Долго думала, смотреть или не смотреть этот фильм, уж слишком его рекламировали, уж слишком кричали о его невыразимой расчудесности. Наконец, взяла себя в руки и глянула на эту самую заявленную невыразимую расчудесность…
Делюсь ощущениями.
Но прежде, чем ощущения выльются, приведу отрывок из воспоминаний о любви Анны Тимиревой и адмирала Колчака…
С момента знакомства до расстрела прошло пять лет. Большую часть времени они жили порознь – у каждого семья, у обоих – сыновья. Не виделись месяцами, однажды – год. На костюмированном балу она подарит ему (и еще нескольким знакомым) свое фото “в русском костюме” – его мы публикуем сегодня. И много месяцев спустя друг дома расскажет Анне Васильевне, что этот снимок висит в каюте Колчака. А еще он всюду возит с собой ее перчатку.
Она первой призналась ему в любви – с откровенностью пушкинской Татьяны и решительностью своей тезки Карениной. “Я сказала ему, что люблю его”. И он, уже давно и, как ему казалось, безнадежно влюбленный, ответил: “Я не говорил вам, что люблю вас”. – “Нет, это я говорю: я всегда хочу вас видеть, всегда о вас думаю, для меня такая радость видеть вас”. И он, смутившись до спазма в горле: “Я вас больше чем люблю”. Пройдет еще три года, и они будут видеться – на глазах у всех и тайно, урывками. И все будут знать об этой любви, а Софья Колчак, жена адмирала, признается подруге: “Вот увидишь, он разведется со мной и женится на Анне Васильевне”. Тимирева разведется с мужем в 1918 году и с этого момента станет его гражданской женой. Ей было 25 лет, ему – 44. Его семья уже давно во Франции…
“Тимирева была очень живой, остроумной и обаятельной женщиной. Помимо женского очарования Колчака, любившего ее восторженной, чуть пугливой даже любовью, восхищали ее острый ум и интерес к политике”, – говорит профессор кафедры истории России РГПУ им. Герцена Анатолий Смолин, готовивший к изданию письма Тимиревой к Колчаку.
“Она, возможно, была сильнее его как личность, умея не падать духом даже в запредельных обстоятельствах. Она и в тюрьму Иркутска пошла за Колчаком, самоарестовавшись, чтобы поддержать, – считает Смолин. – Чтобы помочь ему и в последние дни сохранить достоинство – она уже тогда чувствовала, что он станет символом. И стремилась к тому, чтобы этот символ не был “затенен” даже минутной слабостью перед концом”. “Наконец находится узда на Совет солдатских и рабочих депутатов, и с ним начинают разговаривать надлежащим тоном, у меня Ваше письмо, такое милое… а днем – сильная весенняя оттепель с ярким солнцем – все вместе привело меня в прекрасное состояние духа, и так хочется верить, что ничего – мы еще повоюем!” – письмо Анны Тимиревой от 17 марта 1917 года. “От чтения газет, рассуждений о коалиционном правительстве, об утешительных событиях на флоте, о Ленине, анархистах и тому подобной прелести голова окончательно приходит в негодность…” – письмо от 7 мая 1917-го.
В фильме еще звучали реальные письма Анны Колчаку. И вот на фоне слов, которые пробирают любого человека, который хоть раз в жизни любил, которые затрагивают самые сокровенные, самые тонкие изнанки наших душ, разворачивается любовь… Нет, не Колчака и Анны Тимиревой, а Константина Хабенского и Лизаветы Боярской, исполняющих роли… И вот исполнение ролей в фильме и было видно на протяжении двух часов ровно. На фоне всяческих пейзажей, батальных сцен и интерьеров.
Елизавету Боярскую вижу впервые, “Иронию судьбы 2″ смотреть не хотелось, потому что портить впечатление от чудного рязановского фильма мы с мистером Адамсом не желали категорически. Теперь вот узрела. Сказать, что разочарована, не могу, потому что и не ждала ничего особенного. Но оказалось, что само слово “ожидание” сюда тоже можно было и не применять. Боярская – она не актриса, даже Джей Ло, которая в нашей адамсовской шкале тюзятины занимает почетное место, потеснилась и впустила приму. Более деревянной физиономии я вообще никогда в кино не видела. Любовь? Господа хорошие, какая любовь… Какое горе, страх или надежда… Ношение платьичек и причесок – было, видела. Качание оранжевыми перьями на шляпе, как пел папа Миша, – было. Высвечивание ямочки на щеке – тоже заметили. Больше ничего. То есть вообще ничего. С таким же успехом на главную роль можно было пробовать любую телеморду необъятной России. А можно и вообще не телеморду, можно было пригласить любую Свету, Лену или Марину с улицы. Возможно, мы бы даже увидели бОльший спектр эмоций. Под тексты писем серьезно любящей женщины Лизавета смотрелась даже не бледно. Она смотрелась мебелью, ходячим манекеном. Большего мискастинга я даже и не упомню… Наверное, даже прекрасная няня Заворотнюк бы что-нибудь из роли бы и сделала… Но не Лизавета…
Что сказать о Хабенском… Роль у него было сложная, потому что изобразить адмирала, воина, который серьезно любит женщину, раскрывает перед ней душу, – это надо уметь. Константин Хабенский не сумел. С изображением воина еще через пень-колоду справился, с любовью – полный провал. Какая уж там борьба с чувством, какая там душа наизнанку… Как раз в пару манекенистой Лизавете и подошел. Хабенский нормально смотрелся в боевиках – вот “Дозоры”, “Менты” и прочие стрелялки и подходят к его изобразительному мастерству. В самый раз. Как только нужно играть – все, потолок, выше которого не прыгнешь.
Роли второго плана порадовали. Практически все – Бероев, даже Безруков (!!!), Вержбицкий… Очень понравилась Анна Ковальчук. Идеально проведенная роль. Никакого эха прежних ролей: милая страдающая женщина, мать, жена, любовь которой глубока и жертвенна… Причем сравнивая Боярскую и Ковальчук все время думалось: “Адмирал, ты куда смотришь”… Ну невозможно такую жену бросать ради пустой куклы.
Последняя сцена настолько слизана с “Титаника”, что даже ругательных слов не нахожу, вот нет их и все. Недоумение – есть, тоска – есть, ругаться – не могу. Грущу больше…
В общем и целом вердикт – невероятная клюква.