“Мастер и Маргарита” – что может быть непонятым современными читателями (Часть 7)

Продолжаем говорить о романе

Прежде, чем мы двинемся дальше, важно понять, когда же именно Воланд является в Москву, в какие именно дни (впрочем, даже год можно приблизительно вычислить).

Помните я говорила, что без знания хотя бы основ православной веры и православного календаря исследователям достаточно сложно понять булгаковский роман? Далеко ходить не нужно – я читала много статей на тему, в какое же конкретно время Воланд со свитой появляется в Москве, и многие вычисления были действительно и сложными, и остроумными, однако, чтобы наверняка знать, когда именно Воланд посещает Москву, нужно всего лишь хорошо знать православный календарь.

В Фаустиане действие начинается на Пасху, в операх Берлиоза и Гуно везде слышится “Христос Воскресе!” (разумеется, в СССР шли подчищенные редакции). А что же у Булгакова? Прямых описаний церквей и служб в романе нет – единственным упоминанием были “пряничные башни девичьего монастыря”, на которые смотрит перед отлетом Воланд, но мы наверняка знаем, что само действие происходит между средой и вечером субботы. Москва залита светом весеннего полнолуния.

Человек верующий все сразу понимает – это последние дни Великого поста, Страстная седмица. Есть еще одна цитата, доказывающая, что речь идет именно о Пасхе: “Каждый год, лишь только наступает весеннее праздничное полнолуние…” (это об Иване, если помните). Так вот, есть только один праздник, вычисляющийся по приходящим весенним полнолуниям, – и это Пасха.

Время действия Булгаковым было изменено: сначала в тексте фигурировал июнь, а затем, по мере появления новых героев и новых поправок – Булгаков вынес действие именно на май, позднюю Пасху.

Дни со среды до субботы – это самые напряженные дни Страстной седмицы. Давайте вспоминать, что в эти дни происходило.

Страстная Среда – Иуда встречается с синедрионом.
Вечером в среду на Патриарших собирается своеобразный московский синедрион, измысливающий, как бы еще уязвить Христа и доказать людям, что “его никогда не существовало”. В Страстную Среду на голову Христа изливается драгоценное благовонное миро. По разлитому другой женой, Аннушкой с Садовой, маслу катится голова Берлиоза, получившего-таки свое седьмое доказательство.

Вечер Великого Четверга – совпадает с сеансом черной магии в Варьете. В Великий Четверг служится одна из самых пронзительных служб в году: “12 евангелий”. Тот, кто хоть раз на этой службе бывал, знает, как велика скорбь слушающих о страданиях Иисуса, как страшны в своей простоте слова рассказа о том, что пришлось Ему перенести ради нашего спасения. Издевательства Воланда над людьми, добровольно пришедшими не в храм, а в Варьете, происходят именно в момент церковной службы и тогда, когда прихожане несут домой из храмов зажженные свечи с четверговым огнем, чтобы затеплить от него домашние лампадки перед иконами.
Посетители Варьете сделали свой выбор, поэтому они оказываются совершенно беззащитными перед свитой князя тьмы. Согласитесь, ведь в Чистый Четверг даже в атеистической стране можно было провести время по-разному: да, быть верующим в те страшные годы – это подвиг. Но не пойти в храм – не равно пойти в Варьете. Человек мог остаться дома, мог пойти навестить больного друга и родственника, помочь нуждающемуся в помощи. Ну хорошо – даже пойти на концерт классической музыки или в оперу, если так не сидится дома. Но на сеанс ЧЕРНОЙ МАГИИ? В Варьете? Для этого надо быть особенно отмороженным и сознательно атеистичным, причем агрессивно и демонстративно.

Перед Воландом точно собрался “его контингент”.

