Книги Светланы Алексиевич “Последние свидетели” и “У войны не женское лицо”.

Я долго не могла решиться написать об этих книгах. А “Последних свидетелей” решилась прочитать неделю назад. Я знала, на что иду – и знала, что придется испытывать во время чтения. А еще я не могла решиться читать эти книги живя в Германии. Я боялась потом смотреть на немецких стариков, тех, которые могли быть на фронте…

Сейчас решилась. Уже который день хожу и не могу ничего осмысленного сказать. Рассказывать и делиться устно – не могу, попробовала читать вслух мужу – плачу. Может, получится написать.

Последние свидетели исчезающей эпохи, с ними умрет и она. Люди, прошедшие войну и видевшие войну собственными глазами. Но у мужчин война своя – об этом говорят буквально все писатели, которые писали о войне. Война – у мужчин в крови, человечество воевало всегда, за всю историю существования нашей цивилизации без войн в совокупности люди жили всего 200 лет. Поэтому мужские рассказы о войне – они скуповаты и малоэмоциональны. Рассказы же о войне женщин и детей – заставляют останавливать в жилах кровь, они подобны нокауту, вышибающему из тела дыхание. Потому что женщина и ребенок могут передать чувства, а не логику войны.

Я не приведу здесь ни одной цитаты, это действительно выше моих сил. Потому что книги Алексиевич – это почти сплошная прямая речь, рассказы тех, кто видел то, что не должен видеть никто и никогда. Это рассказы о том, до каких высот может подняться человек – и до каких упасть. Я еще долго не решусь перечитывать их – даже для цитирования.

Но именно прочитав эти книги я поняла, что мы не имеем права судить этих людей – потому что бесконечно измельчали, погрязнув в бытовых неурядицах, покупках холодильников и стиральных машин, горестях по поводу устаревшего компьютера или сломанного автомобильного движка. Наши мелкие радости и мелкие пакости – делают нас вне права даже говорить об этих людях в хотя бы каком-то осуждающем ключе. Еще десять лет назад я этого не понимала, пафосно-глубокомысленно рассуждая о том, что не понимаю, как женщины, матери, могли жертвовать детьми ради победы или идти на фронт и убивать там людей вопреки своей женской сути. Это слова больше говорят о том, какой я была идиоткой, а не о том, каков на самом деле подвиг этих женщин. Сидя в теплой комнате с набитым едой животом, без малейшего представления о том, что такое враг, распоряжающийся в твоем собственном доме и не считающий тебя за человека – легче легкого уподобляться мудрому змию и раздавать всем сестрам по серьгам своих приговоров. Другое дело – оставить свою гордыню и на секунду влезть в шкуру этих женщин, понять, что если бы не их подвиги, если бы не их жертвы, то лично меня бы просто не существовало на белом свете, с моей-то дважды подпорченной с точки зрения истинных арийцев родословной.

Эти женщины были такими гигантами духа, что мы, кичащиеся своей добротой и знанием прав человека, можем только благоговейно замолчать, преклонив колени перед величием и непостижимостью их жертвы ради нас. Я действительно НЕ ПОНИМАЮ, как они смогли прожить все это, как они смогли выжить и остаться милосердными к врагу, как они могли потом – кормить и помогать тем, кто годами убивали и насиловали их и их детей.

Это не осмыслить, не понять и не передать – что переживает мать, которая своими руками опускает новорожденного ребенка в воду болота, потому что он плачет, а мимо идет колонна фашистов и если они услышат ребенка, то убьют весь партизанский отряд. Что проживает мать, пятеро детей которой ведут на расстрел и забавляются тем, что убивают их по-разному… младенца хотят подбросить в воздух и пальнуть из автомата, и она сама убивает его, чтобы только не так, не так страшно… Что проживает дочь-партизанка, видя, как мать ежедневно гонят впереди карательного отряда, чтобы на минах подорвались крестьяне, а не фашисты. И в конце концов видящая смерть матери. А дочь – в засаде и ничего не может сделать. Что проживает сестра и дочь, видя, как за ее партизанскую деятельность сжигают всю ее семью, даже грудного брата на руках матери. Что проживает санитарка, зубами отгрызающая висящую на жилах руку бойца, потому что нужно перевязывать и тащить его в окопы, а кровь бьет фонтаном… Что проживает восемнадцатилетняя девушка, каждый раз видящая в оптический прицел своей винтовки глаза убиваемого человека…

Нет, больше не могу рассказывать, потому что просто не веришь, что такое могло делаться людьми и над людьми.

Потому что еще больше меня потрясли в этих историях фашисты. Они ведь тоже люди, у них были матери, братья, жены, дети… Но какова степень зла в человеке, который заходит в деревенский дом и начинает стрелять в детей, самому старшему из которых нет и восьми лет? Но и это зло – оно еще может быть как-то осмыслено: ну есть ведь маньяки, полные отморозки, которые убивают детей… но когда этот же человек вдруг видит на кровати котят, начинает с ними играть, веселиться – и потом добивает еще ребенка, оставив самого младшего из них живым лежать в куче тел мертвых братьев и сестер… С этим как быть? Какова степень зла в человеке, который походя подходит к кормящей грудью матери, чтобы убить ее ребенка, убить просто так, от скуки – и идет дальше, посвистывая и напевая какую-то песенку? Какова степень зла в человеке, женщине, которая подходит к трехлетнему ребенку, который тянется к ней и зовет “Мама”, потому что маму помнит только по белому халату, гладит его, ласкает – а потом вытягивает шприцем всю кровь, чтобы влить ее немецким солдатам во славу Рейха?

Эти ведь люди – они некоторые вернулись с войны и продолжили жить дальше? Ходили по земле, целовали детей, пели песни и обнимали любимых…

Понимаете, после чтения этих книг во мне что-то сдвинулось и никак не может стать на место, я все не могла понять слова Клайва Льюиса о том, что настоящее зло, самое страшное зло, для незнающего человека будет почти неотличимо от невинности. И я понимаю, что границы этого зла действительно какие-то иные, плохо постижимые для обычного человека. Можно понять (не оправдать, а именно понять) причины творимого нашими солдатами на немецких территориях: то, что они видели три года на своей земле, не умещается в сознание, этого не представить. Это зло было порождено кошмаром, творимым нацистами с обычными мирными людьми. Но что делать именно с этими котятами, умиляющими в перерыве между убийством детей? Что делать с детскими руками, тянущимися к “маме”, которая гладит по голове, а потом вытягивает кровь? В какие границы впихнуть ЭТО?

И в какие границы зла впихнуть поведение правительства, глумливо платящего ветеранам пенсии, на которые не прожить и недели? В какие границы зла впихнуть поведение депутатов, дарящим ветеранами по килограмму гречки и сахара к выборам? В какие границы впихнуть фильм “Сталинград”, беззастенчиво снятый сыном гения, на котором основательно отдохнула природа?

В какие границы зла впихнуть сравнение жизни победителей и побежденных в этой войне?

Ладно, начала говорить о книге, а закончила как всегда.

Предупрежу сразу: это очень тяжелое чтение, тем более страшное, что Алексиевич практически ничего не говорит сама. Читая эти две книги, обнаруживаешь себя стоящей посреди какого-то огромного пространства, где сотни людей рассказывают такое, от чего можно сойти с ума тут же, не сходя с места. Эти книги перепахивают и заставляют онеметь. Вы уже и сами по стилю этой заметки, наверное, заметили, что о таком трудно говорить, трудно писать… Поэтому решайтесь сами… переживать такое или нет.