Я — продукт совка, рожденная в глубинах застоя. Я была октябренком и носила значок с кудрявым ребенком Володей Ульяновым. Первые тексты Букваря были все про него же. Он же улыбался мне с моей первой книги, приветливо приподняв ладонь. В третьем классе меня принимали в пионеры, одной из первых, за примерную учебу и поведение, дело было зимой, поэтому я летела домой, не застегнув шубы, выпустив наружу пионерский галстук, чтобы все видели, что я — юный пионер Советского Союза. Как гордилась, вскидывая руку в пионерском салюте, была председателем совета отряда по убеждениям. Правда, к седьмому классу пыл немного утих, но не по идейным соображениям, а потому что я любила читать книжки, а распекание по пионерской линии и оформление доски отряда отбирало время от любимого занятия. В комсомол я собралась вступать уже по конъюнктурным соображениям — говорили, без комсомольского билета не брали в институт. Пройдя комиссию, выучив какие-то идиотские тезисы про демократический централизм, мы с друзьями не явились на второй этап посвящения. Кстати, и из пионеров вышли самостоятельно, сняв галстуки по смутно идейным соображениям, которые больше касались «мы уже взрослые», а не «нам мерзка идеология».
Но я была совком, и как оказывается, его не так легко вытравить из души. Поэтому первую главу о разрушении личной мифологии посвящаю выдиранию совка из себя. Не ожидала, что это окажется так болезненно для той, которая и книги Евгении Гинзбург читала, и фильмы, разрешенные к показу на гребне перестроечного упоения тщательно отмеренной дозой свободы, смотрела, и Солженицына слегка почитала (скучно было штудировать всего корифея), и над Шаламовым плакала… Но личный миф ждал Бориса Васильева, известного каждому и любому по повести «А зори здесь тихие» и гораздо менее по его другим романам. И его книги выбили из шаткой конструкции, которая упорно не хотела рушиться именно из-за детских идеалов, забытых, зарытых под грузом лет и читанного-виденного, фундамент. Конструкция пошатнулась и с тихим скрипом начала рушиться, оплавляя клеточки шахматной доски мировоззрения, выжигая черное и белое, оставляя обрывки и осколки, которые еще предстоит склеивать.
Большевики применяли над деревнями иприт. Разбрызгивали его с самолетов. Над бабами и стариками, над малыми детьми да над покалеченными инвалидами, которые вернулись с войны и не могли участвовать в революционной борьбе. Этот факт стал последним ударом по хлипкой конструкции личного мифа — все поползло и обрушилось. Вбитое еще в школе «газовые атаки и химическое оружие было запрещено как жестокое и бесчеловечное, немцы его придумали и применили, ужаснувши все прогрессивное человечество… »… Немцы… В 1914… И Большевики (смотрите, специально не стала исправлять фрейдовскую описку!) в 1917-18… Над своими, не над врагами… По распоряжению чекиста с холодной головой и горячим сердцем, Феликса Эдмундовича, незабвенного памятника и человека. Или как вот такая цитатки?
– «без смертной казни по отношению к эксплуататорам (т.е. помещикам и капиталистам) едва ли обойдется какое ни есть революционное правительство» ( Ленин, 34, 174).
– Ленин говорит о необходимости выработать тысячи форм и способов учета и контроля за богатыми, жуликами и тунеядцами. «В одном месте, – писал он, – посадят в тюрьму десяток богачей, дюжину жуликов, полдюжины рабочих, отлынивающих от работы (так же хулигански, как отлынивают от работы многие наборщики в Питере, особенно в партийных типографиях). В другом – поставят их чистить сортиры. В третьем – снабдят их, по отбытии карцера, желтыми билетами, чтобы весь народ, до их исправления, надзирал за ними, как за вредными людьми. В четвертом – расстреляют на месте одного из десяти, виновных в тунеядстве» (35, 204).
– «Кто прячет или помогает прятать оружие, есть величайший преступник против рабочих и крестьян, тот заслуживает расстрела…» (39, 50).