Далее, Страстная Пятница. Утром апостолы наблюдали из-за оцепления за голгофской казнью, за страшными муками Христа.
В пятницу в Москве тоже имелось свое оцепление: москвичи давились в очереди за билетами на сеанс в Варьете.
Шествие с плащаницей – имеет свой аналог в Москве. Похороны безголового Берлиоза сатанински пародируют ход православных за Телом Господа.

Бал у Сатаны происходит в ночь с пятницы на субботу – страшную ночь, когда в мире умер Бог и апостолы с Богоматерью остались один на один с произошедшей катастрофой. Это мы знаем, что Пасха – будет, они – не знали. В ночь, когда мир затихает в скорби – происходит бал, перед которым выбранную королеву Маргариту купают в крови, имитируя крещение. В Великую Субботу а баптистериях крестили оглашенных, принимающих христианство, – Маргарита в эту ночь тоже принимает свой… кровавый душ.

Но до Пасхи дело не доходит – Воланд исчезает из Москвы, Святая Пасха приходит уже без него.

Итак, мы знаем, что Воланд явился в Москву в майские дни перед Пасхой. В каком же году это было? Наверняка сказать не получится – Булгаков писал роман долго, поэтому в нем одновременно существуют реалии из разных лет. Но примерно год вычислить мы все же можем. Итак, в мае Пасха была в следующие годы:
2.05.1926
5.05.1929
1.05.1932
2.05.1937
Какие косвенные доказательства говорят за тот или иной год?

  • Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН) существовал между 1923 и 1939 годами;
  • Расстрел Генриха Ягоды. Помните, как Коровьев рассказывает Маргарите о том, что Азазелло намекнул кое-кому обрызгать стены кабинета ядом? По материалам следствия, Ягода опасался, что Ежов может разоблачить его участие в убийстве Кирова и приказал своему секретарю приготовить яд, которым были обрызганы стены кабинета Ежова. Ягода был расстрелян 15 марта 1938 года.
  • Арчибальд Арчибальдович шепчет Коровьеву, что “оторвал балычок у съезда архитекторов”. Первый съезд архитекторов состоялся в июне 1937 года;
  • Маргарита едет по Арбату на троллейбусе. Троллейбус по Арбату пустили в 1934 году.
  • Мюзик-холл, прототип Варьете, закрыт в 1936 году;
  • Торгсин существовал между 1931 и 1936 годами;
  • Дядя Берлиоза уезжает с Киевского вокзала. Брянский вокзал переименован в Киевский в 1934 году;
  • У Поплавского есть паспорт, который смотрит кот. Паспорта появились в 1932 году, в декабре.
  • Воланд показывает Ивану номер “Литературной газеты” с его портретом. Первый номер “Литературной газеты” вышел 22 апреля 1929 года.

Таким образом, самым верным предположением будет то, что действие не привязано к какому-то определенному году, а случилось “однажды на Страстной Седмице” между 1929 и 1937 годом.

Мы уже выяснили, в какое именно время происходит шоу – вечером в Чистый Четверг, во время чтения 12 евангелий. В зале собирается публика, которую приветствует конферансье Жорж Бенгальский.

Прототипа Жоржа нужно искать в Мюзик-холле, выведенном Булгаковым под именем Варьете. В Мюзик-холле работал конферансье Георгий (Жорж) Раздольский.

К сожалению, я не нашла в сети его фотографий, так что придется довольствоваться описанием того, что он был “радостный, как ребенок”, “с младенческой улыбкой” – ну и с оторванной котом Бегемотом головой, приставленной обратно по просьбам москвичей.

Сам сеанс черной магии – имел целью только один вопрос: изменились ли москвичи внутренне. По сути Воланд предлагает зрителям стандартные соблазны для толпы: карточные фокусы с балаганным чтением мыслей, отличающимся от цирковых только тем, что мысли настоящие и читают их тоже не понарошку. Деньги – любимый соблазн людей – и денежный дождь, осыпающий публику, весьма тепло встречен собравшимися.

