу, мы идем вместе.
Но все это – личные частности, о которых нужно рассказать потому, что рассказ без них – будет отчасти непонятен. Потому что дальше речь пойдет о том, что не только чудеса, не только опыт столкновения со смертельной опасностью обусловил выбор нашего пути. В конце концов, любой оккультист может рассказать о той массе чудес, свидетелем которых он становился.
Главное тут вот в чем: история моего прихода к вере означает историю прихода к свободе. Той свободе, о которой говорил Христос: “И познаете Истину, и Истина сделает вас свободными”.
Многое означают эти слова Христа – но для меня они означают еще и свободу от свободомыслия.
Нет ничего отвратительнее того, что современные европейцы называют свободомыслием. Ведь в ста процентах из ста свободомыслящий человек – это не тот, кто думает оригинально, по-своему. А тот, кто поскользил по поверхности предлагаемых учений и выбрал для себя определенный набор догм. В начале 20-го века свободомыслящими людьми назывались материалисты-атеисты. Им пели гимны об освобожденном разуме, о торжестве научного мышления над мракобесием. Прошел всего лишь век, один век – и свободомыслящие теперь иные. Теперь свободомыслящими людьми считаются те, кто, словно муха по полю, прошелся по “мудрости древнего Востока” и в результате выбрал для себя стандартный набор догматов из чуть-чуть буддизма, чуть-чуть оккультизма, чуть-чуть “все религии равны”.
Современные свободомыслящие люди обожают называть себя агностиками, не зная, что такое агностицизм, и с чем его едят. Они сегодня – буддисты, завтра – оккультисты, послезавтра – материалисты – но при этом рабы – все время. Они не заняты изменением мира, потому что слишком заняты слежкой за модным набором догм и как следствие – изменением своих убеждений. Свободомыслие – это самое лучшее средство против свободы. Потому что, как говорил Честертон, если освободить разум раба в современном стиле, он навсегда останется рабом. Если научить раба сомневаться в том, хочет ли он свободы, он предпочтет не хотеть ее.
Главный упрек свободомыслящих христианам в том – что мы несвободны внутри наших догматов. При этом спроси такого товарища, а ЧТО такое догмат – в ответ донесется, что это свод правил и постановлений, которые были приняты уже после Христа и которые регламентировали всю жизнь христиан и учение Христа, которое было свободно от этих догматов. Особо продвинутые в свободомыслии могут добавить, что и Библия была цензурирована теми же самыми злодеями – и превратилась в свод лжедокументов, откуда были выброшены все основы учения свободомыслящего собеседника.
Я не буду сейчас углубляться в богословие – не думаю, что в этом рассказе есть место для этого. Скажу лишь, что догмат – это словно пограничный столб, отделяющий “наше” от “не нашего”. Это как живая изгородь, показывающая разметку поля: вот это – наше поле, а остальное – нам не принадлежит. Именно догмат показывает нам, где христианство, а где – иудаизм; где христианство, а где – язычество.
И более того – он обозначает, в каких границах может идти богословская мысль.
А теперь прошу внимательно следить за логикой. Если догмат – это ограждение, то почему вдруг можно решить, что внутри этого ограждения – невозможна свобода? Разве фермер на своем поле не волен сеять кукурузу, овес или пионы? Разве крестьянин не волен оставить поле под пар – или засеять его от края до края?
Разве оформление правил мышления является ограничением свободы мысли? ОК, давайте не касаться богословия, а возьмем для примера кумир нашего времени – науку. Кому-нибудь из свободомыслящих людей приходит в голову сетовать на догматичность научного мышления? Напротив, его выставляют как пример свободной и независимой мыслительной деятельности. Но среди свободомыслящих ведь есть товарищи, которые занимались наукой (ваша покорная слуга как раз из таких, если нужно пояснять). Так вот: научная мысль – ограничена и весьма строго. “Обоснуйте, коллега”, – самое частое, что слышит человек на защите хоть курсовой, хоть диплома, хоть диссертации. Аргумент “А я так чувствую”, аргумент: “А мне давеча было видение”, аргумент: “Да вот во сне привиделось”, – это виды аргументов, которые поставят точку на дальнейшей дискуссии. Это значит, что научное мышление – так же догматично. Только догматами его является подтверждаемость экспериментами, независимость экспериментов от личности экспериментатора, логичность, непротиворечивость и т.п.
К чему я хочу привести? А к тому, что человек, который осознает присутствие в его мышлении правил (назовем их догматами) и следует этим правилам – гораздо более свободен чем тот, кто считает, что никаких правил не существует, и выбирая для себя набор догматов из разных систем, противоречащих друг другу – даже не осознает ни того, ни другого. И кто после этого свободен?
Свободомыслящий человек обычно оперирует именно этими догматами, превращенными в доводы, применяемые на все случаи жизни. И этим он отличается от того, кто нашел истину. То есть то, во что поверил полностью и безоговорочно.
Убежден не тот, что легко и просто может привести эти самые доводы. Убежден тот, для кого все на свете подтверждает то, во что он верит. А все на свете перечислить трудно, если возможно вообще. Чем больше у человека доводов, тем сильнее он смущается, если его просят их назвать.
Тот, кто любит, сильно задумается, если его попросят назвать причины любви. Мямленье: “Ну это, потому что… ну в общем…” вряд ли закончится оглашением всего списка. Задайте с ходу вопрос, почему цивилизация – лучше жизни в пензенской пещере. И понаблюдайте за реакцией: “Ну это… ну электричество… антибиотики… машины… а еще – крыша над головой… ну и пирожки из печки”… Трудно защитить очевидное – именно потому что доводов слишком много.
Свободомыслящие же – днем и ночью могут огласить список не только своих “свобод”, но и претензий к зашоренным догматикам. Но разве будет ли это признаком их свободы?
Могу сказать, что побывав в лагере свободомыслящих и познав, какую свободу дает христианство – я уже физически не смогу вернуться к тем, кто провозглашает свободу мысли; как человек, родившийся в тюрьме и отпущенный на волю, больше не желает возвращаться в сырой подвал с решеткой на единственном окне. Вы тоже сможете получить эту свободу – но предупреждаю, это очень серьезный шаг.
Потому что эта свобода дается христианством, а чтобы стать христианином – нужно полностью посвятить этому не только свой разум, но и все остальное. Но не бойтесь делать этот шаг: любой человек, который всерьез делает этот шаг, постепенно замечает, каким острым становится разум, и какую свободу он получает. Эта острота и свобода не имеет ничего общего с образованностью – чтобы быть христианином, диплома не нужно. Христианство – само по себе образование. Вот почему старец Паисий, у которого было три класса школьного образования, мудр настолько, что его высказывания читаешь – и не начитаешься, понимая, что призыв Христа быть “мудрыми как змии” – это призыв к свободе разума, а не слепой вере, основанной на сказках.
Выбывая из лагеря свободомыслящих, очень хорошо начинаешь понимать, что именно имел в виду Клайв Льюис, говоря: “То, для чего на самом деле создан разум, так же похоже на игры разума [свободомыслящих], как таинство брака на онанизм”.
В следующей главе я попробую рассказать, как же именно христианство помогает высвободить разум – и почему в нем – истина.
(продолжение следует)