– 21 февраля 1918 г. («Социалистическое отечество в опасности!») Ленин писал, что рабочие и крестьяне Петрограда, Киева и всех городов и местечек, сел и деревень по линии нового фронта должны мобилизовать батальоны для рытья окопов под руководством военных специалистов. «В эти батальоны должны быть включены все работоспособные члены буржуазного класса, мужчины и женщины, под надзором красногвардейцев; сопротивляющихся расстреливать…
– Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления» (35, 358). Но кто определяет работоспособность, принадлежность к буржуазному классу? Каков возраст? Как можно было объединять в одно отказывающихся рыть окопы и неприятельских агентов, хулиганов и т.д., которых, по Ленину, следовало расстреливать на месте преступления? Как можно было расстреливать женщин, отказывающихся рыть окопы? В чем конкретно состав контрреволюционной агитации? Масса вопросов, но метод один – расстрел, чудовищный беспредел беззакония.
– «7.V.1922 г.
т. Курский! В дополнение к нашей беседе посылаю Вам набросок дополнительного параграфа Уголовного кодекса… Основная мысль, надеюсь, ясна, несмотря на все недостатки черняка открыто выставить принципиальное и политически правдивое (а не только юридически – узкое) положение, мотивирующее суть и оправдание террора, его необходимость, его пределы.
Суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас. Формулировать надо как можно шире, ибо только революционное правосознание и революционная совесть поставят условия применения на деле, более или менее широкого.
С коммунистическим приветом Ленин.
– «В Нижнем, явно, готовится белогвардейское восстание. Надо напрячь все силы, составить тройку диктаторов (Вас, Маркина и др.), навести тотчас массовый террор, расстрелять и вывезти сотни проституток, спаивающих солдат, бывших офицеров и т.п.» (50, 142).
http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9A%D1%80%D0%B0%D1%81%D0%BD%D1%8B%D0%B9_%D1%82%D0%B5%D1%80%D1%80%D0%BE%D1%80_1918%E2%80%941922_%D0%B3%D0%BE%D0%B4%D0%BE%D0%B2
Это добило окончательно…
Да, все понимаю, что все опубликованные материалы о революции и сталинских временах ( о которых напишу немного позже) должны были давно разрушить персональный миф. Но как любой псих цепляюсь за соломинки, только бы удержать домик, построенный на том зимнем дне, когда я бежала, выставив галстук на лучи зимнего солнца, «я юный пионер Советского Союза» …
Но этот дом должен быть разрушен… И пришел момент, когда нужно убирать руины, расчищать площадку, и еще не знаешь, нужно ли на ней что-то строить. Просто рассматриваешь кирпичики правды, разысканные и собранные другими людьми, пытаешься сложить головоломку, понять то время, понять, что же в тебе за гены, потомком кого ты являешься — палачей или жертв. И всегда ли жертва — только жертва, а палач — только палач. Не являются ли эти роли заменяемыми, плавно перетекающими одна в другую. И ищешь в себе то и другое, понимая, что в то проклятое время могла быть и тем, и другим, и еще не знаешь, насколько в тебе жива вера, которая не превратила бы тебя в Иуду… Потому что ничего, кроме веры, не удержит душу от падения в смрадную бездну предательства, одного из самых страшных грехов. Вопрошаешь себя: «А ты — смогла бы удержаться или стала бы одной из тысяч иуд?» И нечего ответить, потому что в душе видишь готовность предавать, а вот готовность выстоять… Есть ли она? Когда в лоб упирается дуло «товарища маузера», да хорошо, если в твой лоб, а если в лоб мужа или ребенка? Хватит сил держаться?
И мифы о самой себе тоже плывут, смазывают уверенность в собственной порядочности и честности…
Что будет дальше? Посмотрим… Процесс идет и описывается буквально « в прямом эфире». Куда дойду? Не знаю… Буду писать дальше. Так легче.