Кое-кто уже планирует посетить буфет, толпа радостно возбуждена – и тут Жорж, настороженно пытающийся перейти к “разоблачению” фокусов, предвидя реакцию на представление от лица начальства и “компетентных органов”, становится жертвой кого-то выкрикнувшего “голову ему оторвать”. На раз-два-три балаганные фокусы сменяются сценой вручную отрываемой головы со всеми анатомическими подробностями: артериальным фонтанирующим кровотечением, предсмертными судорогами и демонстрируемой окровавленной головой.

Впрочем, москвичи все же отличаются от своих предков образца 17 века – публичные казни при всей кровавой окружающей действительности является для них зрелищем непривычным. Поэтому голову надевают обратно, а Воланд делает свой вывод:

– Ну что же, – задумчиво отозвался тот, – они – люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или из золота. Ну, легкомысленны… ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их… – и громко приказал: – Наденьте голову.

А затем в присутствии Воланда больше не было нужды – открывшийся дамский магазин, где Гелла производила обмен старых платьев и туфель на новые парижские модели, происходил уже без князя тьмы, равно как и разоблачение Аркадия Аполлоновича Семплеярова.

Думаю, не стоит больше уделять время Варьете – потому что в главе 13, наконец, появляется тот, кого мы так давно ждали, персонаж, чье “имя” указано в названии романа.

С балкона осторожно заглядывал в комнату бритый, темноволосый, с острым носом, встревоженными глазами и со свешивающимся на лоб клоком волос человек примерно лет тридцати восьми.

Как всегда – попробуем разобраться, кто может быть прообразом Мастера в романе Булгакова. Традиционно называются три имени: сам Михаил Афанасьевич, Николай Васильевич Гоголь и писатель Максим Горький. Менее известное имя – философ Лосев, у которого, согласно некоторым версиям, Булгаков позаимствовал черную шапочку и кое-какие внешние черты.

Алексей Федорович Лосев

Самой распространенной версией является “родство” Мастера с самим Булгаковым.

Не буду ничего утверждать наверняка, но давайте просто сравним факты биографии. Итак, Мастер – по образованию историк, знает 5 языков.

…Историк по образованию, он еще два года тому назад работал в одном из московских музеев, а кроме того, занимался переводами.
– С какого языка? – с интересом спросил Иван.
– Я знаю пять языков, кроме родного, – ответил гость, – английский, французский, немецкий, латинский и греческий. Ну, немножко еще читаю по-итальянски.
– Ишь ты! – завистливо шепнул Иван.
Жил историк одиноко, не имея нигде родных и почти не имея знакомых в Москве. И, представьте, однажды выиграл сто тысяч рублей.

Булгаков по образованию врач, по роду деятельности – писатель и драматург.

Мастер – музейный работник, после выигрыша в лотерею уходит с работы и пишет свой первый роман. Женат был единожды, даже имени своей жены не помнит.

Булгаков работал врачом, затем зарабатывал деньги писательством и журналистикой; был женат трижды – и три раза по очень большой любви.

Ну и наконец – что написал Булгаков мы знаем, а вот что же написал Мастер?

В изначальных черновиках у Булгакова автором евангелия от сатаны был Воланд. Других авторов не предполагалось – и надо сказать, что и в финальной версии романа, и в черновиках герой появляется достаточно поздно. 13 глава “Явление героя” – и, соответственно, 1931 год в черновиках.

Мастер появляется даже позже Маргариты, а автором романа он становится в 1933 году (тогда он был еще поэтом и впервые получил имя “Мастер” от Азазелло, достаточно знаковый нюанс).

