Мое изумление никак не заканчивается – потому что волна дерьма, поднимающаяся по поводу прокловского интервью, превратилась уже в полноценное цунами.
Наталья Гвоздикова вот отметилась:
«Она говорила и не думала о том, что ранит сердца тех же жен, детей, тех же внуков, рассказывая»
Одно интересно: имя-то названо не было. Следовательно, Наталья знает, о ком речь? Знает – и ни капли не осуждает и не осуждала растлителя? Ручкалась с ним? На фестивалях обнималась-улыбалась?
Вдова Караченцева Людмила Поргина:
«Я считаю, что вообще незачем говорить на эти темы. Это все не имеет к творчеству никакого отношения. Интересен только творческий путь артиста. А подобные тенденции пришли с Запада. Это пошло и несерьезно. А еще стало модно заявлять об этом, когда людей уже нет. Это очень неприлично».
ЧТО? НЕПРИЛИЧНО??? В смысле – интересен только творческий путь артиста? Артист – это небожитель, который какает незабудками? И толпа должна преданно обожать этого небожителя? Ну тогда давайте вообще рассматривать артистов только на основании творческого пути – и Людмилу Поргину дружно проигнорим, потому что ее творческий путь начался и закончился в роли жены Караченцева.
Но тут интересно другое – именно НЕПРИЛИЧНО?
Вот именно так? Загнивающий Запад снова научил неприличному? Жертва домогательств заговорила о домогательствах – и это НЕПРИЛИЧНО? А пятнадцатилетнюю советскую девку проводить через ад – это прилично, лишь бы все было шито-крыто, лишь бы никто не догадался, а значит, приличия соблюдены.
Знаете, что меня озадачивает? По Прокловой топчутся бабы и бездетные мужики (и гетеро, и геи). Мол, нашла о чем рассказывать. Особенно удивил трепетный Сергей Соседов, который вечно изображает из себя томную тонкую душу.
“Возьмите стареющих актрис, которые были когда-то молодушками. Они уже в маразме и сейчас вспоминают, что в молодости их режиссер изнасиловал. Да они должны быть благодарны и встать на колени, что он их снимал”, – вот цитата из его интервью.
Мужики с детьми в высказываниях практически не замечены, или замечены в том, что они сопереживают Елене. Представить свою дочь, проходящую черед ЭТО, – просто невыносимо страшно, вот почему мужики либо молчат, либо защищают попытки женщины сказать правду через столько лет.
Но вот что заставляет баб с детьми, с дочками в семейном анамнезе, устраивать в комментариях ад, – я понять не могу. Не в состоянии. Две вещи совершенно вышибли меня из колеи: предполагаемое имя растлителя и реакция большого количества женщин. Некоторые договариваются до такого: на хрена надо было озвучивать эту историю, во всем виновата мать, которая не отреагировала; насильник не виноват, виновата жертва и ее мать. Некоторые вещают, что о подобной грязи приличные женщины не говорят (практически дословная цитата). Кто-то оголтело визжит, что “с таким надо к батюшке было идти!” К какому батюшке? Проклова 1953 года рождения, ей 15 лет было в 1968 году, какие батюшки? Какие духовники?
Знаете, ну я еще могу понять, когда катастрофический демографический послевоенный провал, когда “на десять девчонок по статистике девять ребят”, да, можно предположить, что это могло превратить советских женщин в фурий, озабоченных только тем, есть в жизни мужик, или нет. Это они, эти озабоченные “достигнутым успехом”, готовы были прощать “своего” за пьянки, гулянки, гаражи и вечные блядки, но самое страшное, что иногда прощать они были готовы не просто все эти перечисленные “невинные” шалости. После всего прочитанного у меня вообще складывается впечатление, что время идет – а содержание в башке не меняется, что все эти “порву за ребенка” от современных дамочек, будут звучать правдивее, если они честно признаются: “порву за мужика”. Потому что когда ты слышишь рассказ (да, пусть от пожилой женщины, но тут у преступления просто нет срока давности) о том, как невинного подростка растлевал взрослый дядька, да еще пользуясь первой влюбленностью, то самка в тебе звереет, особенно если у этой самки имеется дочь. И тут уже пофиг – сколько лет назад это было, озверевшая самка в тебе начинает скалить зубы и бормотать сквозь оскал: если бы только он мне попался, разорвала бы, за всех девчонок бы разорвала.
И тут ты понимаешь, что эта самка – всего лишь звериное проявление матери. Что ты – мать, а не гетера. Помните, я говорила, что по сути женщины делятся на матерей и гетер, и линия проходит всего лишь по тому вопросу, кого женщина предпочтет: мужика или ребенка. Так вот – судя по количеству оголтелых реакций на прокловский рассказ, увы, гетеры преобладают – а списать все на демографию уж как-то и не получится – позади и войны, и перестроечные мужские катастрофы. И знаете, что из этого следует? Что если их “мой мужчина” вот сейчас, в 21 веке, вздумает приставать к их дочери, они вполне вероятно закроют глаза и сделают вид, что этого не было. И будут закрывать глаза ровно до тех пор, пока тайное не станет явным, а тогда разыграется вторая часть представления из серии “сама виновата”. “Это ты сияла ляжками перед отчимом!”, “это ты красила губы и он на тебя обратил внимание”, “это ты шалава, забираешь у матери счастье”. Эта страшная психология женщины, вырвавшей у судьбы своего мужика – и грызущей за него своего или чужого детеныша, напрямую отражается в тех комментариях, которые сотнями постятся под любым обсуждением интервью Прокловой.
Особенно меня поражает “старая блядь предается сладким воспоминаниям”. Никто уже не сумеет сказать, как бы сложилась женская жизнь Прокловой, не будь она совращена взрослым актером, игравшим положительные роли. Согласно законам психологии, блядью она вполне могла стать именно из-за этой истории. Но знаете, что я вам скажу?
Блядство на самом деле тут вообще не играет никакой роли.
Я уже рассказывала о мерзких домогательствах старого кобеля, который пообещал всему потоку не выставить зачет, если я с ним не высплюсь. Я уже рассказывала и о давлении общественности “тебе что, жалко, что ли?” от большинства сокурсников (не одногруппников, а именно сокурсников, потому что поток включал в себя человек сто из разных групп) – и выдержать его мне помогли только подруги, которые как могли отмазывали меня от повелений: “Так, возьми эту стопку тетрадей и поможешь мне все это снести в подсобку”, а на дворе конец третьей пары, почти семь часов вечера и институт пустой.
И ведь понимаете, этот старый козел был коллегой моих родителей, у него клепки не хватало понять, чья я дочка – но и у меня не хватало клепки банально пойти к папе и маме и тупо рассказать о происходящем. Я не знала, не понимала – где берутся слова и как это все обозначать. Это я по поводу обвинений “мать виновата”. Да какое в заднице виновата – матери пасут своих взрослых дочерей, что ли? Так у меня с мамой и папой были очень близкие и доверительные отношения – и я все равно не понимала, как с этим идти к ним.
Из преподов никто не догадывался, причем один из них увидел, как меня прихватили за талию ближе к заднице и поволокли под лестницу под слюнявое “ах ты моя красавица, как хорошо, что я тебя встретил”, а я даже помыслить не могла, что надо бить в пах и орать дурниной – ведь это же университетский препод, это же величина, как это – орать дурниной. Все, что я могла делать, это с улыбкой выворачиваться и лепетать: “Что вы, Алексей Иваныч, люди же смотрят”. Много позже я задала тому самому преподу, который посмотрел на эту сцену и прошел мимо, прямой вопрос: “Как же вы могли! Ведь вы же видели несколько раз, как он меня зажимал”. В ответ я услышала: “Я думал, ты его любовница и это у вас такие игры”.
Ровно так же точно я не догадывалась, что можно пойти к своему куратору и попросить помощи – когда я ему снова-таки сильно позже рассказала об этих эпизодах, совершенно справедливо выслушала, что я идиотка и он сумел бы разрешить этот вопрос за несколько минут.
К чему я это все рассказываю. К тому, что можно быть матерой девственницей – и все равно слыть шалавой. Можно не понимать, не соображать, не догадываться, что об этом не просто можно, а нужно говорить – и найдется немало людей, которые будут в состоянии тебе помочь. Так я – продукт девяностых, а Проклова была продуктом поздних шестидесятых, и я очень хорошо могу себе представить, как это – слыть шалавой в те “святые советские годы”. Вполне возможно, что подсознательно она решила не слыть, а быть – чего ж тут уже сдерживаться, когда и так все тебя считают травиатой.
И вот человек решается заговорить – и что получает? А все то же: ты грязная, неприличная шалава, которая посмела раскрыть рот и предаться сладким воспоминаниям, невзирая на детей и внуков персонажа.
Жертвы изнасилований и так себя чувствуют грязными и вывалянными в дерьме – и вот почтеннейшая публика только лишний раз доказывает: молчи, молчи всегда, сколько бы ни прошло времени. Молчи – иначе грязи тебе только добавят.
Я понять не могу – это зависть к красивой женщине и злорадство, что ее все же вываляли в дерьме, мол, получи свою порцию, неча всю жизнь красивой жопой крутить на стройных ногах? Ну хорошо, это я могу предположить от Гвоздиковой и Поргиной, актрис того же поколения, не откусивших от пирога славы такой же кусок, как “Лариса Ивановна”, которую хотели всем Советским Союзом. Актеры – существа завистливые до чужой славы, а актрисы – тем более. Но наши современницы – их-то куда несет? Им зачем сладострастно пинать ту, которая в детском возрасте пережила такое, что и врагу не пожелаешь?
И вот тут у меня не имеется ответов. Имеется только молчаливое изумление – потому что даже если ты жертва растлителя, молчи. А то НЕПРИЛИЧНО выйдет. И поэтому то дерьмо, которое у тебя и так в душе гниет, получит еще и самосвал извне – от “багинь” и “светлых человечков”, которые почему-то свято уверены, что если взрослый мужик совращает подростка, то это подросток виноват в том, что он неприличен.
Стыдно и горько. А еще вполне понятно, что КсеньАнатольна с ее паскудным интервьюированием маньяка – вовсе не исключение из правил приличия.