Мы уже говорили о том, что Мастер был нужен Воланду для художественного воплощения своего замысла, потому что у ангелов (и у падших, и у оставшихся верными Богу) нет дара творчества, есть только дар вестничества – поэтому человек-творец, который литературно воплотит “весть Воланда”, так нужен последнему. То, что Мастер – по сути свободен лишь в “художественном оформлении”, но не в содержании, то есть он не автор, а, скорее, функция, – доказывает, в первую очередь, отказ от имени, а ведь это не только отказ от собственного Я, но и еще другой отказ: любой крещеный человек (а Мастер в силу возраста стопроцентно крещен) – носит имя покровительствующего ему святого. Отказываясь от имени – Мастер отказывается от молитвенной защиты, предстательства его ангела и святого перед Престолом Божьим. По сути он остается один на один с инспирирующей силой, вдохновляющей его писать роман даже не о Христе, а о Понтии Пилате – ведь мы должны помнить, каково название романа Мастера.

Мы уже говорили о том, что начинает рассказ об Иешуа и Пилате Воланд, и Берлиоз с Иваном слушают его прямую речь; продолжается рассказ об Иешуа – во сне Ивана, а стиль остается все тем же; далее повествование читается Маргаритой из восстановленной рукописи Мастера, а завершается – снова Воландом – с сохранением единого стиля, что является самым логичными и по сути единственным объяснением того, что совсем не Мастер был подлинным автором своего романа. Причем Мастер совершенно отчетливо это осознает: ведь удивительно, но при первой встрече Иванушки и Мастера в палате клиники доктора Стравинского Иванушка все еще не помнит имени своего жуткого собеседника с Патриарших, а Мастер тут же ему говорит:

– Ну хорошо, – ответил гость и веско и раздельно сказал: – Вчера на Патриарших прудах вы встретились с сатаной.
Иван не впал в беспокойство, как и обещал, но был все-таки сильнейшим образом ошарашен.

…..
– Ну вот, ну вот… неудивительно! А Берлиоз, повторяю, меня поражает. Он человек не только начитанный, но и очень хитрый. Хотя в защиту его я должен сказать, что, конечно, Воланд может запорошить глаза и человеку похитрее.
– Как?! – в свою очередь крикнул Иван.
– Тише!

Мастер сразу понимает, с кем Иван имел дело, – более того, если узнавание внешности еще можно списать на знание Фаустианы и оперных ее постановок, то имя, имя, под которым Воланд появился в Москве, – Мастер ведь знал и его.

Всвязи с этим фактом сцена “знакомства” Воланда с Мастером – когда его “извлекают” по просьбе Маргариты, – отдельное издевательство. Ведь Воланд давно уже вступил с этим человеком в отношения “человек-творец и его демон”: он одолжил Мастеру свои знания и видения, дал ему богатство, отдельное жилье (о, этот квартирный вопрос в советские времена, нынешнее поколение просто не оценит этого подарка), друга и женщину. Но посмотрите, что это за дары. Деньги? Мастер буквально находит их в грязи – облигация оказывается в корзине с грязным бельем. Жилье – вроде свое, отдельное, но это квартира в полуподвале, где почти не виден свет, а видны ноги проходящих людей (однако, она все же кажется Мастеру настоящими хоромами) – и снята она у застройщика, то есть у жулика, нелегально построившего жилье и сдававшего его в аренду. Женщина и друг… О женщине мы поговорим немного позже, а вот друг

Эммануил Жуховицкий

По мнению Мариэтты Чудаковой, самой знаменитой исследовательницы творчества Булгакова, Эммануил Жуховицкий стал прообразом Алоизия Могарыча. Жуховицкий был киевлянином, переводчиком, много общался с Булгаковым. Михаил Афанасьевич быстро понял, что Жуховицкий работает на органы (это не помогло, Жуховицкий был репрессирован и расстрелян в 1937 году).

Чудакова пишет:

И он (Булгаков – И.А.) любил его дразнить такими словами: «Да, скоро в Европу поеду вместе с Еленой Сергеевной». А тот лепетал: «Ну как же с Еле­ной Сергеевной?» Он прекрасно знал, что вдвоем никого никуда не пустят. «А может быть, вы один лучше сначала поедете?» — «Не-е-ет, я привык по Ев­ропе только с Еленой Сергеевной ездить». Вот он его дразнит, наконец, отпу­скает и говорит потом Елене Сергеевне: «Ну надо же, кончал Оксфорд для того, чтобы потом…» — и стучал по столу. Стучать. «И потом, — говорит Елена Сергеевна, — проходило недели три, и он мне говорил: „Слушай, позови этого подлеца, а то что-то скучно“». Они его приглашали, и он опять его дразнил.

Какую роль Алоизий сыграл в судьбе Мастера – мы все помним отлично, так что качество этого друга мы тоже можем оценить по достоинству.

Но вернемся к судьбе нашего героя.

Вспомним, что Мастер рассказывает Иванушке. Он бросил все: работу, прежнюю жизнь, прежнюю жену – и “стремительно” принялся писать свой роман (люди творческие могли бы тут удивиться, потому что вдохновение на самом деле штука капризная, а у Мастера роман пишется так быстро, словно ему кто-то диктует, и “словно” тут явно лишнее, ведь ему действительно роман диктуют).

И давайте все же не забывать важнейшую вещь – что это за роман. Это книга даже не об Иешуа, а о Понтии Пилате. Иешуа – всего лишь проходной персонаж, который не интересует ни Мастера, ни Иванушку (“Меня же сейчас более всего интересует Понтий Пилат… Пилат”).
Но ребята, давайте осознаем один важный факт: КОГДА именно писалась эта книга? Мы уже определили примерное время действия – тридцатые годы. Слушайте, Мастер что, безумен? Вы никогда не задумывались над вменяемостью самой затеи писать роман о Пилате в Советской России во времена, когда атеистическая пропаганда и богоборчество приобретают размах и интенсивность средневековых плясок святого Витта? И речь ведь не идет об идее, “что никто из героев никогда не существовал”! Напротив, подобная мысль была бы встречена восторженно и с бурными аплодисментами. В том-то и дело – что и Пилат, и Иешуа, и Левий Матвей и прочие – они у Мастера “словно живые”, а значит, реакцию читателей, и особенно критиков – Мастер не мог не предвидеть. Ведь это не темный и неграмотный Иванушка Бездомный – это умнейший и образованнейший человек, скорее всего, закончивший историко-филологический факультет университета (он историк, но одновременно и лингвист), а этот факультет – был едва ли не самым мощным образованием, случавшимся в те годы с гуманитариями, туда дураки просто не попадали.

Иван, знающий о мире, куда понес Мастер свою “пилатчину”, не понаслышке, очень хорошо понимает, с чем ему пришлось столкнуться. Напечатанный даже не весь роман, а его отрывок (речь идет о вкладыше в газету) – словно прорвал лавину. Критики Ариман, Лаврович и Латунский “ударили, и крепко ударили по тому богомазу, который решился протащить апологию Иисуса Христа”.

Осаф Семенович Литовский, возможный прототип критика Латунского

Литовский всю жизнь критиковал Булгакова, “Дни Турбиных” называл “вишневым садом белого движения”, ввел в оборот термин “булгаковщина” (ср. “пилатчина”), был кондовым писателем из серии “взвейтесь да развейтесь”, а Булгакова в статьях называл “последовательным контрреволюционером”).

Всеволод Вишневский, кинодраматург и писатель, прообраз Мстислава Лавровича

Булгаков обыграл знаменитые “лавро-вишневые капли” в фамилии критика, а Мстислав-Всеволод – созвучные “древние” имена. Вишневский ненавидел Булгакова и, возможно, тут можно говорить именно о профессиональной зависти, потому что их творчество часто сравнивали – не в пользу Вишневского.

Масштабы агрессивной критики сначала забавляют, потом – удивляют, а потом больно ранят Мастера.

Эта травля, развернувшаяся после публикации отрывка из его романа, может восприниматься как толчок к душевному заболеванию, но думаю, не все так просто. У любого дара “консультанта” имеется своя цена: талант мастера и его душа оказываются выжженными от соприкосновения с адским огнем. Оставшийся без благодатной защиты, он остается один на один с этой пустыней:
Я лег заболевающим, а проснулся больным. Мне вдруг показалось, что осенняя тьма выдавит стекла, вольется в комнату и я захлебнусь в ней, как в чернилах. Я стал человеком, который уже не владеет собой. Я вскрикнул, и у меня явилась мысль бежать к кому-то, хотя бы к моему застройщику наверх. Я боролся с собой как безумный. У меня хватило сил добраться до печки и разжечь в ней дрова. Когда они затрещали и дверца застучала, мне как будто стало немного легче. Я кинулся в переднюю и там зажег свет, нашел бутылку белого вина, откупорил ее и стал пить прямо из горлышка. От этого страх притупился несколько-настолько, по крайней мере, что я не побежал к застройщику и вернулся к печке.

И Мастер совершает преступление по отношению к своему детищу: он сжигает его в печке.

“Рукописи не горят”, утверждает Воланд. Но в том-то и дело, что бумага прекрасно горит, и в одной из поздних редакций романа Мастер не сразу бросает рукопись в огонь. “Я попробовал снять книгу с полки. Книга вызвала во мне отвращение“. Догадываетесь, какую Книгу в европейской традиции принято называть просто “Книга”? Эти слова многое могут сказать о душевном состоянии Мастера.

В печке ревел огонь, в окна хлестал дождь. Тогда случилось последнее. Я вынул из ящика стола тяжелые списки романа и черновые тетради и начал их жечь. Это страшно трудно делать, потому что исписанная бумага горит неохотно. Ломая ногти, я раздирал тетради, стоймя вкладывал их между поленьями и кочергой трепал листы. Пепел по временам одолевал меня, душил пламя, но я боролся с ним, и роман, упорно сопротивляясь, все же погибал. Знакомые слова мелькали передо мной, желтизна неудержимо поднималась снизу вверх по страницам, но слова все-таки проступали и на ней. Они пропадали лишь тогда, когда бумага чернела и я кочергой яростно добивал их.

И вот тогда случается два события: к нему приходит Маргарита, обещающая вернуться утром, – и “в дверь постучали”.

За Мастером не приходили до сожжения романа – его вдохновитель просто забыл и бросил не нужную ему более “функцию”: мавр сделал свое дело, мавр может уходить”, а вот после того, как “новое правильное евангелие” было уничтожено – наказание не заставило себя ждать.

То, о чем рассказывал больной на ухо, по-видимому, очень волновало его. Судороги то и дело проходили по его лицу. В глазах его плавал и метался страх и ярость. Рассказчик указывал рукою куда-то в сторону луны, которая давно уже ушла с балкона. Лишь тогда, когда перестали доноситься всякие звуки извне, гость отодвинулся от Ивана и заговорил погромче.
– Да, так вот, в половине января, ночью, в том же самом пальто, но с оборванными пуговицами, я жался от холода в моем дворике. Сзади меня были сугробы, скрывшие кусты сирени, а впереди меня и внизу – слабенько освещенные, закрытые шторами мои оконца, я припал к первому из них и прислушался – в комнатах моих играл патефон.

Где именно был Мастер – говорят всего несколько слов: пальто с оборванными пуговицами. Тюрьма. Мастер еще неплохо отделался: через 4 месяца он был свободен, но идти ему было совершенно некуда. Единственным пристанищем для него – оказался сумасшедший дом, где он довольствуется “малой частью земного шара”, украденными у нянечки ключами и отказом помнить свой роман. Более того, любое упоминание о нем для Мастера мучительно:

– Ах нет, нет, – болезненно дернувшись, ответил гость, – я вспомнить не могу без дрожи мой роман. А ваш знакомый с Патриарших прудов сделал бы это лучше меня. Спасибо за беседу. До свидания.

(Продолжение следует)


Leave a Comment